Дюран искоса глянул на троих мужчин и одну женщину - всем примерно под тридцать. Сидя на набережной, спиной к волнолому, они прилежно делали зарисовки. Женщина, загорелая брюнетка, в упор смотрела на Дюрана.
- Вы не против, если я вас нарисую? - спросила она.
- Э–э… да нет, пожалуйста… - неуклюже промямлил Дюран. Застыв в неловкой позе, он гадал, чем именно привлекла художницу его физиономия. О чем это он сейчас думал?.. Ах, да. Обед. Тесная кухонька на борту "Веселого Роджера" и яства, которые поджидают его там, - четыре сморщенные сосиски, полфунта сыру и жалкие остатки пива.
- Вот, - сказала художница, - готово. Ну как?
И протянула ему рисунок.
Дюран увидел рослого, сутулого, покрытого шрамами мужчину, голодного и несчастного, точно заблудившееся дитя.
- Неужто у меня и вправду такой ужасный вид? - спросил он, выдавив натужный смешок.
- Неужто у вас и вправду такие ужасные мысли?
- Я думал насчет обеда. Обеды - гнусная штука.
- Только не там, где обедаем мы, - возразила художница. - Хотите пойти с нами?
И майор Дюран пошел с ними - с Эдом, Тедди и Лу, которые мотыльками порхали по жизни, полной забавных тайн, и с женщиной по имени Марион. Надо же, ему было приятно оказаться в компании других людей, пусть даже таких непохожих на него… и шагал он рядом с ними весело, почти развязно.
За обедом все четверо говорили о живописи, балете и драме. Дюрану скоро осточертело притворяться, что ему это интересно, но он терпел.
- Правда, здесь вкусно кормят? - на миг отвлекшись от разговора, с равнодушной вежливостью спросила Марион.
- Угу, - согласился Дюран, - вот только креветочный соус пресноват. Сюда бы… - и осекся на полуслове. Все четверо уже вновь весело болтали о своем.
- Вы сюда недавно приехали? - спросил Тедди, перехватив неодобрительный взгляд Дюрана.
- Не приехал, - уточнил Дюран. - Приплыл. На яхте.
- На яхте!.. - восторженным хором вскричали они, и Дюран вдруг оказался в центре всеобщего внимания.
- Что у вас за яхта? - спросила Марион.
- Моторный катер, - отвечал Дюран.
Лица художников разом вытянулись.
- А–а, - проговорила Марион, - прогулочная лодка, плавучая каюта с мотором…
- Ну, знаете! - вспыхнул Дюран, борясь с искушением рассказать им о недавнем шквале. - Вовсе это не прогулка, если…
- Как зовется ваш катер? - перебил Лу.
- "Веселый Роджер", - отвечал Дюран.
Все четверо переглянулись и, к вящему замешательству и досаде Дюрана, разразились громким хохотом.
- Бьюсь об заклад, - проговорила сквозь смех Марион, - если бы у вас была собака, вы бы назвали ее Спот.
- Вполне подходящая кличка для собаки, - буркнул Дюран, багровея.
Марион перегнулась через стол и похлопала его по руке.
- Да будет вам, ягненочек, не сердитесь на нас. - Она была чертовски привлекательна и, похоже, понятия не имела, что творит ее прикосновение с отвыкшим от женской ласки Дюраном. Как он ни злился, а поделать с собой ничего не мог.
- Мы тут все болтаем и болтаем, а вам не даем вставить ни словечка, - продолжала она. - Чем вы занимались в армии?
Дюран опешил. Он ни словом не упомянул об армии, да и на его линялой защитной куртке не было никаких знаков отличия.
- Ну, я был в Корее, - осторожно проговорил он, - а теперь уволен вчистую из–за ранений.
Слова его произвели впечатление, и все четверо впервые посмотрели на него почтительно.
- Не хотите рассказать нам о войне? - спросил Эд.
Дюран вздохнул. Он не хотел рассказывать о войне Эду, Тедди и Лу, зато очень хотел , чтобы этот рассказ услышала Марион, - пускай узнает, что и у него была своя жизнь, свой, незнакомый ей мир.
- Ну, - сказал он вслух, - кое о чем, конечно, лучше будет умолчать, а так - почему бы и не рассказать?
Он откинулся на спинку стула и закурил, прищурившись, будто вновь смотрел сквозь редкую завесу маскировочного кустарника на передовом наблюдательном посту.
- Что ж, - сказал он наконец, - мы стояли тогда на восточном побережье, и…
Дюран никогда прежде не пробовал рассказать эту историю и теперь, отчаянно стремясь говорить бойко и гладко, прибавлял к повествованию такое множество деталей, значительных и не очень, что его история в конце концов превратилась в громоздкое, неуклюжее описание войны такой, как она есть - бессмысленной кровавой сумятицы. Рассказ выходил в высшей степени реалистичный, но, увы, нисколько не занимательный.
Он говорил уже двадцать минут, а слушатели, между тем, прикончили кофе и десерт, выкурили по две сигареты на каждого, и официантка терпеливо торчала возле столика, ожидая оплаты счета. Багровея и злясь на себя самого, Дюран взахлеб торопился рассказать о тысячах людей и событий, разбросанных по сорока тысячам квадратных миль Южной Кореи. Его слушали с отсутствующим видом, оживляясь лишь тогда, когда в рассказе появлялись намеки на скорое его завершение. Увы, все эти намеки неизменно оказывались ложными. Наконец, когда Марион в третий раз удержала душераздирающий зевок, Дюран поведал о снаряде, вышвырнувшем его из штабной палатки, и смолк.
- М–да, - промямлил Тедди, - тому, кто это не видел своими глазами, трудно и представить, что такое война.
- Словами этого не передашь, - согласилась Марион и вновь похлопала Дюрана по руке. - Вы так много пережили… и так скромно об этом рассказываете.
- А, пустяки, - буркнул Дюран.
После недолгой паузы Марион встала.
- Майор, - сказала она, - это была в высшей степени занимательная беседа… и все мы желаем вам счастливого плавания на "Веселом Роджере".
На этом все и закончилось.
Вернувшись на борт "Веселого Роджера", Дюран залпом прикончил невкусное, выдохшееся пиво и сказал себе, что готов сдаться - продать катер, вернуться в госпиталь, надеть халат… и до Судного дня играть в карты и листать старые журналы.
В самом угрюмом настроении он принялся прокладывать по картам обратный курс на Нью–Лондон. И лишь тогда обнаружил, что всего в нескольких милях отсюда родной городок его приятеля, который погиб еще на Второй мировой. Какое–то мрачное совпадение было в том, что на обратном пути к бессмысленной жизни он сможет навестить этот призрак прошлого.
Дюран прибыл в городок ранним туманным утром, накануне Дня Памяти. Он и сам себе казался призраком. Он пристал к берегу так неуклюже, что старенькая пристань содрогнулась, и завязал причальный канат громоздким, поистине сухопутным узлом.
Главная улица городка была пуста, только трепетали на ветру флаги. И лишь двое случайных прохожих на ходу окинули взглядом хмурого незнакомца.
Дюран зашел на почту и обратился к деловитой пожилой даме, которая проворно сортировала письма и посылки.
- Прошу прощения, - сказал он. - Я ищу семью Пефко.
- Пефко? - переспросила почтмейстерша. - Пефко? Что–то я здесь таких не припомню. Пефко… Они приезжают сюда на лето?
- Н–нет, не думаю… то есть, уверен, что нет. Может быть, они уехали отсюда.
- Ну, кабы эти Пефко здесь жили, уж я бы об этом знала. Они заходили бы за своей почтой. В нашем городке всего четыреста жителей, и я никогда не слышала ни о каких Пефко.
Тут вошла секретарша из адвокатской конторы напротив и, присев на корточки рядом с Дюраном, принялась возиться с замком почтовой ячейки.
- Энни, - окликнула почтмейстерша, - не знаешь ты в округе кого–нибудь по фамилии Пефко?
- Нет, - ответила Энни, - разве что они живут в одном из летних домиков, на дюнах. Там постоянно меняются жильцы.
Она выпрямилась, и Дюран увидел, что эта женщина хороша собой - неброская, не показная красота. Дюран, однако, был сейчас так прочно убежден в собственной ничтожности, что почти не обратил на это внимания.
- Послушайте, - сказал он, - мое имя Дюран, майор Нэйтан Дюран, и один мой близкий друг по армейской службе был родом из этих мест. Его звали Джордж Пефко. Он сам сказал, что родом отсюда, и то же самое было записано в его бумагах.
- Ах, вот оно что, - протянула Энни. - Погодите–ка, погодите… Ну да, конечно! Теперь я вспомнила.
- Вы его знали? - быстро спросил Дюран.
- Я о нем слышала , - поправила Энни. - Да, я знаю, о ком вы говорите, этот парень погиб на войне.
- Я воевал вместе с ним, - сказал Дюран.
- А все–таки я не могу припомнить этого имени, - заметила почтмейстерша.
- Самого Джорджа Пефко вы можете и не помнить, - согласилась Энни, - зато наверняка помните его родных. И они действительно жили в домике на дюнах. Бог мой, как же давно это было - лет десять, а то и пятнадцать назад! Помните большое семейство, которое уговорило Пола Элдреджа пустить их на зиму в один из его летних домиков? У них было шестеро ребятишек, если не больше. Вот это и были Пефко. Просто чудо, что они не замерзли до смерти, ведь в домике для обогрева был только камин. Глава семейства приехал сюда собирать клюкву, да так и застрял на всю зиму.
- Ну, нельзя сказать, чтобы они были родом из этих мест, - возразила почтмейстерша.
- Джордж так считал, - заметил Дюран.
- Что ж, - отозвалась Энни, - парнишка, по–моему, был вправе так думать. Эти Пефко явно нигде не заживались подолгу.
- В этом городе Джордж записался в армию, - сказал Дюран. - Может быть, поэтому он и называл ваш город своей родиной.
По той же причине сам Дюран всегда считал своей родиной Питтсбург, хотя на это звание мог претендовать еще добрый десяток городов.
- Стало быть, он из тех людей, что нашли себе пристанище в армии, - проговорила почтмейстерша. - Да, теперь и я его вспомнила - худой был парнишка, но выносливый и упорный. Его семейство никогда не получало почты, да и в церковь наведывалось нечасто - вот почему они совершенно вылетели у меня из головы. Вечные бродяги. Джордж был, кажется, ровесником твоего брата, Энни.
- Да, верно. Только я в те дни неотвязно таскалась за своим братцем, а Джордж Пефко не имел никаких дел с его компанией. Эти Пефко всегда держались на отшибе.
- Но ведь должен быть кто–нибудь, кто хорошо помнит Джорджа! - пробормотал Дюран. - Хоть кто–нибудь… - Голос его дрогнул, и он смолк. Нестерпимо больно казалось ему, что Джордж так и сгинул бесследно, не оставшись жить ни в чьих воспоминаниях.
- Я сейчас припомнила кое–что еще, - сказала Энни. - Кажется, в его честь назвали площадь.
- Площадь? - переспросил Дюран.
- Ну, это не совсем площадь… просто так называется, - пояснила Энни. - Когда уроженец здешних мест погибает на войне, город называет что–нибудь его именем - перекресток, улицу и тому подобное. И ставит памятную доску с его именем. По–моему, в честь вашего друга назвали тот треугольный скверик, что возле самой пристани.
- В наши дни их столько, что и не упомнишь, - пробормотала почтмейстерша.
- Не хотите посмотреть на этот скверик? - спросила Энни. - Я с охотой вам все покажу.
- То есть, памятную доску? - отозвался Дюран. - Не стоит. - Он потер руки. - Скажите лучше, где здесь поблизости имеется хороший ресторан, с баром?
- После пятнадцатого июня - на каждом шагу, - сказала почтмейстерша, - но сейчас все рестораны закрыты. В аптеке можно купить сандвич.
- Нет, - сказал Дюран, - уж лучше я отправлюсь дальше.
- Послушайте, - вмешалась Энни, - раз уж вы все равно оказались в нашем городе, вам непременно нужно дождаться парада.
- После семнадцати лет в армии мне только этого развлечения не хватало, - проворчал Дюран. - Какого еще парада?
- В честь Дня Памяти, - пояснила Энни.
- А я думал, День Памяти завтра.
- Дети пройдут парадом сегодня. Завтра школа закрыта. - Энни улыбнулась. - Боюсь, майор, вам так или иначе, но придется перенести еще один парад. Они уже идут.
Дюран вялой походкой вышел вслед за ней на улицу. Здесь уже был слышен оркестр, хотя сами участники парада еще не появились.
- Они идут от одного сквера к другому, - пояснила Энни. - Нам, пожалуй, стоит подождать их в скверике Джорджа.
- Как скажете, - равнодушно отозвался Дюран. - Там, по крайней мере, рукой подать до пристани, где стоит мой катер.
И они пошли вниз по улице - к пристани и "Веселому Роджеру".
- За скверами прилежно ухаживают, - заметила Энни.
- Как всегда, - отозвался Дюран, - как всегда.
- Вы спешите еще куда–нибудь?
- Я? - с горечью переспросил он. - Я? Меня никто и нигде не ждет.
- Понимаю, - опешив, пробормотала Энни. - Извините.
- Это не ваша вина.
- То есть?
- Я армейский служака - такой же, как и Джордж. Лучше бы меня пристрелили, а потом поставили памятную доску. Живой я никому не нужен.
- А вот и сквер, - негромко сказала Энни.
- Где? А… вижу.
Сквер имени Джорджа Пефко представлял собой треугольник травы шириной в десять футов, рассеченный пешеходной дорожкой. В центре его лежал плоский камень, на котором была прикреплена металлическая памятная доска, такая маленькая, что ее легко было не заметить.
- Мемориальный сквер Джорджа Пефко, - проговорил Дюран. - Бог ты мой, хотел бы я знать, что сказал бы об этом сам Джордж.
- Ему бы, наверное, понравилось, - робко предположила Энни.
- Да он бы помер со смеху.
- Не вижу, над чем здесь смеяться.
- Не над чем, конечно, если не считать того, что все это показуха. Кому нужен Джордж? Кто о нем помнит? Просто уж таков людской обычай - ставить в честь погибших памятные доски.
Оркестр был уже виден - восемь подростков, шагавших вразнобой, огибали угол с самоуверенным, гордым и нескладным шумом, который сами они считали музыкой.
Перед ними ехал городской полицейский, растолстевший от безделья, истый представитель власти - куртка, краги, пистолет, наручники, дубинка и портупея. Словно не замечая, как дымит и кашляет его мотоцикл, он с горделивым видом медленно выписывал вензеля перед шагающей колонной.
За оркестром плыло, словно само по себе, лиловое облако. Школьники несли букеты сирени. Вдоль колонны шагали учителя, строгие и суровые, точно методистские пасторы, звучали их команды.
- Сирень в этом году успела расцвести в срок, - заметила Энни. - Такое случается не всегда.
- Вот как? - безразлично отозвался Дюран.
Учитель дунул в свисток. Колонна остановилась, и Дюран вдруг обнаружил, что прямо на него шагает, высоко поднимая колени, с десяток ребятишек. Глаза их округлились от сознания важности момента, в руках лиловели охапки сирени.
Дюран посторонился.
Фальшиво пропел горн.
Ребятишки положили цветы к подножию памятной доски Мемориального сквера Джорджа Пефко.
- Правда, замечательно? - прошептала Энни.
- Угу, - ответил Дюран. - Тут и каменная статуя разрыдается. Вот только, что все это значит?
- Том, - окликнула Энни мальчика, только что положившего цветы к памятной доске. - Том, зачем ты сделал это?
Мальчик с виноватым видом оглянулся.
- А что я такого сделал?
- Положил здесь цветы, - пояснила Энни.
- Скажи, что отдал дань почтения храброму воину, который отдал свою жизнь за всех нас, - шепотом подсказала учительница.
Том непонимающе глянул на нее, затем на цветы.
- Так ты знаешь, зачем это сделал? - не отступала Энни.
- Да, знаю, - наконец ответил Том. - Этот человек погиб на войне, чтобы мы жили свободными. И мы приносим ему в благодарность эти цветы, потому что это хороший поступок. - Он поднял глаза на Энни, явно удивленный, что она задала такой вопрос. - Это все знают.
Полицейский завел мотоцикл. Учителя заново строили детей в колонну. Парад двинулся дальше.
- Ну, майор, - сказала Энни, - жалеете вы о том, что увидели еще один парад?
- Это правда, - словно не слыша ее, пробормотал Дюран. - Это же так просто… так просто и так легко забывается. - Глядя вслед колонне детей, окутанной сиреневым облаком, он заново постиг всю красоту и ценность мирной жизни. - Может, я просто не знал этого… или не успел узнать. Вот ради чего ведутся войны. Ради этого .
Дюран громко рассмеялся.
- Эгей, Джордж, упрямый, бездомный, своенравный бродяга! - обратился он к Мемориальному скверу Джорджа Пефко. - Будь я проклят, если ты не стал самым настоящим святым!
Искорка былого задора вновь горела в его опустевшей было душе. Разве может быть ничтожеством майор Дюран, вернувшийся с войны?
- Знаете что, - сказал он, повернувшись к Энни, - давайте–ка пообедаем вместе. А потом, если захотите, прокатимся на "Веселом Роджере".
Невеста на заказ
Я работаю агентом на фирме, консультирующей по вопросам инвестиций. Уже начал сколачивать клиентуру, и считаю, что перспективы у меня очень даже неплохие. Нет, пока что еще успехи скромные. Но в целом - ничего, ведь мы только начинаем. Я торгую добрыми советами. У меня даже униформа имеется: серый костюм, фетровая шляпа с узкими полями и вмятиной посередине и темно–синий плащ. За все уже уплачено, и после того, как куплю себе еще с полдюжины белых рубашек, начну скупать акции.
У нас, консультантов по инвестициям, имеется один стандартный вопрос к клиентам. И звучит он так: "Присаживайтесь, мистер Икс. Прежде чем мы проведем анализ и дадим все необходимые рекомендации, нам бы хотелось знать, какова конечная цель вашего вклада. Доход или рост?"
Обычно вклад - это деньги, отложенные потенциальным клиентом на черный день, в форме акций или облигаций. И, задавая этот вопрос, мы пытаемся понять, заинтересован ли клиент разместить свое "золотое яичко" так, чтоб оно пошло в рост, не принося вначале значительных дивидендов, или же он хочет иного. Чтоб его вклад сохранял размеры, но приносил более чем приличные дивиденды.
Как правило, клиент хочет разбогатеть - и быстро. Но доводилось мне слышать от клиентов и самые неожиданные ответы, особенно от тех, кто страдает своего рода сдвигом по фазе. В мозгах у него заело, а потому он не способен воспринимать деньги абстрагировано. Когда мы спрашиваем таких типов, чего они хотят от вклада, они начинают называть разные вещи, на которые им не терпится профукать все свои денежки, - на машину, к примеру, или же, там, путешествия. Лодку, дом, ну и так далее, в том же духе.
Когда я задал этот вопрос клиенту по имени Отто Краммбейн, тот ответил, что хочет осчастливить сразу двух женщин: Китти и Фэллолин.
Надо сказать, что этот Отто Краммбейн - самый настоящий гений. Проектировщик "кресла Краммбейна", "ди–модулярной" кровати, корпуса к новому гоночному автомобилю марки "Мариттима–Фраскати", а также целой линии новой кухонной утвари "Меркури".
Судя по всему, он был настолько поглощен мыслями о прекрасном, что в денежных вопросах соображал не больше цикады. Когда я продемонстрировал ему первый сертификат на акции, которые он решил вложить в одну из компаний, он тут же захотел распродать их все и немедленно - ему, видите ли, не понравился "дизайн" этого документа.
- Да какая разница, как выглядит этот самый сертификат, Отто? - оторопело заметил я. - Главное, что компания, стоящая за всем этим, надежна. Развивается и обладает приличными банковскими резервами в наличных.