Одно ясно - Игорю некому было сказать все это, над чем он, по-видимому, много и долго, может быть не один год размышлял. И теперь его прорвало, он выговаривается, освобождается от груза мыслей, отягчавших его душу своей невостребованностью, ненужностью в его повседневной жизни. И не надо ему мешать. Алексей смотрел мимо Игоря в потемневшее окно и думал, как хорошо ему было бы здесь еще вчера, до того, как он заглянул в эту пропасть… в эти чудные, цвета нераспустившейся сирени, глаза… В доме напротив зажглись окна. В одном из них светился сиреневый абажур…
- Ведь так? - Игорь смотрел Алексею в глаза, ожидая ответа.
- Да, пожалуй… - замялся Алексей. Он отключился на какое-то время и не знал, с чем согласился.
- И заметьте, - не утихал Игорь, - что все ложное, пустое из христианских канонов забыто и похоронено временем. Но есть истины, которые и сейчас зовут поразмышлять. Скажем, лозунг: Возлюби ближнего, как самого себя.
- Так истина или лозунг? - включился Алексей. - Или Вы тоже считаете любовь к ближнему ханжеством?
- Скорее утопией - не будем употреблять сильные слова. Я думаю, что это - еще большая утопия, чем коммунизм. Даже если он будет когда-нибудь построен (в чем я сомневаюсь), вряд ли все же его строители, или хотя бы большая часть их, будут любить ближних, как самих себя. Это такая далекая перспектива нравственной эволюции человека, скорее всего недостижимая полностью - что-то вроде асимптоты.
- Свет в конце тоннеля? Тогда он тоже нужен людям, разве не так?
- Так, но между реальным нравственным уровнем человека и этим лозунгом - целая пропасть, а потому и слабо его воздействие на души людей. Очень мало, кто сейчас способен вместить в сердце такое чувство. Мне, по крайней мере, такие люди пока еще не попадались. Я думаю, что сначала человеку надо подняться до "ненасилия". Есть такое ведическое предписание: "Никогда и ни к кому не применяй насилия".
- Но можно подойти и с другой стороны - возлюби ближнего и прекратится насилие.
- Не согласен. Любовь - это больше и сложнее для человека. Я могу себе представить, что я полюблю кого-то братской любовью, как самого себя и даже сильнее, но не всех, конечно. Я никогда не смогу полюбить, например, паразитов, живущих чужим трудом и живущих лучше, чем те, кто трудится. Да это было бы разрушительно для общества - представьте себе такое общество, где любят паразитов, куда бы оно пришло? Значит, "ближнего" надо понимать иначе, не как любого, не как всех, но тогда кого? В этом вся суть - в толковании. Но что это за истина, если ее можно толковать и так и этак? Нет, любовь - это непросто для человека. И уж совсем я не смогу полюбить кого-нибудь больше своих детей - это против природы. Любовь нельзя себе внушить, а принцип ненасилия можно. Он доступнее, проще, его можно в обществе закрепить юридически. Ненасилие - та ступенька, став на которую человек поднимется и, может, быть, увидит, как возлюбить ближнего, - Игорь ненадолго задумался. - А что вокруг нас? Ненависть, насилие и кровь - до любви ли? И вот, что меня поражает. Мир, где мы существуем тонок и хрупок. Ученые спорят, какова минимальная толщина земной коры. Одни говорят - примерно километров сто шестьдесят, другие - километров двадцать пять - тридцать. В любом случае, это - тонкая пленка, ведь диаметр Земли - более двенадцати с половиной тысяч километров. А там - огненная бездна. А над нами? Всего-то несколько километров атмосферы, а дальше другая бездна - абсолютный холод. Получается, мы живем в микроскопическом по масштабам космоса пограничном слое между двумя смертями: огненной и ледяной. И люди как-то не понимают этого, множат смерть и в ней - в этой тонкой пленке: враждуют, уничтожают друг друга, загрязняют и разрушают этот уникальный слой жизни. Не дико ли это? Тут к самому себе, не то что к ближнему, любви не видно, да и разума тоже.
- Да, - кивнул Алексей, - насилие и кровь… Вот и они… А… не думаете ли Вы, - спохватился он, - …не следует ли из этого, что утопичность основного догмата православия помогла "овладеть массами" другой утопической идее со всеми печальными последствиями для этой страны?
- Трудно сказать. Мне думается, главное - в другом.
Игорь добрал из тарелки остатки картошки и ветчины и, отложив вилку, продолжил: - из самана можно сделать хлев, сарай. Из дерева - хороший дом, даже церковь, как в Кижах. Из камня и кирпича - многоэтажные дома, храмы, дворцы. Но останкинская телебашня построена из напряженного железобетона. Так и человеческое общество: каждому уровню развития его элемента, кирпичика-человека нужна соответствующая этому уровню общественная структура, и нельзя людям навязывать что-то искусственное. Это во-первых. А, во-вторых, пытались ли те вожди это понять и построить новый мир для блага людей? Мне кажется, у них были совсем другие цели.
- Другие? А какие?
- Теперь можно только строить гипотезы. Преступления делаются втайне. Хотя преступление такого масштаба тайной быть не может. Я думаю, что все "нужные" документы мировое зло, а это его рук дело, давно уничтожило. Но все же как-то всплывают, например, сведения об огромных, миллионных личных вкладах в иностранных банках у всех "вождей" без исключения. Да и голод, разруха, море крови - разве не документы? Какими высокими целями "во благо народа" или какого народа это можно оправдать? Уничтожалась великая страна я великий народ, ее создавший. Видно, поперек горла они этому мировому злу пришлись - вот в чем суть. Кстати, и сейчас метода та же - опять переворот с ног на голову экономического строя. Только тетерь это называется не революция, а перестройка. И так же новые "вожди" первыми оказываются у денег, и так же разорение грядет страшное. Да и геноцид, я думаю, под аккомпанемент гражданской войны, например, повторится. Зло не может идти другим путем, другого пути у него просто нет. Все, что тогда, после революции, так бурно расцвело, Питирим Сорокин очень точно определил - шакализм. Теперь же у нас - супершакализм. Последний парад наступает… Эх! Невеселый разговор получился.
На плите зашумел чайник, из носика повалил пар. Игорь залил кипятком круглый цветастый чайник, накрыл его белым с красными узорами полотенцем. Затем он разлил но шкаликам остатки водки и поставил пустую бутылку на окно.
- Ну, да Бог с ними со всеми… Никто и никогда на чужом несчастье счастья не построил и не построит - и шакалы эти подавятся нашими костями. Давайте выпьем за Россию Совести и Справедливости, за ее будущее. Я думаю, оно все же есть.
- С радостью! И за Вас! - чокнулся и высоко поднял шкалик Алексей. Про себя же подумал, - за Андрюшину Россию! - Теперь он знал, какая она.
За окном светились огни вечернего города и звезды над крышами, и, чудилось, в бликах на стекле улыбались, мерцая, сиреневые глаза… Эа…
Во входной двери зашуршал ключ.
- А вот и мои, - сказал Игорь. Дверь распахнулась и первой вбежала в прихожую девочка лет трех-четырех. Увидев незнакомого, она на мгновенье посерьезнела. - Здрасьте.
- Здравствуй, малышка, - поднялся ей навстречу Алексей. За ней появились мама и девочка лет десяти. Ритуал приветствий и знакомства был простым и непринужденным. Мама Оксана и дочки Оля и Света - светловолосые, голубоглазые, были так похожи, что, по-существу, отличались только размерами, и, казалось, что они только что на лестничной клетке перед дверью появились друг из друга, как матрешки, и могут снова собраться в одну большую.
- А бабушка запечалилась, - растягивая слова заговорила младшая, - за то, что ты к ней не хочешь ехать.
- Да ну? - с деланным удивлением развел руками Игорь.
- Да, - с веселой укоризной сказала мама Оксана, - она привет тебе шлет и гостинец - домашнего сала. Вот. И вот - рябиновой. Оксана положила на стол большой сверток в полиэтиленовом пакете и поставила бутылку с розоватой жидкостью.
- Ну, мне пора, - заторопился Алексей.
- Нет-нет, - запротестовала Оксана, - отведайте рябиновой на дорожку, и я с вами, а то, ишь, без меня тут гуляют. - Белозубая улыбка осветила ее лицо, она подошла к столику у плиты и положила руку на заварной чайник. - Так вы, я вижу, еще и чай не пили.
X
Утром следующего дня Алексей проснулся поздно. Накануне, несмотря на непривычную для него дозу выпитого у Игоря, он долго не мог заснуть. Снова и снова его мысли возвращались к этой пропасти. Снова и снова… по замкнутому кругу, как лошадь по цирковому манежу… И нет исхода… Он встал. Долго стоял у окна. Ходил из угла в угол. Снова стоял у окна. Принял очень горячий душ. Снова лег. И снова все тот же замкнутый круг… Задремал только под утро, но спал плохо - все время снилось что-то, какой-то бред. Он поминутно просыпался и снова впадал в дремоту. От всего этого голова была тяжелая и темная, как старинный угольный утюг.
Интенсивная получасовая гимнастика, прохладный душ и крепкий чай с лимоном несколько поправили дело. Завтракать он не пошел.
До обеда еще около трех часов. Пойти на улицу, затеряться в толпе и попытаться отвлечься как-нибудь или остаться в номере и все обдумать? А что "все" он может обдумать в его положении? Что думает кролик, глядя в глаза питону? Кролик? Ты что, испугался смерти? А чего ты еще не испытал в этой жизни? Есть у тебя желания впереди? Слово "мечта" и употреблять не стоит. Все повторяется и многократно, как ритуал бритья. Вот семьи у тебя не было, отцом ты не был и не знаешь, что такое ласка ребенка. Но об этом надо было думать не сейчас, а по меньшей мере лет десять-пятнадцать назад. Да, видно, не судьба. Сколько было женщин, а та, от которой захотелось бы иметь детей, так и не встретилась. Да ты, приятель, итог подводишь. Ну что ж, итог - так итог. Плакать по тебе некому.
Нет, в самом деле, почему мысли все время тянутся к смерти? Из-за брата, его участи? И зачем мы с ним понадобились этой… богине? Что она может добавить к тому, что рассказала? Почему рассказала не все сразу? Почувствовала, что и так много - перегрузка, и пощадила? А Андрей что же - не выдержал? Но он-то был, пожалуй, покрепче меня - знал больше, видел дальше.
Мысли Алексея ушли в прошлое. После смерти брата он неожиданно для себя обнаружил, что знал о нем меньше, чем ему это казалось. Он был удивлен не столько тетрадью его стихов, сколько подбором книг его библиотеки. Раньше он не обращал на это внимания. Дело не в нем, а во мне, - с горечью решил Алексей, - я просто был слишком занят самим собой. Теперь же он все чаще навещал Жаклин, подолгу застревал в библиотеке Андрея и брал книги с собой.
От бизнеса он практически отошел. Налаженное дело двигалось по накатанным рельсам при его минимальном участии. Оно, хотя и не расширялось, но пока и не хирело.
Сильно изменилась и Жаклин. Дела ее также перестали интересовать, она замкнулась и ушла в себя. Алексею пришлось подыскать толкового менеджера, чтобы ее хозяйство не пришло в упадок. Встречая Алексея у себя, Жаклин неизменно доставала бутылку хереса - любимого вина Андрея. Было заметно, что она им пользуется не только для приема гостей. Она часто ездила погостить к дочери. Мишель довольно удачно вышла замуж и жила теперь под Марселем в маленьком, но очень ухоженном доме с садом и видом на море. В такие дни Алексей задерживался в библиотеке Андрея много дольше, а иногда и оставался на ночь. Он прочел большую часть этих книг. Среди них было много поэзии, но ничьи стихи не стали ему ближе тех, что оставил Андрей. Стихи Андрея жили в нем, были частью его души. Они всегда приходили на помощь в трудные минуты:
"На склоне дня спроси вечернюю звезду:
Какою далью наградит дорога?
Звезда рассыплет блестки по пруду
И свечкою погаснет… у порога.
На склоне дней найди в душе своей
Единственный ответ на вечное сомненье,
И день твой станет выше и светлей,
А ночь подарит благодать забвенья".
Забвенье… теперь он лишен и его, и высокого светлого дня. Мрак впереди. Постой, Эа говорила, что есть план - они же там пытаются что-то сделать, изменить, для этого я им и нужен. Но что я могу рядом с ними?
"Усталый ум скользит.
Сгустились тени.
В окно стучится куст сирени
И птица черная глядит.
В душе покоя нет…"
Алексей встал, зашагал из угла в угол.
- Да черт с ним со всем! Пусть будет, что будет. Не терзай себя раньше времени.
Он подошел к окну и смотрел долго вниз на людской муравейник, ничего не видящими глазами. Сейчас, накануне встречи, которая должна повернуть все в его жизни (да все уже перевернулось, он только еще не знает - куда), ему на память пришла одна из книг по древнеиндийской философии из библиотеки Андрея. Как она называлась, он сейчас точно не помнил - может "Мокшадхарма"… или "Нараяния". Его тогда поразило то место в ней, где описывался путь к сокровенному. От строчки к строчке постепенно, но неуклонно убеждают вас, что вы приближаетесь к величайшей из истин. От строчки к строчке нарастает накал чувств и нетерпение читающего открыть для себя это сокровенное. И вдруг, в конце пути обескураживающий финал: приносите жертвы… Алексей был удивлен и разочарован. Так убедителен был путь к истине, так захватывал и влек, а упоминание о жертве показалось таким незначительным, образ этот - таким скудным, что он просто прошел мимо него. Тогда Алексей решил, что вся суть и есть в самом пути познания, пути к вершине. Теперь же это, казалось, давно и прочно забытое, вдруг поднялось в памяти из какой-то глубины и осветилось по-другому. Неужели и там наследили эти "посвященные"!? И только теперь, в это мгновение, впечатление кошмарного сна превратилось для него в реальность. Как будто все небо закрылось крепкой тюремной решеткой. Он вдруг почувствовал, что страшно обкраден и на всю жизнь, навсегда! Вот чего не мог пережить Андрей! Теперь он это знал. Но не бессилие кролика перед удавом ощутил он в себе, а неожиданный прилив энергии. Не злоба, не ненависть, а ясная пронзительная сила как бы подхватила его и подняла.
- Нет! Черта вам в глотку! Со мной у вас так просто не выйдет! Я всю эту свою психоплазму до последней корпускулы брошу против вас и вашего дьявольского дела! Даже если эта богиня не появится больше, все, что нужно делать здесь, на Земле - ясно! Абсолютно ясно!
Но… она появилась. Раздался стук в дверь. Алексей глянул на часы, время пролетело совершенно незаметно - было уже четверть третьего.
Прошло еще несколько часов. Край неба побагровел. Над крышами домов медленно остывали пунцовые облака. Собственно самое главное - зачем Алексей должен отправиться в сопряженное пространство, как и что конкретно он там будет делать - они уже детально обсудили. Он на все согласился без колебаний. Эа, видя как он это воспринимает - просто и спокойно, без эмоций, как быстро и свободно он проникает в суть дела - была счастлива. И… немного обескуражена. Почему он так легко прощается с этим миром? Впереди столько опасного и неизвестного. Ведь даже если он когда-нибудь и вернется сюда, пройдет столько времени, что никого из его современников, даже нынешних детей, уже не будет в живых. Его встретит совсем другой мир. Все корешки, связывающие его с этим миром, обрываются безвозвратно. Чего больше в его решимости: чувства долга высоконравственного человека, ненависти к силам зла или простого разочарования в жизни?
Разговор, уже перешагнувший рамки "обязательной программы", шел, в основном, о том мире, куда они теперь перенесутся. Эа, в меру возможности, подробно рассказывала ему о жизни на ее родной планете, о дедушке, о брате, а сама, как бы исподволь, иногда спрашивала, пытаясь найти ответ на свой вопрос. И еще. Когда Эа рассказывала о свойствах нательного креста и его будущем назначении, Алексей, положив крест на ладонь и разглядывая его, сказал с усмешкой. - Крест, так крест, хотя я предпочел бы носить на груди солнышко. Впрочем, крест, наверное, больше подходит к тому, что меня ждет.
Неужели он не верит в наше дело? Тогда она не стала спрашивать - нужно было многое еще объяснять и уточнять. Теперь она осторожно вернулась к этому, начав издалека: почему он предпочитает солнце кресту, разве он не христианин?
- Опять христианство, - улыбнулся Алексей. - Один мой друг, философ, светлейшая голова, утверждает, что это такой сложный вопрос, что без бутылки в нем разобраться нельзя. - Он улыбался, Эа тоже улыбнулась, хотя смысл слов дошел до нее не сразу.
- А если серьезно, то мы, русские - закоренелые язычники, несмотря на тысячелетие христианства на Руси. И даже само христианство превратилось у нас в нечто свое, как говорит мой философ: в религию по размерам души - души народа. А что касается солнца, то у Христа мы все рабы - рабы Господа Бога, а в своей первородной вере мы - божьи дети - Даждьбожьи внуцы - дети солнца.
- А крест Вам кажется символом страдания? - допытывалась Эа.
- Нет, отчего же. Это символ веры. Все мои предки носили кресты и на радость и на страдания… одним словом - на жизнь.
Эа задумалась. Тень грусти мелькнула в ее глазах.
О чем это она? - подумал Алексей. Он поймал себя на том, что все время любуется ею. - Смотри, "старый пень", не влюбись! Добра от этого не жди.
Она подняла глаза и встретила его слегка затуманившийся взгляд.
- Скажите, Алексей Иванович, - она решилась на прямой вопрос. - Почему Вы так легко расстаетесь с этим миром?
- Почему? - он задумался. Как ей ответить, если он сам не знал этого. - А разве Вы не могли это выяснить используя…как оно у вас называется… колдовство Ваше?
- Колдовство? А, - закрытый контакт. Вы обо мне плохо думаете. Я использовала его только, чтобы обнаружить, найти Вас. Это было ночью в гостинице, когда Вы спали. И еще там, в парке, когда Вы сидели на скамейке в саду. - Вас нужно было подготовить к этой встрече. Да, и еще немного в первое время встречи - Вы все же были сильно взволнованы. Все остальное время мы были с Вами на равных. Да и не очень это приятное занятие. Мне, по крайней мере, не нравится… Только в случае необходимости…