- Угу, понятно. Ну, а пошлину вы за них уплатили?
- Пошлину?
- Разумеется. Нельзя же ввозить в страну драгоценности, не уплатив таможенную пошлину. Это, знаете ли, уже контрабанда.
- Да я просто сунул их в вещевой мешок и привез домой! Все так делали!
Молодой фермер забеспокоился не на шутку - на что и рассчитывал Бэйн.
- Контрабанда, - повторил он сладко. - Почти то же самое, что скупка краденого… - Бэйн предостерегающе вскинул руку. - Это не значит, что я откажусь купить у вас часы. Просто знайте, что продать их будет куда как нелегко. Если б мы с вами сошлись, скажем, на сотне долларов, я бы, может, и взялся вам помочь. Я всегда не против поддержать наших доблестных ветеранов.
- Сотня долларов! И это все?
- Больше эти часы и не стоят, да и то я дурак–простак, ежели открыто предлагаю вам такую цену, - отозвался Бэйн. - Черт возьми, приятель, да ведь эта сотня на вас все равно что с неба свалилась! Откуда вы взяли часики - отняли у пленного немца или подобрали где–нибудь в развалинах?
- Не–ет, сэр, - покачал головой фермер, - дело было куда занятнее.
И тогда Джо Бэйн, который всегда примечал подобные мелочи, обнаружил, что его собеседник разительно изменился. Начав рассказывать историю часов, молодой фермер снова обрел ту упрямую уверенность в себе, которая покинула было его, когда он отправился в город для совершения сделки.
- Во время войны, - начал фермер, - я был военнопленным. Гнили мы с моим приятелем Ворчуном в лагере, в каких–то немецких горах - кто–то нам сказал, что они зовутся Судеты. И вот как–то утром Ворчун разбудил меня и сказал, что все кончено - ворота нараспашку и вся охрана разбежалась.
Вначале Джо Бэйн слушал его с плохо скрываемым нетерпением… но история оказалась хороша, и Бэйн, ни разу в жизни не переживший ничего, похожего на настоящее приключение, с тайной завистью представил себе двоих пленных солдат. Вот они выходят из ворот ненавистного лагеря, вот шагают по проселочной дороге, и над ними занимается ясное майское утро сорок пятого года - утро того дня, когда в Европе завершилась Вторая мировая война.
Молодой фермер, которого звали Эдди, и его закадычный приятель Ворчун вышли на свободу грязными, иссохшими от голода оборванцами, но зла за это ни на кого не держали. На войну они отправились не из ненависти, а ради славы. Теперь война окончилась, и оба солдата мечтали только об одном - поскорее вернуться домой. Были они погодки, но внешне похожи, как две горошины из одного стручка.
Вначале они хотели только оглядеться по сторонам, а потом вернуться в лагерь и вместе с товарищами по несчастью дождаться, когда их освободят, так сказать, официально. Этот скромный замысел развеялся как дым, когда двое пленных канадцев пригласили приятелей отметить победу союзников бутылкой коньяка, которую они нашли в разбитом немецком грузовике.
Хмельной огонь победоносно плескался в пустых желудках, головы кружились от бескорыстной любви ко всему человечеству разом - и в таком вот виде Эдди и Ворчун непонятно как очутились в самой гуще потока немцев–беженцев, которые заполонили горное шоссе. Немцы удирали от русских танков, чей монотонный победный рокот уже слышался в долине. Танки спешили занять этот последний, беззащитный клочок немецкой земли.
- От кого мы драпаем–то? - спросил Ворчун. - Война ведь окончилась.
- Все драпают, - философски отозвался Эдди, - так что, думаю, и нам не помешает.
- Я ведь даже не знаю, где это мы, - пожаловался Ворчун.
- Канадцы говорили - в Судетах.
- Чего?
- Так зовется этот край, - пояснил Эдди. - Славные парни эти канадцы.
- Что верно, то верно! - воскликнул Ворчун. - Эх, приятель! Нынче я обожаю весь свет. Эге–гей! Мне б сейчас бутылочку того коньяку, да чтобы с соской, да завалиться с этой прелестью в постельку на неделю!..
Эдди тронул за локоть долговязого немца с коротко остриженными черными волосами, в штатском костюме явно с чужого плеча.
- Сэр, куда мы все удираем? Война–то вроде окончилась.
Немец злобно глянул на него, что–то проворчал себе под нос и грубо оттолкнул его руку.
- Он по–нашему не понимает, - заметил Эдди.
- Так поговори ты с ними по–ихнему, бога ради! - хмыкнул Ворчун. - Валяй, приятель, не стесняйся! Пошпрехай–ка вон с тем парнем.
Они как раз проходили мимо черного приземистого автомобиля с открытым верхом, намертво застрявшего на обочине шоссе. Молодой атлет с тяжелой квадратной челюстью безуспешно рылся в заглохшем моторе. На переднем кожаном сиденье восседал немец постарше. Лицо его, серое от дорожной пыли, поросшее трехдневной щетиной, почти целиком укрывала тень от низко надвинутой шляпы.
Эдди и Ворчун остановились.
- Ладно, будь по–твоему, - сказал Эдди. - Вот, слушай. Wie geht's? - обратился он к белобрысому атлету, одним махом исчерпав свой запас немецких слов.
- Gut, gut , - буркнул молодой немец и, лишь сообразив, как нелепо прозвучал этот машинальный ответ, с ядовитой горечью прибавил: - Ja! Geht's gut!
- Говорит - все нормально, - перевел Эдди.
- Здорово ты лопочешь по–ихнему! - восхитился Ворчун.
- Много ездил по свету, вот и насобачился, - скромно пояснил Эдди.
Тут пожилой немец ожил и прикрикнул на возившегося с мотором спутника - визгливо и устрашающе.
Белобрысый, похоже, и вправду устрашился. И с удвоенной энергией принялся копаться в моторе.
Глаза старика, еще недавно безжизненные и тусклые, теперь горели молодым огнем. Кое–кто из проходивших мимо беженцев замедлил шаг и уставился на него.
Старик переводил злобный взгляд с одного лица на другое и уже набрал в грудь воздуху, чтобы закричать на беженцев… но тут же передумал, тяжко вздохнул и сник. И закрыл лицо руками, разом потеряв всю свою воинственность.
- Чего он сказал–то? - осведомился Ворчун.
- Этого говора я не знаю, - честно ответил Эдди.
- Что, необразованный старичок попался? - хмыкнул Ворчун. - Что до меня, так я с места не сдвинусь, покуда кто–нибудь не разъяснит нам, что происходит. Парень, мы же американцы! Наши победили, верно ведь? Что же мы толчемся здесь, в компании фрицев?
- Американцы… - проговорил вдруг белобрысый, как ни странно, на приличном английском. - Теперь вам придется драться с ними.
- Ну, наконец–то хоть один лопочет по–английски! - восхитился Ворчун.
- И неплохо лопочет, надо сказать, - прибавил Эдди.
- Недурно, - согласился Ворчун, - совсем недурно. Так с кем же это нам придется драться?
- С русскими, - сообщил молодой немец, явно наслаждаясь этой мыслью. - Они и вас убьют, если поймают. Они убивают всех на своем пути.
- Болван, - сказал Ворчун, - мы же их союзники.
- Надолго ли? Бегите, ребята, бегите. - Белобрысый выругался и швырнул гаечный ключ в развороченный мотор. Затем он повернулся к старику и что–то проговорил, явно изнывая от страха.
Старик разразился потоком немецких ругательств, но очень скоро выдохся, вылез из машины и со злостью захлопнул за собой дверцу. Опасливо глянув в ту сторону, откуда доносился рокот русских танков, оба немца обреченно зашагали по дороге.
- Эй, куда это вы направились? - окликнул Эдди.
- В Прагу. Там американцы.
Ворчун и Эдди двинулись следом.
- Вся география нынче кувырком, верно, Эдди? - жизнерадостно заметил Ворчун. И тут же пошатнулся, Эдди едва успел подхватить его. - Ух, чертово пойло шибануло мне в голову.
- Угу, - согласился Эдди, который и сам едва держался на ногах. - На черта нам сдалась Прага? Если ехать не на чем, пешком мы не пойдем - и точка.
- Точно! Отыщем какое–нибудь тенистое местечко и будем сидеть и ждать русских, - подхватил Ворчун. - Покажем им наши бирки - и дело с концом. А уж когда они их увидят, то закатят нам пир горой.
Он запустил пальцы за ворот и выпростал бирку.
- О да, конечно, - пробормотал белобрысый немец, который незаметно прислушивался к разговору. - Пир вам русские закатят, да еще какой!
Колонна беженцев, между тем, густела и замедляла шаг. И вдруг остановилась, послышались встревоженные голоса.
- Верно, впереди какая–нибудь дамочка пытается разобраться в дорожной карте, - сострил Ворчун.
Издалека донеслись крики, нараставшие, точно шум прибоя. Минуту спустя причина остановки стала ясна. Колонна беженцев столкнулась с другой - охваченные ужасом люди двигались как раз навстречу. Русские были повсюду. Два людских потока смешались посредине безымянной деревушки, закружились бессмысленным водоворотом, выплескиваясь на поля и склоны обступивших деревню гор.
- Все равно у меня в Праге нет ни одного знакомого, - объявил Ворчун и, сойдя с шоссе, прочно уселся у ворот обнесенной забором усадьбы.
Эдди последовал его примеру.
- Бог ты мой, - сказал он, - может, нам, Ворчун, остаться здесь да открыть оружейную лавку? - Взмахом руки он обвел разбросанные на траве винтовки и пистолеты. - Пулями торговать и все такое прочее.
- Да уж, - согласился Ворчун, - Европа сейчас самое подходящее место для оружейной лавки. Они здесь все просто сдвинулись на оружии.
В толпе беженцев нарастала паника, но Ворчун, не обращая на это ни малейшего внимания, впал в хмельное забытье. Эдди тоже с трудом боролся со сном.
- Ба, - донесся голос от шоссе, - да это же наши американские друзья!
Эдди вскинул голову и увидел двоих давешних немцев - белобрысого язвительного атлета и раздражительного старика. Оба деланно улыбались.
- Привет, - буркнул Эдди. Приятное возбуждение от выпивки понемногу спадало, и его начало мутить.
Молодой немец распахнул ворота усадьбы.
- Зайдем во двор? - предложил он Эдди. - Нам нужно сказать вам кое–что очень важное.
- Говорите здесь, - огрызнулся Эдди.
Белобрысый наклонился к нему.
- Мы хотим сдаться вам.
- Чего?!
- Мы сдаемся, - терпеливо повторил белобрысый. - Мы ваши пленники - пленники армии Соединенных Штатов.
Эдди разразился хохотом.
- Я не шучу!
- Ворчун! - Эдди толкнул приятеля носком ботинка. - Эй, Ворчун, ты только послушай!..
- Мм–м?..
- Мы только что взяли кое–кого в плен.
Ворчун открыл глаза и, пьяно жмурясь, уставился на немцев.
- Ей–же богу, Эдди, - сказал он наконец, - ты надрался еще хуже, чем я. Пленных брать наладился!.. Дурак ты, дурак - война–то закончилась! - Ворчун великодушно махнул рукой. - Отпусти ты их с богом.
- Проведите нас через расположение русских в Прагу как пленников американской армии - и вы станете героями, - не отступал белобрысый. И, понизив голос, добавил: - Это известный немецкий генерал. Подумайте только - вы доставите своим пленного генерала!
- Он и вправду генерал? - лениво осведомился Ворчун. - Эй, папаша, хайль Гитлер!
Старик вскинул руку в четком салюте.
- Да. Есть еще порох в пороховницах, - оценил Ворчун.
- Судя по тому, что я слыхал, - вмешался Эдди, - мы с Ворчуном будем героями, даже если проберемся через расположение русских сами по себе, без какого–то там немецкого генерала.
Рокот русских танков становился все слышнее и ближе.
- Ну ладно, ладно, - торопливо сказал белобрысый. - Тогда продайте нам ваши мундиры. Бирки все равно останутся при вас, а вы возьмете нашу одежду.
- Черта с два мы на такое согласимся! - буркнул Эдди. - Верно, Ворчун?
- Погоди–ка, Эдди, - отозвался тот. - Притормози немного. Эй, вы, что дадите нам взамен?
- Зайдем во двор, - сказал белобрысый. - Здесь мы вам этого показать не можем.
- Я слыхал, что в округе еще шляются наци, - сказал Ворчун. - Так что валяйте, показывайте прямо здесь.
- Ну, и кто же из нас теперь дурак? - осведомился Эдди.
- Я просто хочу, чтобы было о чем рассказывать внукам, - пояснил Ворчун.
Белобрысый атлет уже лихорадочно рылся в карманах и наконец извлек солидную пачку немецких марок.
- Этим мусором оклеишь свой сортир! - фыркнул Ворчун. - Что еще у вас есть?
И вот тогда старик вынул свои карманные часы - те самые, золотые, с четырьмя бриллиантами и рубином. И там, в гуще разношерстной толпы беженцев, белобрысый немец сказал Ворчуну и Эдди, что часы достанутся им, если они зайдут во двор и сменят свои американские мундиры на немецкую штатскую одежку. Эти фрицы решили, что они купятся на такую приманку!
До чего же все это было весело! Как упоительно были они пьяны! Какую восхитительную байку расскажут они, когда вернутся домой! Ворчуну и Эдди не нужны были никакие часы. Они хотели одного - выжить и вернуться домой. Выжить… а там, в гуще разношерстной толпы беженцев, белобрысый немец вынул крохотный пистолетик - словно и его хотел предложить в уплату вместе с часами.
Вот только пошутить на эту тему им уже не удалось. Земля содрогнулась, и воздух изодрали в клочья раскаты оглушительного грома - это на шоссе, победоносно громыхая, выкатились бронированные советские чудища. Беженцы так и брызнули во все стороны, спасаясь от этой неумолимой погибели. Спастись удалось не всем. Тяжелые гусеницы калечили и крушили неудачников.
Ворчун, Эдди и оба немца укрылись за забором - в том самом дворе, где белобрысый предлагал приятелям обменять американские мундиры на штатскую одежду и золотые часы. И там, посреди грохота и рева бронированных колесниц Джаггернаута, когда каждый спасался как мог, белобрысый немец выстрелил в голову Ворчуну. Потом он прицелился в Эдди. Выстрелил. Промахнулся.
Видно, так и было задумано с самого начала - убить Ворчуна и Эдди. Вот только разве сумел бы старик, ни слова не знавший по–английски, сойти за американца? Да ни за что. Такое удалось бы только белобрысому. А ведь их обоих вот–вот схватят. Старику оставалось лишь одно - покончить с собой.
Спасаясь от новых выстрелов, Эдди перемахнул через забор. Впрочем, белобрысому было уже не до него. Все, в чем он нуждался, было на Ворчуне. Когда Эдди заглянул за забор - вдруг Ворчун еще жив? - он увидел, что белобрысый торопливо сдирает с мертвеца одежду. Старик завладел пистолетом. Он сунул дуло себе в рот - и выстрелил.
Белобрысый ушел прочь - с мундиром и солдатской биркой Ворчуна. Ворчун лежал мертвый - в одном казенном белье и без бирки с его именем. На земле, между Ворчуном и стариком–самоубийцей, Эдди обнаружил золотые часы. Они шли. Они показывали точное время. Эдди поднял их и сунул в карман.
Проливной дождь за окнами ссудной лавки Джо Бэйна давно уже прекратился.
- Когда я вернулся домой, - сказал Эдди, - я написал родным Ворчуна. Написал, что он погиб в стычке с немцем, хотя война тогда уже окончилась. То же самое сказал я и армейскому начальству. Я не знал, как называлась деревушка, где погиб Ворчун, и потому никто не мог отыскать его тело и похоронить как подобает. Мне пришлось бросить его там. Кто бы ни предал его тело земле, если только он не распознал армейское белье, понятия не имел, что хоронит американца. Точно так же Ворчун мог быть и немцем. Или кем угодно.
Эдди выхватил часы из–под носа у ростовщика.
- Спасибо, что сказали мне их настоящую цену, - сказал он. - Уж лучше я сохраню их на память - как сувенир.
- Пятьсот… - пискнул Бэйн, но Эдди уже размашисто шагал к двери.
Десять минут спустя юный чистильщик обуви принес перевод надписи на внутренней крышке часов. Вот что там было написано:
"Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику Верховного Штаба сухопутных войск, который не успокоится до тех пор, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего Рейха.
Адольф Гитлер".
Плавание "Веселого Роджера"
Во время Великой Депрессии Нэйтан Дюран остался без крыши над головой и обрел приют только в армии Соединенных Штатов. Он провел на армейской службе семнадцать лет, и все эти годы земля для него была - местностью, горы и долины - высотами и низменностями, чистое поле - опасной зоной, где лучше не ходить в полный рост, а дома, деревья и кустарники - естественным укрытием. То была совсем недурная жизнь, а когда Дюран уставал думать только о войне, он отыскивал себе бутылку горячительного и женщину - и наутро снова был готов жить как прежде.
Когда ему сравнялось тридцать шесть, в местности под названием Корея вражеский снаряд ударил по командному пункту, притаившемуся среди естественного укрытия в низменности, и вышвырнул прочь из палатки майора Дюрана вместе с его картами и мечтами о военной карьере.
Дюран всегда полагал, что умрет молодым, и не просто умрет, а погибнет геройской смертью. Однако он остался жив. Смерть отступила далеко–далеко, а перед Дюраном маячила теперь непривычная и пугающая череда мирных тоскливых лет.
В госпитале его сосед по палате непрестанно толковал о катере, которым обзаведется, как только выздоровеет. И поскольку Дюрану отчаянно хотелось обрести собственную мечту о мирной жизни, а на гражданке у него не было ни дома, ни семьи, ни друзей, он позаимствовал мечту у соседа по палате.
С глубоким шрамом поперек лица, с негнущейся ногой и без мочки правого уха он явился, хромая, на причалы Нью–Лондона - то был ближайший от госпиталя порт - и приобрел там подержанный катер. Там же, в гавани Дюран научился управлять им, окрестил (по наущению вездесущих мальчишек) свое приобретение "Веселый Роджер" и пустился в пробное плавание - на остров Мартас Виньярд.
Он не пробыл на острове и одного дня - его пугали и подавляли покой и однообразие, величественная неподвижность времени, люди, вполне довольные своей жизнью. Люди, которым не о чем было говорить со старым воякой, разве что обменяться парой слов о погоде.
Дюран бежал в Четэм, на оконечность Кейп–Код, и там, у подножия маяка, повстречался с красивой женщиной. Будь он прежним, в лихом армейском мундире, заговори об опасной миссии, с которой его вот–вот отправит высокое армейское начальство - и эта женщина досталась бы ему. В прежние годы женщины относились к нему точно к балованному мальчишке, которому дозволяется съесть любое пирожное. Сейчас женщина окинула его равнодушным взглядом - и отвернулась прочь. Дюран для нее был никто и ничто. Пустое место.
Прежний лихой задор ненадолго вернулся к нему - часа на полтора–два, когда катер боролся со шквалом, налетевшим вдруг у восточного побережья Кейп–Код. Вот только смотреть на это сражение было некому. Добравшись до крытого причала в Провинстауне и сойдя на берег, Дюран снова превратился в ничтожество, неудачника, который никому и нигде не нужен, у которого все позади.
- Ну–ка, подымите голову! - скомандовал кричаще разодетый юнец с фотоаппаратом. На локте у него повисла хорошенькая девица.
Застигнутый врасплох, Дюран вскинул голову - и тут же щелкнул затвор фотоаппарата.
- Спасибо! - весело крикнул юнец.
- Вы художник? - спросила его спутница.
- Художник?.. - переспросил Дюран. - Да нет. Армейский офицер в отставке.
Парочка даже не пыталась скрыть свое разочарование.
- Извините, - буркнул Дюран, и на душе у него стало совсем гадко.
- Ой! - воскликнула девица. - А вон там - самые настоящие художники!