Чернобородый так истово потрясал своими кулачищами перед моим лицом, что Серега настороженно придвинулся поближе, а я не выдержала, подала голос:
– Ой, ой! Расходился! Раскричался! Ничего я не поняла из твоего крика кроме главного. Шагировых ты ненавидишь потому лишь, что лишился пятисот душ. Крепостных холопов, надо полагать. Да уж, это серьезная причина! Экая потеря! Такое богатство из рук ушло!… Бедненький ты, бедненький… Что, неужели у тебя теперь совсем крепостных не осталось? Даже десяточка? Тогда конечно! Есть из-за чего крик поднимать!
Пока я говорила, удивление на лице чернобородого парня сменилось любопытством.
– Охо-хо… А ведь ты и не антка! Кто ж ты тогда? И откуда? Я в шагировском имении бывал уже, но никогда ни тебя, ни братца твоего не видал… Ой, сдается мне – ты ягодка еще та… Одного поля с великой княгиней. Та ведь тоже невесть откуда появилась. Ты ей, случаем, не сродственница? Не из княжен ли Шагировых? Неужто явился новый росток на их родовом княжеском древе? – он почесал в бороде. – Ох, чует мое сердце – зря я тебя спасал! Зря… Однако же… Хорошее дело никогда не поздно свершить. Если ты такая как великая княгиня Наталья, то всему миру лучше будет когда я прямо сейчас тебя порешу. Очень божеское деяние будет! Пока ты большой беды еще не наделала…
– Серега! – отчаянно вскрикнула я, подхватываясь и укрываясь от этого маньяка за мраморным бортиком с другой стороны мирно журчащего бассейна.
– Ты, человек дорогой, того… Не хулигань… – неуверенно пробормотал Серега, беря ковшик наперевес.
– Ну вот и славно, – рассмеялся парень. – Может дерзости хоть чуток теперь да убавится…
– Если тебе так уж интересно, – сердито сказала я, – то меня зовут Елена Митякина. А вовсе не Шагирова.
– Точно не Шагирова? Уже недурно. Но, – он хитро погрозил мне пальцем, – все ж таки откуда ты? Не из тех ли далеких краев, что и великая княгиня?
– Из далеких, – согласилась я. – Наверно. А теперь твоя очередь представляться.
– Значит, прав я оказался… Елена, говоришь, Митякина? Не слыхал про таких. Князей Митякиных точно не было, а лыцаров?… Всех лыцаров не упомнишь. Я вот, например, зовусь лыцар Гаврила Ларионов.
– Может быть все-таки "рыцарь"? – поинтересовалось я все еще из-за кромки бассейна.
– От же скаженна дивчина! – восхитился Гаврила. – Ну все переиначит по-своему! Не так как ты сказала, а лыцар! Гривну видишь? – он оттянул ворот своей серой, явно домотканной рубахи, демонстрируя полоску ткани на шее. – Егунея лыцаров Ларионовых!
– Это ее название – Егунея? – уточнила я, вглядываясь в столь неожиданную вещь, как гривна. Никак не предполагала увидеть нечто, что я привыкла связывать только с Олегом, на этом чернобородом разбойнике.
– Имя ее! – гордо уточнил Гаврила.
Егунея была очень похожа на те гривны, что украшали Олега. Только чуть поуже. И еще она как-то менее энергично переливалась своими разноцветными искорками
– А "лыцар" – это звание? – решила я во что бы то ни стало докопаться до истины. – И тот факт, что у тебя есть гривна, как раз это звание доказывает?
– Оно и видно что ты издалека! – осуждающе покачал бородкой Гаврила. – Не звание. Титл это! Как видишь гривну, так и знаешь сразу как титловать христианскую душу. Меня, к примеру – лыцар Гаврила, – он подмигнул мне.
– Ты меня совсем запутал! – я привстала из-за бортика. – Если те, которые с гривнами, зовутся у вас лыцарями…
– Лыцарами, – поправил Ларионов.
– Ну да. То тогда кто такие князья? Ведь у них тоже есть гривны? Но они выше лыцаров?
– Выше, – кивнул парень, рассматривая меня с новым любопытством (которое мне как-то не очень понравилось). – Лыцары при князьях. А как же. Из нас, лыцаров, князь Турский и составлял свое войско.
– Но если князь выше лыцара, и лыцар ему подчиняется, то как же ты, простой лыцар, посмел столь непочтительно говорить о князьях Шагировах?
– Посмел… – скривился Гаврила. – Опять ты за свое! Даже если дружишь с пащенком шагировским, все равно должна понимать: Шагировы другого и не заслуживают! То, что меня антов лишили – это ладно, пусть. Но они ж, сама посуди, пошли войной против царова величия, все перебаламутили… Шагирова с Квасуровым. Эх… Жили мы жили. Все толком шло, справно. А как явилась великая княгиня, так все наперекосяк пошло!
– А не в том ли еще причина возмущения твоего, – продолжала докапываться я, – что ты не Шагировым служишь, а какому-то другому князю? Ты даже говорил какому, но я не запомнила… В чьем ты войске?
– Да так… – дернул скулой Гаврила. – Особо ни в чьем. Раньше у Володимира Карпищева был, князя Турского, а теперь и не поймешь… Ни князя Турского нет, ни антов моих… И кто кому служит?… Теперь уж вовсе не разберешь… Я иногда бываю в стане царовом, под Скарбницей. Но больше сам по себе. Наша стоянка недалече от бывших Кравенцов.
– Наша?
– Пятеро нас там, лыцаров. Вроде ватаги получаемся… воровской… – он скривил губы. – Ну еще с десяток голутвенных нашли по потайкам… Моих антов – ни одного. Да разве ж только я остался без антов? Тыщи народу перемерло – немерянные тыщи! Считай, почти все безгривенные, кого великая княгиня не увела с собой. Ведь поначалу-то никто про потайки эти, про отдушины божественные, никто не знал. И не прятался. Да и как безгривенному спрятаться, если его кручень карачунная одолела? Хорошо если кого лыцар или князь в какую потайку доставил вовремя. Но таких ведь – всего ничего. Хорошо если сейчас по потайкам сотни две душ осталось от всех царовых подданных… Теперь все люди наперечет… А, может, вы с братом все-таки голутвенные, а? Пошли бы в нашу ватагу… Я бы и тебя не обидел, и брата твоего тоже. Пойдешь? – обратился он к Сереге.
– Да я вроде как с Олежиком… – замялся тот.
– С пащенком шагировским? – поднял брови Гаврила. Потом пристально взгляделся в Серегу. – Слушай, а ты-то, часом, не ант? Бывает ведь такое – сам, вроде, голутвенный, и из рода голутвенных, а на деле – ант! Как звать-то тебя?
– Сергей Дмитриевич Михайлов, – последовал чинный ответ.
– Как это – Михайлов? – удивился Гаврила. И обернулся ко мне. – Ты же, кажется, из рода Митякиных? Или вы не родные брат с сестрой?
– Названные, – коротко пояснила я.
– А-а, – понимающе кивнул Гаврила. – Ну-ну… А ты, Сергей Михайлов, тоже из далеких краев?
– Тоже, – ответила я за него.
– Ну тогда рассказывайте, – со вздохом приказал Гаврила, располагаясь на скамье. – Зачем явились сюда из своих далеких краев? Как с пащенком шагировским сдружились? Что делать собираетесь?
– Много вопросов, – поморщилась я, – и все не по существу.
– Во как? А какие вопросы тебе, красавица Елена, нужны?
– Мне не вопросы нужны, а ответы.
– Ох, молодец, Елена! – засмеялся он. – Сама ничего не говорит, а только все выпытывает! Прямо не баба, а… Слушай, может, и правда – не баба? Дай посмотреть, а то я пока нес тебя, то не все еще рассмотрел, – он хитро прищурился и протянул руку, как бы намереваясь встать и направиться ко мне.
– Э-эй! – прикрикнула я, вновь прячась за свое ненадежное укрытие. – Не шали! Ты, лыцар Гаврила, расскажи лучше почему это тебе пришлось меня нести так, будто я – не я, а мешок с картошкой?
– С чем? Это еще что?
– Картошки не знаешь? Темнота! Потом расскажу. Мне сейчас главное – узнать подробности про события в спальне. Там ведь что-то произошло? Ты же меня от чего-то спас?
– Известное дело. И тебя, и брата твоего названного. Кто ж такую подставу себе устраивает? Выйти безгривенному на песок! Это ж додуматься надо! Вот и накрыла вас кручень карачунная! Зачем высунулись из потайки своей? Хорошо, я тут оказался, услыхал человеческий голос.
Так вот кто ходил ночью внизу! А я думала – чудится…
– И потайку вашу случайно отыскал – до того еще как вас услышал… А не то… Что ты, Серега, говорил-то все время – помнишь ли хоть что-нибудь? Во-во, не помнишь…
– Какую потайку, о чем ты? – прервала я.
– Да эту ж вот! Где мы сейчас укрылись. Это ж ваша потайка? Здесь отсиживаетесь? Или еще где-то от пустохляби укрытие надыбали?
– Укрытие от пустохляби? От песка?
Я посмотрела под ноги. А ведь и правда! Здесь, в этом мраморном зальчике, песок отсутствовал! Пол был чист. Относительно. Пыль все-таки имелась, но без малейшей примеси белоснежных песчинок.
А ведь олегова мать в своей записке упоминала о пустохляби… Кажется, что-то о ее расползании… Значит, все-таки песок – это и есть та катастрофа, о которой Шагирова предупреждала сына! Не радиация, а простой песок. Или не простой?
– Как ты назвал ту болезнь, что нас с Серегой накрыла?
– Кручень карачунная, – охотно пояснил Гаврила. – Да она любого накроет, кто на пустохлябь голышом сунется. Ну, то есть, без гривны.
– А чем она опасна?
– Ничем не опасна. Да и не болезнь это вовсе. Так, морок, который пустохлябь насылает. Ежели вовремя сойдешь с песочка – жив-здоров. Не сойдешь – там и останешься. Болеть не будешь – просто будешь стоять себе посреди песка и стоять. До самой смерти. Как ты, Елена, стояла. Или болтать – как ты, Сергей Михайлов. А еще, говорят, некоторые безгривенные молиться начинают. Все молятся и молятся – пока песочек из них все жизненные соки не высосет. Вот такая она – кручень карачунная.
– То есть… – я совсем растерялась. – Ты хочешь сказать, что нам с Серегой на песок становиться нельзя?
– Никак! – подтвердил Гаврила.
– И это потому, что у нас нет гривен? Но это же неправда! Мы же полдня толклись по этому песку – и ничего!
– Когда это?
– Сегодня… Или уже вчера… Днем, короче!
– И что – ничего не было? – не поверил Гаврила.
– Да не было! В том-то и дело! Если б хоть что-нибудь такое… карачунное было, разве бы мы устроились в спальнях, среди песка?
– А может, вас туда пащенок шагировский специально выгнал? – задумчиво предположил Гаврила.
– Олег? – поразилась я. – Зачем?
– Откуда ж мне знать? Уморить вас решил. Надоели вы ему. Или обидели чем. Князья – они такие! Чуть что не по ним – головы не сносишь! А он, хоть и княжич только, но того роду – шагировского, змеиного…
– Хватит болтать глупости! – возмутилась я
– Да, не нужно наговаривать на Олежика… – поддакнул Серега.
– А вот вы сами посудите, – принялся объяснять Гаврила. – Вас он выгнал туда, а сам ведь где-то здесь прячется? Не пошел с вами в спальни! Не было его там, когда я к вам пришел. Значит, не пошел он с вами. Правильно я говорю? Не пошел?
– Да как же он мог пойти с нами? – возмутился Серега. – Ведь он домой ушел!
– Куда? – вцепился в него Гаврила. – Где у него вторая потайка?
Вот же мстительный лыцар… Как бы предупредить Олега о том, что у него здесь завелся лютый враг?
– Постой-ка… – потерла я виски, пытаясь сообразить. – Ты обвиняешь Олега, что он не испугался песка. Но ты же и говоришь, что тем, кто в гривнах, тем песок и не страшен?
– Конечно не страшен, ведь…
– Постой, не тарахти. То есть ты думаешь, что у Олега нет гривны?
– Ох, и языкастая ты… А как я еще могу думать?
– Но ведь на самом деле у Олега есть гривна!
– Откуда? Ты, дивчина, что-то путаешь. Знаешь, умельцы делали раньше такие детские повязочки. Ты не думай, настоящая гривна вот, – он даже чуть расшнуровал тесьму на рубашке, чтоб мне было видней. – А у него игрушка, в которой проку никакого и нет! Сама рассуди – откуда она может быть у него? Ведь, я так понял, что мать его жива? Значит, их родовая княжеская гривна по имени Филумана, знаменитая во всех пределах, все еще на ней!
– Но у Олега есть гривна! – упорствовала я. – Даже не одна!
– Ну вот видишь – не одна! – рассмеялся Гаврила, как будто это все объясняло.
– Да, не одна! Кроме шейной гривны у него еще пястные, ножные…
– Ой, умора! – закатился Гаврила. – Ой, Елена! Вроде умная ты, а сама – дура-дурой! Поверить, что простые повязочки – это настоящие гривны, это надо ж!…
– Самые настоящие, – возмутилась я. – Он мне одну даже давал поносить немного…
– Ой, не могу! – Гаврила чуть не свалился от смеха под лавку. – Ой, Елена, ой простодырая душа!… Да если б гривну можно было снимать-надевать как шапку или как кушак – да тогда бы ни антов не было, ни голутвенных, а все были бы как князья! Это ж надо такое придумать – снял гривну, отдал поносить… Ой, держите меня, помру от смеха!…
– И все-таки он давал мне гривну.
– Лады, лады, не таи на меня обиды… Я ж не думал, что такие выдумщики бывают, как твой княжич… И такие доверчивые девушки как ты. Хотел бы я взглянуть на этого пройдошного малого… Да уж будь по вашему, не желаете показывать, где княжич прячется – не надо. Сам выйдет. Долго не усидит. Вот тогда мы с ним и потолкуем.
Это звучало как угроза.
– А ты, оказывается, смельчак! – сообщила я презрительно. – Не боишься, значит, выходить в бой на маленького мальчика! Да еще и один на один! Надо же!
– А чего там выходить, – сказал Гаврила (несколько обескуражено). – Какой еще бой…
– Вот и я говорю – отчаянной храбрости наш Гаврила, просто отчаянной! Народный мститель да и только!
– Хватит глумиться, – не выдержал он. – Может, и не прибью я его, княжича вашего. Отвезу в царов стан, под Скарбницу. Пускай там решают, что с шагировским семенем делать.
***
Проснулась я от жуткого холода, сковавшего все внутри. В ледяной темноте не наблюдалось ни единого просвета.
– Серега, Гаврила… – чуть слышно просипела я.
Нет ответа. Если не считать за таковой заливистый храп, раздававшийся сразу из двух углов нашего небольшого мраморного убежища.
Нет, так жить нельзя! Еще пара минут, и я окончательно превращусь в ледышку!
Стуча зубами и чуть слышно подвывая, я сползла с каменной скамьи. Сначала на четвереньки, а потом встала во весь рост. Укутала плечи одеялом, потопталась, разогреваясь. Сделала несколько шагов на пробу. Получилось. Сделала еще несколько.
Наткнулась на что-то теплое. Не горячее, не обжигающе-раскаленное, как хотелось бы, но все-таки более приятное чем голый гладкий мрамор. Да и просто деревянное.
На дверь.
За которой такая теплынь!
Там же, правда, обитает и страшный карачун (так его, кажется, называют)… Но ведь я целый день пробыла там – и никакого карачуна не встретила! Может быть, он выходит по ночам? А вдруг снаружи уже наступило утро, и мы зря прячемся?
Хорошо бы это узнать. И есть даже способ узнать – просто пойти да посмотреть.
Я приоткрыла дверь и выглянула.
Темнота за дверью была ничуть не светлее, чем в нашей комнате. Но все-таки не столь ледяной. Или кажется?
Я открыла дверь пошире, переступила порог, пошарила впереди свободной правой рукой (левая судорожно сжимала на груди края одеяла). Удостоверилась, что препятствий на пути нет, шагнула дальше.
Под кроссовками скрипнул по мраморному полу песочек. Тот самый, страшный?
Я остановилась, прислушиваясь к себе. Если начнутся всякие штучки с раздвоением-растроением личности, а также потянет на разговор с собственными пальцами, можно будет сделать один-единственный шажок назад, и сразу окажешься в безопасности. Очень-очень холодной безопасности.
Шагать назад не пришлось – симптомов карачуна не наблюдалось.
Тогда я шагнула вперед. И снова прислушалась. И опять шагнула. И ничего страшного не произошло. Я шла по песку, ставшему проклятием олегова княжества и других окружающих княжеств, я была спокойной, сосредоточенной и целеустремленной. И песок не оказывал на меня никакого воздействия.
Вот ведь – все очень просто: надо собраться, взять себя в руки и тогда никакие пустохляби не страшны. Или, может, просто наступило утро? В любом случае страхи перед песочком сильно преувеличены!…
Расхрабрившись, я совсем забыла о необходимости прощупывать темный воздух перед собой – и поплатилась за забывчивость. Стена, неожиданно всплывшая в море кромешного мрака, больно ударила меня по груди, по рукам, по коленке. И даже по лицу задела. Черт, черт, черт!
Я осторожно провела рукой по полированному мрамору – вправо, влево. О, радость! – пальцы наткнулись на шероховатую поверхность следующей двери.
За ней воздух оказался уже гораздо теплее. Я торопливо пересекла один коридорчик, свернула в другой – легко и непринужденно. Потому что впереди уже замерцал свет. Тусклый, рассеянный, но моим глазам, привыкшим к полной темноте, он показался ярче прожекторов.
Свернув еще разок за угол, я обнаружила его источник – неплотно прикрытую дверь. Неужто я наконец вырвусь в нормальные дворцовые помещения? И, надеюсь, сразу в тронный зал!
Почти бегом я бросилась вперед, распахнула дверь в залитое утренним светом огромное пространство зала… И хор разнообразнейших голосов оглушил меня. Они спрашивали, советовали, восторженно восклицали, злобно негодовали, едва шептали – и все это в мертвой тишине. Тронный зал, на пороге которого я застыла, был пуст.
Но он не имел уже никакого значения. Потому что оказался бесконечно далек от меня. Космически далек. До него нельзя было дотянуться, в него невозможно было войти. Между мною и им непреодолимой стеной воздвиглось мое тело.
Огромное по сложности и совершенно неуправляемое. Кое-как сплетенное из нервов, мышц, кровеносных сосудов и просто сухожилий. Проткнутое штырями костей. Небрежно засунутое в мешок из кожных покровов. Напичканное дурно пахнущим ливером. Оно жило. Кричало и шептало своему мозгу о проблемах своей жизни. И мозг что-то отвечал ему. Но я была отделена от их беседы непроницаемой перегородкой. Сначала довольно прозрачной. Но с каждой секундой перегородка все мутнела, образы за ней расплывались, теряли конкретность…
И вот я уже проваливаюсь в серую вату неопределенности, в которой даже мое "я" перестает иметь смысл.