- Спасибо, Эа, - и, помедлив. - Скажите, а что Вы тогда на скамейке подслушали… нет, извините… услышали?
- Тогда Вы вспоминали стихи брата. Он мне тоже читал некоторые… Они понравились даже моему дедушке, который не любит, как он утверждает стихов. Вам ведь они тоже нравятся?
- У меня это по-другому. Когда я их вспоминаю, Андрей как бы становится рядом со мной… это трудно объяснить.
- Я понимаю, - тихо сказала девушка. Глаза ее затуманились и потемнели, стали почти синими. - Как тонко он чувствовал и как много понимал. Помните?
Очисть свой дух от мутной пены,
От паутины суеты
И гулкий благовест вселенной
В самом себе услышишь ты.
Алексей молчал, Эа - тоже. Заря за окном догорала. В комнате сгущались тени. Тишину нарушали только далекие, приглушенные звуки улицы.
- Алексей Иванович, - прервала молчание Эа, - Вы мне так и не ответили, почему Вы так легко расстаетесь с Землей?
Алексей, не меняя выражения лица, тихо и размеренно. - Потому, что я влюблен в Вас без памяти.
Лицо девушки побелело… глаза расширились…
- Нет, Эа, я шучу, конечно, - он улыбнулся широкой и доброй и виноватой улыбкой. Он никак не ожидал такой реакции. - Извините, но мне показалось, что я имею право на такую шутку, ведь я старше Вас почти в три раза.
Краска прихлынула к девичьему лицу, Эа улыбалась, но, как показалось Алексею, слегка натянуто.
Лицо Алексея снова стало "непромокаемым". - Впрочем, в каждой шутке есть доля правды.
- Вы опять надо мной смеетесь! - Эа махнула рукой и улыбнулась, теперь уже совсем непринужденно. - А что касается возраста, то это надо еще посмотреть. Я уже говорила Вам - у нас другой масштаб времени. И как считать, мне можно насчитать и лет триста с лишним. Вот так-то, - она помедлила.
- Кстати, у Вас так и не разобрались, почему библейские праотцы жили по много сотен лет и сочли это вымыслом. Но… об этом в другой Раз. Мне пора, да и Вам нужно свои дела завершить. Помните - завтра в пятнадцать ноль-ноль.
- Это не проблема. Завтра утром я схожу в свое посольство и по факсу дам все необходимые распоряжения.
- А тетрадь? Что Вы хотите сделать со стихами Андрея?
- Ее перешлют сюда моему новому другу.
- Философу?
- Да, ему, - улыбнулся Алексей, - я позвоню ему об этом. Правда я еще не знаю, как объяснить ему и Жаклин - жене Андрея, что мы никогда не увидимся больше и не сможем даже связаться. Очень бы не хотелось, чтобы они это неправильно поняли.
- Об этом не заботьтесь, я все устрою. До завтра. - Эа подала руку, Алексей наклонился и поцеловал ее. Губы ясно ощутили легкую дрожь тонких полупрозрачных пальцев.
Она, не отнимая руки, очень тихо спросила. - Хотите, я на прощанье немного поколдую?
- С радостью, - так же тихо ответил он. Она взяла его за обе руки и глянула в самые глаза. И как тогда в "Сокольниках", только в обратном порядке - сначала где-то по краям, потом все ближе и ближе к ее глазам затанцевали световые пятна. Вот и два сиреневых пятна задрожали и расплылись и остались только неясные блики, самые яркие из которых вспыхивали крохотными звездочками.
Перед ним был пруд, и в нем смеялось солнце. Ветви ивы качались над самой водой и в такт им солнечные блики возникали, множились, разбегались и исчезали. И тихая музыка… очень знакомая, очень… Звуки едва уловимы - поют блики солнца… Бах, партита номер один, - вспомнил Алексей, - мама так любила это слушать, когда отец садился за рояль… Мама…
- Алеша! - вдруг позвал голос матери. - Алеша, иди сюда, смотри, что Андрюша нашел. Алексей повернулся и увидел маму - молодую, светловолосую и босоногую в легком голубом платьице. Глаза ее светились и смеялись. - Иди скорей, - она протянула руки. Алексей побежал к ней по высокой траве изо всех сил. Мама подхватила его на бегу, подбросила вверх над собой и, поймав, крепко прижала к груди.
Мама… Где же ты была так долго?
Мама улыбнулась, поцеловала Алешу в лоб и опустила на траву рядом с братом.
- Алешка, смотри, - Андрей разжал ладонь, в ней неярко поблескивал плоский полупрозрачный камень. - Это не простое стекло, через него видно наше солнышко.
Алексей взял стекло и глянул через него вверх на солнце.
- Ой, мама, оно улыбается!
Он повернулся, но мамы нигде не было, лишь далеко над самым горизонтом таяло в небе светлое облачко.
Алеша повернулся к брату - перед ним стоял другой Андрей, взрослый. Волосы его были совсем-совсем серебряные, а глаза - добрые и грустные. Алексей огляделся вокруг и увидел, что и трава и цветы на лугу стали маленькими, а даль раздвинулась.
- Алеша, - сказал Андрей, - помнишь у Лермонтова:
"В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть."
Помнишь? Я знаю такую молитву. Она тебе пригодится в твою "минуту жизни трудную". Обратись лицом к солнцу и повторяй за мной.
"О, Великий Даждьбог, давший жизнь на Земле всякой сути,
Светоносные очи свои обрати на заблудшия внуцы,
Просвети помраченный наш разум,
Ну, а счастье мы сами найдем
По дороге к заветным истокам:
Души, земли от скверны очистим,
Зашумят вековые леса, одаряя целебным дыханьем,
Встанут росные травы в лугах,
И наполнятся золотом нивы…О, Великий Даждьбог, давший жизнь на Земле всякой сути,
Светоносные очи свои обрати на заблудшие внуцы,
Выжги в наших сердцах шакализм,
А шакалы рассеются сами.
Совесть светлую в души верни…
Тяжела ее скорбная ноша,
Но и Мрак без нее - нестерпим!О, Великий Даждьбог, давший жизнь на Земле всякой сути!
Светоносные очи свои обрати на заблудшия внуцы,
Отврати от насилия нас,
Ну, а в братстве мы сами сойдемся.
Сколько пролито крови и слез,
Ну, а много ли радости в жизни!
Дай нам мудрость,
Врага разгадав,
Что терзает и душу, и тело,
Не топор в руки взять, а весы."
Слова молитвы волнами света накатывались на Алексея и замирали где-то в самой глуби его существа. Голос Андрея отдалялся и, наконец, затих, но струи света не иссякали, а текли и пели. Алексей растворился в этом потоке целиком… без остатка. Ничего и нигде… ничего и нигде не было, не существовало кроме тихой безграничной радости… в море света… безграничном…
Далеко-далеко ударил колокол: "А-У-МММ…"
Алексей вздрогнул и очнулся, он стоял один в пустой комнате у темного окна.
- Фу ты… Я стал стоя спать, как лошадь. Какой чудный сон… А может быть Эа мне тоже приснилась?
Он разжал ладонь, в ней тускло светился серебряный крест на серебряной цепочке. Крест был тяжелый и теплый, и от него по руке в грудь что-то поднималось и таяло.
XI
К назначенному месту Алексей подъезжал заблаговременно. Таксист - молодой парень молчал всю дорогу, за что Алексей был ему очень благодарен. Машина, старая и изношенная, гремела и дрожала всеми своими составными частями. Алексей со страхом ждал, когда она рассыплется и ему придется искать другую, что здесь совсем непросто. Особенно досаждали светофоры: при торможении и наборе скорости добавлялись новые страшные звуки, кошками скребущие по сердцу. Наконец, слава Богу, эти испытания кончились. Он расплатился, вышел из машины, повернулся и… обомлел. Прямо перед ним на огромном пустыре у только что выстроенного бело-голубого многоэтажного дома, среди разнообразного строительного мусора на трех опорах стояла серебристая сплющенная юла - летающая тарелка. Мимо пустыря ехали машины, шли по тротуару пешеходы, но никто не обращал на нее никакого внимания. Алексей крутил головой, вглядываясь в лица идущих мимо него и ничего не понимал. За его спиной кто-то прыснул и засмеялся, он вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним стояла Эа.
- Здравствуйте, Алексей Иванович, - еще смеясь сказала она, - не удивляйтесь, никто этого не видит, а с Вас я сняла блокирующее поле. Красивый аппарат, правда? А знаете, что им движет? - Да, ваша земная психоплазма.
Алексей молча разглядывал "тарелку". Глядя на его лицо, Эа едва не засмеялась снова, но взяла себя в руки.
- Извините за любопытство, - ей никак не удавалось отделаться от улыбки, - а что у Вас в кейсе?
- Все только самое необходимое - смена белья, электробритва, полотенце, мыло, ну и прочее.
- Где же я возьму Вам электричество, Алексей Иванович, мы им давно не пользуемся, - в глазах у нее опять запрыгали чертики, - вот если бы Вы прихватили с собой педальный электрогенератор, тогда другое дело. Я бы крутила педали, а Вы - брились. - Больше сдерживаться она уже не могла и снова залилась звонким серебряным колокольчиком. - Нет уж, придется Вам отпускать бороду… и… ха-ха-ха… и усы.
Тут не выдержал и Алексей и стал как-то странно подхихикивать, содрогаясь всем телом.
Приятно в этот момент было смотреть на эту пару со стороны. Немного успокоившись, но еще улыбаясь, она предложила.
- Остальные вещи, да и сам кейс Вам тоже не понадобятся. Знаете что, поставьте его там на автобусной остановке, пусть кому-то повезет.
Алексей подумал и покачал головой. - Нет, не согласен. Это будет…, так скажем, не совсем честный человек. Я бы не стал брать чужую ведь, даже беспризорную. Я лучше его подарю. У нас есть время?
- Да, есть.
Алексей пошел к автобусной остановке, Эа наблюдала за ним издали. Вот он подошел к крепышу в потертой кожанке и синей шапочке с американским флагом и огромным козырьком. Крепыш выслушал, слегка наклонил голову, сделал шаг назад, замотал головой и отошел в сторону. Алексей пожал плечами и подошел к другому. Тут уже все присутствующие при этом насторожились и стали за ним наблюдать. Второй также закрутил головой и замахал руками. Вдруг крепыш выскочил за проезжую часть и поднял обе руки вверх. Завизжали тормоза, и проезжавшая мимо милицейская машина остановилась. Крепыш подскочил к ее открытому окну и стал что-то говорить, показывая рукой на Алексея. Из машины вышел молодой пузатый офицер и неторопливо пошел за крепышом, который энергично жестикулировал.
- Посмотрим, что там у него… - донесся его голос Милиционер подошел к Алексею и лениво козырнул. Вокруг них моментально сомкнулась толпа.
- Это пора кончать, - Эа стала совсем серьезной, лицо ее даже чуть постарело.
Милиционер опустил руку, поглядел направо-налево, потом зачем-то обошел вокруг навеса, сел в машину и уехал. Зрители неторопливо отошли от Алексея. Подъехал автобус, все дружно кинулись в него, и Алексей остался один. Он потоптался немного и стал возвращаться. Вид у него был крайне удрученный. Воротник рубашки стал тесен. Он крутил головой и пытался под галстуком расстегнуть верхнюю пуговицу.
- Бред какой-то, - пробормотал он, подходя.
Эа тоже была подавлена. Она поняла, что с самого начала, с этой глупой выходки по его разблокировке вела себя, как девчонка. - Я неисправимая идиотка. Разве мало было мне промаха с Андреем? Разве я должна была допускать все это? Не огорчайтесь, Алексей Иванович, я все улажу, - она хмуро огляделась по сторонам и заметила прихрамывающего старичка с палкой. На его ветхом пиджаке красовалась затертая орденская планка. - Давайте ему отдадим.
- Как хотите, - Алексей безразлично пожал плечами.
Старичок вдруг повернул к ним, подошел к Алексею и протянул руку к кейсу. Алексей отдал кейс и суетливо, - один момент, - вынул из кармана бумажник и протянул ему тоже. Старичок молча поставил кейс наземь, освободившейся рукой взял бумажник, спрятал его в боковой карман пиджака, поднял кейс и так же молча похромал дальше.
- А потом с ним ничего не случится? - осторожно спросил Алексей.
- Нет, - чуть не плача сказала Эа, - я и на потом его запрограммировала, - и, спохватившись, - только в части кейса и бумажника, конечно.
Наступило тягостное молчание. Алексей смотрел куда-то поверх ее головы. Здорово это у Вас получается, - наконец проговорил он.
- Это нетрудно, - сухо ответила она. Снова молчание. - Да, кстати, Алексей Иванович, там в трансфертере - так это называется, - она кивнула головой в сторону тарелки, - да и позже, там у нас, не все смогут правильно понять…ну, в общем, будет лучше, если вы будете говорить и давать не то, что… одним словом, я буду Вас контролировать.
- Как этого старичка? - совершенно безразличным тоном спросил он.
- Но это будет не все время… только сначала, когда Вы еще не освоитесь. А когда мы будем наедине… или с дедушкой, с братом, с другими из фронта… - ей вдруг стало так его жалко. Она взяла его за руку, заглянула в глаза.
- Алексей Иванович, миленький, потерпите, а? Ведь ничего другого нет.
- Я потерплю, - очень просто ответил он. - Ну, а не пора ли нам?
Эа посмотрела на часы, точнее на то, что было у нее на запястье.
- Сейчас еще рано. Коридор для прохода разблокируют только через шесть минут.
Алексей вдруг, как бы что-то вспомнив, оживился.
- Это хорошо, что есть немного времени. Вы знаете, - начал он каким-то извиняющимся тоном. - Я никогда не писал ничего кроме деловых бумаг, а тут вдруг… сегодня ночью - стихи. Знаете, сами почему-то… Хотите, я прочту, а то случая может и не представиться больше. Конечно, они не такие, как у Андрея, но сейчас дело не в этом. Хотите?
- Да, с радостью, - она смотрела ему прямо в глаза. Он распрямился, поднял голову и, глядя куда-то вдаль, поверх ее золотистых волос, тихим, но твердым голосом прочел:
Мое сердце открыто тревогам,
Как покинутый дом для ветров:
Впереди - неизбежность дороги;
Позади - пепелища костров.
Я костер свой последний, прощальный
Сам сложу из остатков желаний,
Из обломков надежд и мечты -
Подойди и согреешься ты.
И взметнется веселое пламя
Лепестками тюльпанов и астр -
Сам огонь запалю под ногами
И шагну - принимай, Зороастр!
XII
Дмитрий Иванович Несов закончил писать, переписывать, перечитывать, править, вновь перечитывать и править. Это была его первая литературная работа. Он писал с большими перерывами и только тогда, когда получалось как бы само собой. А это случалось нечасто, да и основная его работа отнимала много времени и сил. Он был далеко не последним специалистом в своем деле - космической биохимии, хотя и не имел самых высоких научных титулов. Приходя с работы после часового мытарства в переполненном городском транспорте - автобус, метро, автобус - он чувствовал полное опустошение. Сил хватало только на просмотр за чаем по "ящику" информационной программы и беглое листание газет или журналов. После этого - сон. Часто мучила бессонница. Засыпал мгновенно, едва голова опускалась на подушку, но потом, часа в три-четыре ночи просыпался и уже не мог уснуть. Лишь под утро сон снова опускался к нему, но… тут - начинал звонить будильник. И так изо дня в день. Он пробовал использовать бессонницу - лежа с закрытыми глазами старался разыгрывать сюжетные ходы, озвучивать героев, чтобы потом, придя пораньше на работу, записать несколько строчек. Но это слабо помогало, и его труд растянулся почти на три года. Выходные дни весной, летом и осенью отнимал садовый участок, и только зимой дело понемногу двигалось.
И вот, наконец, финиш. Но нет радости. Нет даже чувства, что освободился от чего-то. Добавились сомнения. А хорошо ли вышло? Нужно ли кому-нибудь? А мне самому зачем все это на шестом десятке лет? Деньги? Так их не будет. Известность? Задаром не надо. Напротив, скрыться под псевдонимом, чтобы не нарушился сложившийся годами привычный уклад жизни и, как писал Толстой, - доживать жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая. Тогда что же? А черт его знает, что! Зуд какой-то бессмысленный, беспокойство, словно что-то растет внутри, как деревце из семечка
Как там у меня было:
…светло и просто, как растение,
вверх тянется, цветет и плодоносит.
Кто у него смысл жизни спросит?
Вот и новая забота: надо все это где-то отпечатать и нести в редакцию. Какую? Куда? Да и надо ли?
И все же он отпечатал свою работу, в тридесятый раз ее перечитал, подправил местами, подработал, с четверть листов перепечатал и, наконец, придумал название. Оно ему долго не давалось. Во всех вариантах обыгрывались сиреневые глаза, но ничего путного не выходило. Он понял, что дело именно в них, и название подсказали финальные строчки. Затем в самый последний раз все перечитал и отнес в редакцию своего любимого толстого журнала, на который подписывался уже несколько лет подряд.
Заместитель главного редактора без каких-либо эмоций взял рукопись, записал адрес и телефон и сказал, что ему позвонят, что материала сейчас много и скоро звонка ожидать не следует. На том и расстались. Прошло недели четыре. Дмитрий Иванович все реже вспоминал про рукопись. Беспокойства он не испытывал. Вроде так и надо, он свое дело сделал, а теперь - будь, что будет. И вдруг вечером звонок. Очень вежливо зам спросил, удобно ли Дмитрию Ивановичу прийти завтра в редакцию часам к десяти, чтобы решить со сроками и оплатой. Дмитрий Иванович сказал, что, конечно, удобно, что обязательно придет. Это было так неожиданно, что он вдруг разволновался, даже "остограммился" на ночь глядя, чего раньше никогда не делал. Но сон не шел. Проворочавшись в полудреме с бока на бок почти всю ночь, утром он поехал в редакцию с больной головой.
Старинный свежевыкрашенный дом в самом центре Москвы с улицы выглядел нарядно и приветливо, но двор его был замусорен до изумления. Дом обживался всякого рода конторами и кооперативами, о чем говорило обилие свеженьких табличек и вывесок на его стенах, и весь строительный мусор новоселы вывалили в небольшой дворик, а убирать явно не торопились.
Лестница с истертыми, покатыми ступенями и перилами, давно утратившими деревянные поручни, едва освещались тусклой лампочкой под очень высоким бурым потолком.
Дмитрий Иванович нашел нужную дверь и шагнул внутрь помещения. Оно приятным образом отличалось от лестничной клетки: потолок ослепительной белизны, чистые стены, отделанные панелями под дерево, прекрасное освещение. Шустрая улыбчивая девушка в варёнке, узнав кто он и что ему надо, скрылась за высокой дверью и тут же выпорхнула обратно.
- Входите, Дмитрий Иванович, пожалуйста.
Из-за стола, заваленного бумагами, навстречу поднялся тот же зам, но лицо его уже не выражало нечеловеческую усталость, как прежде, оно было приветливым и улыбалось.
- Здравствуйте, Дмитрий Иванович, рад Вас видеть. Садитесь вот сюда. Извините, я на минуту.
Он скользнул в соседнюю комнату, где кроме горы перевязанных шпагатом бумажных кип и телефона на подоконнике ничего не было. Быстро-быстро набрал номер.
- Алло! Алло! Арнольд Михеич? Это я, Кравчуковский. Я Вас жду, он у меня сидит… Да тот самый… фантаст про психоплазму. - В трубке что-то заурчало и пошли гудки. Зам посмотрел на трубку, потом в окно на мусор и вернулся к себе.