В течение первых двух недель Джейн неохотно открывала глаза по утрам, боясь, что сон ускользнет от нее. Но он продолжался, становясь с каждой ночью менее расплывчатым, более надежным, так что наконец она разрешила себе поверить, что он останется с ней навсегда. После этого повседневная жизнь не казалась уже ей столь унылой, как прежде: она начала воспринимать события и людей в ином свете, замечая детали, на которые раньше не обращала никакого внимания. Все как бы озарилось ее сном. Мир казался совсем иным от сознания, что стоило ей только сомкнуть глаза ночью, как она попадет в Аркадию и станет сама собой в подлинном смысле слова…
Там была та волшебная ночь, когда они оба, счастливые, лежа на подушках, наблюдали сквозь крону дубов, как багряное солнце опускается среди облаков за горизонт, слушали стрекот цикад и отдаленное соловьиное пение… Руки его были одновременно сильными и нежными, а она была мягкой и податливой, как спелый персик. Может быть, роза, размышляла она, чувствует себя подобным образом, когда раскрывает лепестки под лучами горячего солнца?
А затем они блаженно отдыхали, глядя на звезды и слушая все еще звучавшее пение соловья…
Проснувшись на следующее утро, Джейн продолжала некоторое время лежать в постели с ощущением счастливой расслабленности, не обращая внимания на шум транспорта за окном и привычную обстановку своей комнаты. И вот тогда у нее впервые появилась мысль написать повесть обо всем пережитом во сне, книгу, предназначенную первоначально только для себя самой, чтобы никогда ничего не забыть.
Это была беззастенчиво сентиментальная повесть, какую она никогда раньше и не подумала бы написать, но Джейн испытывала колоссальное удовольствие от самого процесса творчества и от воспоминаний пережитого. А потом она пришла к мысли, что, возможно, она не единственная женщина, которая устала жить в своей серой, лишенной всякого чувства скорлупе. Тогда она написала второй вариант книги, где несколько сократила чересчур интимные эпизоды и придумала новый конец.
И вот что из всего этого получилось таким неожиданным образом!
Первый бурный поток слез Лейлы Мортридж иссяк. Она вытерла платочком глаза, но все еще продолжала время от времени тихонько всхлипывать.
Тоном, выражающим необходимость относиться к делу практически, Джейн сказала:
- Мне кажется совершенно очевидным, что либо между нами существует какая-то телепатическая связь, либо мы просто обе видим один и тот же сон.
Миссис Мортридж снова зашмыгала носом.
- Этого не может быть, - заявила она решительно.
- Да, этого не может быть, но ведь так случилось, и поэтому мы должны найти какое-то объяснение этому явлению. Оно так же невероятно, как и способность видеть сон, как будто это вовсе не сон, а телесериал.
Лейла Мортридж снова приложила платочек к глазам и задумалась.
- Я не представляю, - сказала она несколько чопорно, - как невинная девушка вроде тебя может вообще видеть подобные сны.
Джейн вытаращила глаза.
- Давай лучше не будем, - наконец сказала она, - потому что мне кажется столь же невероятным, что почтенная замужняя дама тоже видит такие сны.
- Этот сон разрушил мой брак, - печально призналась Лейла.
- А я потеряла жениха… Но как можно было про^ должать с ним встречаться после того, как… Ну, да ты сама понимаешь…
- Конечно.
Некоторое время обе молчали. Затем Лейла Мортридж проговорила:
- А теперь ты все портишь…
- Твое замужество, что ли?
- Нет, этот сон.
- Ну знаешь, хватит дурить. Мы обе оказались в одинаковом положении. Думаешь, мне очень приятно, что ты вламываешься в мой сон?
- Нет, это мой сон!
Джейн задумалась.
- Послушай, - сказала она наконец, - если нам обеим снится, что мы - это та девушка, то какая разница? Может быть, это вовсе и не отразится на наших ночных приключениях.
- Да, но сознание, что ты разделяешь их со мной… - прошептала Лейла, готовая вновь разреветься.
- А мне это нравится, что ли? - спросила Джейн холодно.
Прошло еще по крайней мере минут двадцать, прежде чем она избавилась от своей посетительницы. Вот тогда она, наконец, смогла сесть спокойно на диван и хорошенько выплакаться сама.
Сон не прекратился, как опасалась Джейн, и, к счастью, не был ничем омрачен. В этом обе женщины убедились, поговорив утром по телефону. Со временем между ними даже установились дружеские отношения, так как обеим, как школьницам, ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Это было так интересно!
Прошло три месяца, когда однажды вечером Лейла позвонила и, задыхаясь от волнения, спросила Джейн:
- Дорогая, ты читала сегодняшнюю "Вечернюю газету"?
- Нет еще, а что?
- Тогда немедленно раскрой ее на четвертой странице и прочитай театральное обозрение. Там; во второй колонке… Но только не вешай трубку - я подожду.
Джейн взяла газету и нашла следующий анонс: "ДВОЙНАЯ РОЛЬ. В театре "Каунтесс" скоро состоится премьера "Идиллии", романтической пьесы, положенной на музыку. В ней мисс Розали Марбанк выступит в двойной роли - как "героиня" и как автор либретто. Это ее первая попытка в жанре, который не является ни музыкальной комедией, ни маленькой оперой, а представляет из себя просто спектакль с музыкой, специально написанной к нему композитором Аланом Клитом. В пьесе рассказывается о любви скромной деревенской кружевницы…"
Джейн дочитала абзац и застыла с газетой в руках. Треск из болтавшейся телефонной трубки вернул ее в действительность. Она подняла ее.
- Ну как, прочитала? - спросила Лейла.
- Да… - медленно ответила Джейн. - А ты с ней случайно не знакома?
- Никогда даже не слыхала ее имени. Но, по-моему, вполне ясно, о чем идет речь, не правда ли?
- Должно быть, - сказала Джейн задумчиво. - Однако следует все выяснить, - добавила она после некоторого молчания. - Я постараюсь выклянчить пару билетов на эту премьеру у нашего театрального критика. Ты сможешь пойти?
- О чем ты спрашиваешь?!
Тем временем сон продолжался. На следующую ночь в деревне была ярмарка и какой-то праздник. Ее прилавок, с выложенными на нем для продажи кружевами, выглядел прелестно. Покупателей, правда, было мало. Когда он подошел, она сидела на траве рядом с ларьком и рассказывала двум очаровательным малышам сказку. Спустя некоторое время они закрыли ларек и пошли на лужайку танцевать. Когда взошла луна, они отделились от толпы и удалились под сень леса, забыв обо всем на свете…
Когда Джейн и Лейла пришли в театр, зал был уже полон. Они отыскали свои места в партере за несколько минут до начала спектакля. Наконец свет погас, и оркестр заиграл увертюру - приятную незатейливую музыку. Однако Джейн так волновалась, что не могла прислушиваться к ней. Она протянула руку Лейле, и та судорожно сжала ее. Обе уже жалели, что пришли, но вместе с тем понимали, что это было необходимо сделать, так как неведение было бы еще хуже.
Переходя от одной легкой мелодии к другой, оркестр наконец замолк, и занавес медленно поплыл вверх. Общий вздох прокатился по залу и затих в задних рядах.
На сцене девушка в белом платьице с цветами и резвящимися амурами по полю лежала на зеленом берегу реки среди цветов и трав. Ее босые ноги были опущены в небольшой ручеек. Кто-то из зрителей, скорее зрительниц, то ли всхлипнул, то ли хихикнул, но на него тотчас же зашикали, и тишина воцарилась снова.
Между тем девушка на сцене блаженно потянулась и улыбнулась, все не поднимая головы, так что прядь шелковистых волос падала ей на щеку. Публика затаила дыхание. Одинокий кларнет в оркестре начал наигрывать чувствительную мелодию. Теперь все глаза в зале были устремлены уже не на девушку, а на противоположную сторону сцены.
Молодой человек в зеленой рубашке и коричневых штанах появился из-за кулис. Он передвигался на цыпочках, держа в руках небольшой букет цветов.
При виде его общий вздох облегчения пронесся по залу. Джейн перестала сжимать с силой руку Лейлы - это был совсем не тот человек. Он приблизился к девушке, лежащей на берегу, нагнулся и положил букетик ей на грудь. Затем сел рядом, облокотившись на колено, чтобы ему было удобнее смотреть на нее…
Именно в этот момент что-то заставило Джейн оторвать взгляд от сцены и повернуть голову, как будто ее притянул невидимый магнит. Сердце ее оборвалось, и она ухватила Лейлу за руку повыше локтя.
- Смотри, смотри скорее туда! - прошептала она, указывая на одну из лож бельэтажа.
Сомнений быть не могло: она знала это лицо, пожалуй, даже лучше, чем свое собственное, - каждый завиток волос, каждая черта, каждая ресница вокруг карих глаз были ей предельно знакомы. Это был Он. Она знала эту улыбку, с которой он сейчас наблюдал за происходящим на сцене, так хорошо, что у нее защемило в груди. Да, она знала об этом человеке все, совершенно все.
Затем внезапно Джейн заметила, что взоры всех женщин в зале устремлены на ложу. Выражение, написанное на их лицах, испугало ее, заставило еще сильнее прижаться к Лейле.
В течение нескольких последующих минут мужчина в ложе продолжал смотреть на сцену, не замечая, что происходит вокруг. Затем что-то - может быть, напряженная тишина зрительного зала, заставило его повернуть голову.
Увидев сотни женских глаз, устремленных прямо на него, он перестал улыбаться.
Тишину резко нарушили истерические вопли, раздавшиеся одновременно в нескольких местах по залу.
Мужчина постоял в ложе еще пару минут, затем на его лице появилось выражение тревоги и, быстро повернувшись, он решительно шагнул в глубь ложи. Из партера нельзя было видеть, что там произошло, но он снова появился в ложе и у всех на виду стал отступать от двери спиной к барьеру. Вслед за ним появилось несколько женщин. Их искаженные ненавистью лица заставили Джейн содрогнуться. Когда мужчина на минуту повернул лицо к залу, было видно, что он смертельно напуган. Женщины наступали на него, словно разъяренные фурии.
Чуть поколебавшись, он перебросил ногу через барьер ложи и выбрался наружу. Очевидно, он собирался перелезть в соседнюю ложу. Упираясь одной ногой в кронштейн светильника, он пытался ухватиться рукой за край барьера. В тот же момент две женщины из прежней ложи ухватили его за другую руку. Какой-то ужасный миг он висел между двух лож, стараясь сохранить равновесие, затем рухнул головой вниз в проход между креслами партера.
Джейн прикусила губу, чтобы не закричать, но даже если бы она закричала, никто бы не заметил этого - такой крик и визг стояли кругом…
Вернувшись домой, Джейн долго сидела перед телефоном, прежде чем поднять трубку и набрать номер своего журнала. Наконец она решилась:
- Дональд, ты? - спросила она дежурного репортера деланно равнодушным голосом. - Это Джейн. Ты случайно ничего не знаешь о том человеке, который сегодня упал с балкона в театре "Каунтесс"?
- Знаю, конечно, - я как раз пишу о нем некролог. А что бы ты хотела знать?
- Да ничего особенного - просто, кем он был и так далее…
- Его звали Дэзмонд Хейли. Тридцати пяти лет от роду. У него, оказывается, была масса "всяких ученых званий - в основном в области медицины. Специализировался как психиатр, написал целый ряд научных трудов. Самая известная его книга - это "Психология толпы и эпидемия истерии". Не так давно опубликовал статью под заглавием "Гипноз и вызываемые им массовые галлюцинации" - довольно мудреная работа, не для рядового читателя. Он жил в… эй, что там с тобой?
- Да ничего, - ответила Джейн, стараясь казаться спокойной.
- Ты, часом, не была с ним знакома?
- Нет, - сказала Джейн твердо, - нет, я никогда его не встречала.
Она аккуратно положила трубку на рычаг, внешне спокойно прошла в соседнюю комнату, так же спокойно и печально опустилась на постель и тут-то позволила себе дать волю слезам.
А кто мог бы сказать, сколько еще горьких слез было пролито в ту ночь на бесчисленные подушки от того, что волшебный сон не приснился вновь и не мог уже присниться никогда?..
НЕИСПОЛЬЗОВАННЫЙ ПРОПУСК
Reservation Deferred
Умирать в семнадцать лет ужасно романтично, если, конечно, при этом соблюдать все надлежащие приличия. Лежишь вся такая красивая, хоть и немного бледная, с одухотворенным лицом, утопая в подушках; оборочки нейлоновой сорочки выглядывают из-под ажурной шерстяной кофточки; волосы мерцают в свете ночника. Тонкая рука покоится на розовом шелке одеяла…
А какая выдержка, какое терпение, благодарность ко всем проявляющим о тебе хоть малейшую заботу, полное прощение докторам, чьи надежды ты не оправдала, сочувствие к оплакивающим, смирение, твердость духа… Нет, это все просто восхитительно, печально-романтично и не так уж страшно, как принято считать, особенно, если ни минуты не сомневаешься, что попадешь прямо в рай. А в этом Аманда не сомневалась никогда.
Как ни старалась, она не могла припомнить о себе ничего заслуживающего упрека. Те два или три мелких грешка, совершенные в раннем детстве, вроде подобранной на улице монетки, на которую она купила конфет, или яблока, свалившегося с телеги прямо ей в руки, или даже страх признаться в том, что это она воткнула булавку в стул Дафнии Дикин, не станут препятствием, уверил ее преподобный отец Уиллис, к тому, чтобы ей выдали пропуск прямо в рай. Таким образом получилось, что у нее даже были некоторые преимущества перед теми, кому предстояло прожить долгую жизнь и не раз согрешить. Забронированное место в раю, безусловно, должно было компенсировать ранний уход из жизни.
Однако ей очень хотелось представить, что же ожидает ее на небесах.
Хотя преподобный отец Уиллис был совершенно уверен в существовании рая, он говорил о нем лишь в общих чертах, не вдаваясь в подробности и стараясь увильнуть от настойчивых расспросов Аманды.
По правде сказать, получалось, что все окружавшие Аманду или ничего не знали о рае, или отказывались обсуждать его устройство. Так лечивший Аманду доктор Фробишер признавал свое полное невежество в этом вопросе и всегда старался направить беседу в менее, как он выражался, мрачное русло, хотя Аманда никак не могла взять в толк, почему разговор о таком волшебном месте, как рай, считался мрачным. Примерно то же самое получалось и с мамой. Стоило Аманде завести речь о рае, как глаза миссис Дэй затуманивались, она лепетала что-то невразумительное и тотчас предлагала дочери побеседовать о чем-нибудь более веселом.
Но, несмотря ни на что, все-таки было приятно сознавать, что тебя признали достойной рая и никто об этом даже не спорит. Ее болезнь кто-то назвал медленным угасанием, но самой Аманде приятнее было думать о себе, как о цветке, роняющем лепестки один за другим, пока однажды не останется ничего, а все вокруг будут плакать и говорить, какой она была терпеливой и мужественной и как теперь ей должно быть хорошо на небесах…
И, наверно, так бы оно и было, если б не привидение. Сначала Аманда даже не поняла, что это привидение. Когда она проснулась ночью и увидела кого-то стоящего у двери, ей подумалось, что это ночная сиделка. Потом она сообразила, что на сиделке, вероятно, кроме шелковых трусиков и коротенькой комбинашки должно быть надето еще что-нибудь и к тому же вряд ли в темноте ее было бы так хорошо видно. Заметив Аманду, привидение несколько удивилось.
- Ах, простите, пожалуйста, за вторжение, - сказало оно, - я думала, что вас здесь уже нет, - и повернулось, чтобы уйти.
Привидение оказалось на редкость нестрашное - девушка с приветливым лицом, рыжеватыми волосами и широко открытыми глазами. У нее были очаровательные ручки и ножки, а фигурке могла позавидовать всякая женщина.
Аманда подумала, что девушка старше ее лет на семь или восемь.
- Пожалуйста, не уходите, - повинуясь мгновенному импульсу, попросила Аманда.
Привидение обернулось с некоторым удивлением.
- А вы не боитесь меня? - спросило оно. - Знаете, люди обычно так пугаются, что даже визжат.
- Непонятно, почему, - сказала Аманда. - Но мне-то вообще пугаться нечего, я сама, наверно, скоро стану похожей на привидение.
- Ну, что вы, - вежливо возразило привидение.
- Садитесь сюда, - пригласила Аманда, - если вам холодно, можете завернуться в одеяло.
- К счастью, холод меня не беспокоит, у меня совсем другие заботы, - ответило привидение и уселось на край постели, изящно закинув ногу на ногу.
- Меня зовут Аманда, - представилась хозяйка.
- А меня Вирджиния.
Последовала небольшая пауза.
Аманда сгорала от любопытства, наконец не выдержала и спросила: - Простите, если я задаю бестактный вопрос, но как это случилось, что вы стали привидением? Ведь обычно после смерти люди сразу попадают либо в одно место, либо в другое, если вы понимаете, что я имею в виду.
- Да, понимаю: либо в рай, либо в ад, но все это не так просто, как вам кажется. Вот у меня, например, особый случай: пока что я нечто вроде перемещенного лица. Мое дело все еще в стадии рассмотрения - вот я и блуждаю, пока они там наверху решат, что со мной делать.
Аманда ничего не поняла.
- Как это? - спросила она в недоумении.
- Ну, видите ли, когда муж меня задушил, все сначала решили, что это обыкновенное убийство, но потом кто-то поднял вопрос, не было ли провокации с моей стороны. И вот, если они решат, что я нарушила какую-то там статью, то все подведут под самоубийство, и тогда мои дела плохи.
Конечно, я подам апелляцию, ссылаясь на более раннее встречное провоцирование - ведь мой муж из тех тихонь, что и святую выведут из себя.
По правде говоря, я действительно немного перегнула палку, но если бы вы его знали, вы бы меня поняли.
- А как это, когда тебя душат? - полюбопытствовала Аманда.
- Ужасно неприятно, - ответила Вирджиния, - и если б я знала, что в результате буду вот так околачиваться, то вела бы себя благоразумней.
- Как жаль, - вздохнула Аманда, - а я думала, хоть вы сможете рассказать мне о рае…
- О рае? А зачем вам?
- Да, видите ли, я, наверно, скоро попаду туда и хотела бы узнать хоть что-нибудь…
- О Господи! - воскликнула Вирджиния, еще шире раскрыв глаза от удивления.
Аманда не поняла реакции Вирджинии - ведь попасть на небо казалось ей стремлением очень разумным.
- Бедняжка, - сострадательно вздохнула Вирджиния.
- Но почему же? - спросила Аманда немного раздраженно.
- Видите ли, исходя из моих личных наблюдений, я бы не очень-то спешила туда…
- Так ты была там?! - от волнения Аманда перешла на "ты".
- Да пробежалась немного, но не везде, конечно, - призналась Вирджиния.
- Ну, рассказывай, рассказывай поскорее!
Вирджиния задумалась.
- Сперва, - начала она, - я попала в восточное отделение. Там все необыкновенно роскошно - как в цветном кино. Все женщины носят прозрачные шаровары, чадру и массу драгоценностей. А мужчины все бородатые и в чалмах, и вокруг каждого толпа женщин, будто они хотят получить автограф.