Я их узнал, эти здания. Но сколько домов изменило свой вид! Улица Рабюйсон стала похожей на бульвар Османа. Я остановился в нерешительности, не зная что и думать… Но, когда попал на площадь Перигор, сомнений больше не осталось.
В самом деле, здесь случилось настоящее наводнение. Вода заливала мостовую, и казалось, что из-под земли бьет какой-то артезианский источник.
"Да это же водопровод! - мысленно вскрикнул я. - Большой водопровод, который годами строили здесь с математической точностью. Да, я нахожусь в Амьене, и притом в самом сердце старинной! Самаробривы".
Но в таком случае что же произошло здесь со вчерашнего дня? У кого бы спросить? Я же никого не знаю! Прямо как иностранец. И тем не менее невозможно, чтобы на улице Труа-Кайю я не нашел никого, с кем можно было бы поговорить.
Я поднялся по ней к вокзалу. И что же увидел?
Налево, отступив от окружающих домов, возвышалось великолепное здание театра с широким фасадом, выполненным в том полихромном архитектурном стиле, который так неосторожно ввел в моду Шарль Гарнье. Из уютного перистиля прямо в зал поднимались лестницы. Не было ни барьеров, ни узких переходов, которые еще вчера служили для сдерживания, увы, малочисленной публики. Что же до прежнего зала, то он исчез, и остатки его, верно, продавались на рынке у "крутого склона" как обломки каменного века.
Когда я повернулся к театру спиной, мое внимание привлек ослепительный магазин на углу улицы Корп-Нюд-Сан-Тет. Витрины из резного дерева и венецианского стекла поражали изобилием роскошных товаров: дорогие безделушки, медь, эмали, ковры, фаянс - все это было в прекрасном состоянии, хотя и выставлено как предметы старины. Магазин казался настоящим музеем, содержавшимся с фламандской опрятностью. В витринах я не заметил ни одной паутинки, на паркете - ни единой пылинки. На фасаде виднелась черная мраморная плита, на которой было высечено имя известнейшего амьенского перекупщика, впрочем, совершенно не соответствующее товарам, что здесь предлагались, так как этот торговец всегда занимался продажей битой посуды!
Я почувствовал первые симптомы помешательства и, будучи не в силах глядеть на все это, бегом пустился прочь. По дороге мне попалась площадь Сен-Дени. Ее украшали шумящие фонтаны, а вековые деревья отбрасывали тень на позеленевшего от времени бронзового Дюканжа.
Как сумасшедший я понесся вверх по улице Порт-Пари.
На площади Монплезир мне бросился в глаза огромный памятник. По углам его виднелись статуи Робера де Люзарша, Блассе, Деламбра и генерала Фуа. С лицевой стороны пьедестал украшали бюсты и бронзовые медальоны. А над всем сооружением возвышалась скульптура сидящей женщины с подписью: "Великим пикардийцам".
Как? Творение нашего коллеги господина Форсевиля наконец-то с согласия муниципалитета обрело цоколь? В это невозможно было поверить.
Добравшись до бульвара Сен-Мишель, я посмотрел на вокзальные часы. Они отставали всего на сорок пять минут. Вот это прогресс! Словно лавина ворвался я на улицу Нуайон.
Здесь возвышались два здания, которых я не узнал, да и не мог узнать. По одну сторону улицы я заметил особняк Промышленного общества - не слишком новое здание, из трубы которого поднимался столб пара, наверняка приводившего в движение ткацкие станки Эдуара Гана. Наконец-то мечта нашего ученого коллеги реализовалась. На другой стороне находился почтамт - великолепная постройка, представляющая удивительный контраст с сырой лавчонкой, откуда накануне после двадцатиминутного ожидания мне все-таки удалось выудить письмо через одну из этих узких форточек, столь благоприятствующих развитию ревматических болей в шее.
Это был последний удар, нанесенный моей бедной голове. Я искал спасения на улице Сен-Дени. Дворец правосудия - странное дело! - закончили строить, но здание апелляционного суда по-прежнему стояло в лесах. Я добрался до площади Сен-Мишель. Пьер Пустынник все еще высился там, призывая к очередному крестовому походу. Я окинул беглым взглядом кафедральный собор. Звонницу правого крыла подновили, и теперь высоченный шпиль с крестом, некогда накренившийся под порывами западного ветра, выпрямился и напоминал громоотвод. Я устремился на площадь, куда выходила паперть. Теперь это уже не был узкий тупик с безобразными лачугами. Она раздалась в ширину. Красивые дома, что окружали ее, теперь позволяли максимально выгодно представить этот шедевр готического искусства XIII века.
Я ущипнул себя до крови. Крик боли сорвался с моих губ, и это доказывало, что я не сплю. Я отыскал бумажник, проверил свое имя на визитных карточках. Это действительно было мое имя! Стало быть, я - это я, а не какой-нибудь господин, прибывший в самое сердце пикардийской столицы прямо из Гонолулу.
"Полноте! - сказал я себе. - Не надо терять голову. Либо Амьен со вчерашнего дня радикально переменился, что невозможно, либо я оказался совсем не в Амьене. Ну же! А водопровод на площади Перигор? Впрочем, Сомма ведь в двух шагах, пойду-ка… Сомма! Вот если бы мне вдруг сказали, что она впадает в Средиземное или Черное море, тогда я не имел бы права удивляться!"
Ровно в этот момент я почувствовал, как чья-то рука опустилась мне на плечо. В первую минуту мне показалось, что меня остановил полицейский. Но нет - прикосновение было вполне дружеским.
Я обернулся.
- Добрый день, дражайший пациент! - послышался ласковый голос одетого во все белое полного человека с круглым, улыбающимся лицом.
Могу поклясться, что я его никогда прежде не видел.
- Определенно. Но с кем, простите, имею честь?.. - спросил я, надеясь закончить разговор.
- Как, вы не узнаете своего доктора?
- Моего доктора зовут Леноэль, - ответил я, - и…
- Леноэль! - удивился человек в белом. - Ах, дорогой мой, да в своем ли вы уме?
- Пока еще да, а вот вы, похоже, уже свихнулись, - ответил я. - Так что выбирайте! - Мне казалось, я поступил вежливо, предоставляя ему выбор.
Собеседник внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, и лицо его потемнело.
- Не нахожу, что вы очень рады нашей встрече. Ну да ладно. Довольно об этом! Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы ваше самочувствие оставалось хорошим. Прошли времена доктора Леноэля и его ученых собратьев, всеми почитавшихся Александра, Рише, Пёлеве, Фокона… С тех пор мы ушли далеко вперед!
- А! - вырвалось у меня. - Вы ушли вперед! Значит, теперь все ваши больные выздоравливают?
- Больные! Да разве у нас есть больные, с тех пор как во Франции приняты китайские обычаи? Ведь мы теперь - все равно что в Китае.
- В Китае! Это меня не удивляет.
- Наши пациенты платят нам гонорары только в том случае, если они хорошо себя чувствуют. Как только заболевают, касса закрывается. Так что мы заинтересованы в том, чтобы они никогда не болели. А значит, никаких эпидемий больше нет или почти нет. Повсюду видишь людей с отличным здоровьем, и мы ухаживаем за ними столь же тщательно, как фермер за своим наделом. Болезни! Да ведь при новой системе они разорили бы всех докторов, а между тем наша профессия, наоборот, процветает.
- А что, у адвокатов дела обстоят так же? - улыбаясь, спросил я.
- Ну нет! Вы же хорошо понимаете, что в таком случае сразу же прекратились бы все процессы, тогда как, как бы там ни было, кое-какие легкие заболевания еще остаются… Им особенно подвержены скупцы, стремящиеся сэкономить на наших гонорарах. Посмотрим, дражайший клиент, что там с вами случилось?
- Да ничего.
- Теперь-то вы меня узнали?
- Да, - согласился я, лишь бы не возражать этому странному доктору, который, впрочем, мог почему-то быть настроен против меня.
- Я не позволю вам захворать! - воскликнул он. - Иначе вы меня разорите. А ну-ка, покажите язык!
Я покорно высунул язык, причем выражение моего лица, вероятно, было довольно жалким.
- Гм-гм! - пробурчал он, разглядывая его в лупу. - Язык обложен. Дайте-ка проверю пульс.
Я покорно протянул руку.
Доктор вытащил из кармана маленький прибор, про который мне недавно рассказывали, приложил его к моему запястью, и на заранее приготовленной бумаге появилась диаграмма. Он быстро прочитал ее - так служащий телеграфа читает депешу.
- Черт возьми! Черт возьми! - при этом негромко повторял он.
Потом вдруг вынул термометр и, прежде чем я успел ему помешать, сунул его мне в рот.
- Сорок градусов! - вскрикнул он. И страшно побледнел, назвав эту цифру. Очевидно, с его гонораром возникали сложности.
- Да что же это такое?! - Я все еще был возмущен неожиданным измерением температуры.
- Гм-гм…
- Да, знаю я такие ответы, но они плохи тем, что не слишком понятны. Хорошо! Я скажу вам, доктор, что меня беспокоит. Кажется, сегодня утром у меня крыша поехала.
- Рановато что-то, дражайший клиент, - ответил он шутливым тоном, который, несомненно, избрал, чтобы меня успокоить.
- Не смейтесь! - Я почти кричал. - Я больше никого не узнай! Даже вас, доктор! Мне кажется, что мы никогда не встречались.
- Ах, вот оно что! Ну, меня вы видите только раз в месяц, когда я захожу за своим небольшим жалованьем.
- Да нет же! И я все время спрашиваю себя, Амьен ли этот город. Не правда ли, мы ведь находимся на улице Бове?
- Да-да, дражайший пациент. Это - Амьен. Ах, если бы у нас было время подняться к основанию шпиля кафедрального собора, вы бы сразу же узнали столицу нашей Пикардии и защищающие ее форты. Вы узнали бы очаровательные долины Соммы, Авра, Селлы, затененные прекрасными деревьями, приносящими не более пяти су в год, но сохраненные в неприкосновенности великодушными властями. Вы узнали бы внешние бульвары, окружающие город зеленым кольцом, и перешагивающие через реку по двум великолепным мостам. Вы узнали бы промышленные районы, быстро растущие на правом берегу Соммы, с тех пор как там разобрали цитадель. Вы узнали бы широкую магистраль, каковой является улица Турн-Куаф. Вы узнали бы… Но после всего случившегося, дражайший клиент, мне трудно вам противоречить, и, если вам это доставит удовольствие, мы отправимся в Карпантра!..
Я очень хорошо видел, что этот милый человек пытается не вступать со мной в пререкания, ведь сумасшедшим надо потакать.
- Доктор, - сказал я, - послушайте… Я буду покорно исполнять ваши предписания… Я не хочу красть у вас… свои деньги. Но позвольте задать вам один вопрос.
- Говорите, дражайший клиент.
- Сегодня у нас воскресенье?
- Первое воскресенье августа.
- Какого года?
- Начало безумия характеризуется именно потерей памяти, - пробормотал он. - Это, видимо, надолго.
- Какого года? - настаивал я.
- Года…
Но в тот самый момент, когда доктор собирался ответить, ему помешали какие-то громкие крики.
Я обернулся. К нам приближался странный на вид человек лет шестидесяти, окруженный толпой зевак. Он выглядел растерянным и, казалось, с трудом удерживался на ногах. Можно было бы сказать, что от него осталась только половина.
- Кто это? - спросил я у доктора.
Тот взял меня за руку:
- Надо бы его отвлечь, иначе его мономания прогрессирует так быстро, что…
- Я вас спросил, кто этот человек и почему толпа осыпает его насмешками?
- Этот человек! - ответил доктор. - Как, вы спрашиваете меня, кто он такой? Но это же единственный и последний холостяк, оставшийся во всем департаменте Соммы!
- Последний?
- Вне всякого сомнения! Слышите, как над ним издеваются?
- Стало быть, теперь запрещается быть холостяком! - воскликнул я.
- Почти что… После введения налога на холостяков. Это прогрессивный налог. Чем человек старше, тем больше он платит, а поскольку, с другой стороны, он имеет все меньше возможностей для заключения брачного союза, то в короткий срок доходит до полного разорения. Несчастный, которого вы видите, просадил на этом налоге целое состояние!
- А у него что же, такое непобедимое отвращение к прекрасному полу?
- Нет, это у прекрасного пола к нему непобедимое отвращение. Он триста двадцать шесть раз терпел неудачу при попытке вступить в брак.
- Но, в конце-то концов, остались же хоть какие-нибудь незамужние девушки?
- О, очень мало! Очень мало! Как только они достигают брачного возраста, так сразу же выходят замуж.
- А вдовы?
- Ах, вдовы! Им не дают времени перезреть. Едва лишь пройдет десять месяцев, как пожалуйте в мэрию. На данный момент, полагаю, во всей Франции найдется не более двадцати пяти незанятых вдов.
- Ну а вдовцы?
- О, они-то свой срок отбыли! Их освобождают от этой обязательной службы, и им нечего бояться налоговых агентов.
- Теперь-то я понимаю, почему на бульварах полным-полно старых и молодых пар, соединенных брачным покровом.