- Зато кое для кого есть все основания для беспокойства, - сказал я. - И этот человек, как вы, возможно, уже догадались, ваш покорный слуга. А потому я оставляю вас, двух влюбленных голубков, ворковать тут, в оранжерее, а сам, с вашего позволения, вернусь к работе.
- Половину отпущенного ему времени человек должен проводить на природе, - сказал Отто, - а вторую половину - наедине с собой. Большинство домов предоставляют ему нечто среднее, мрачное и малозанимательное. - Он ухватил меня за рукав. - Послушайте, не убегайте. Работа, как говорится, не волк, в лес не убежит. Почему бы нам не провести тихий и приятный вечерок втроем? Вы лучше узнаете нас, а прямо с завтрашнего утра приметесь за свою работу засучив рукава!..
- Очень любезно с вашей стороны, - сказал я. - Но чем быстрей я примусь за работу, тем скорее вытащу вас из этих дебрей. Да и потом, негоже мешать новобрачным наслаждаться обществом друг друга в их первую ночь.
- О господи! - воскликнул Отто. - Но мы ведь уже не новобрачные!
- Нет, новобрачные, - тихо сказала Фэллолин.
- Конечно, новобрачные, - кивнул я и открыл портфель. - И вам много чего надо сказать друг другу.
- Гм, - буркнул Отто.
За чем последовало долгое и неловкое молчание, и Отто с Фэллолин, избегая смотреть друг другу в глаза, всматривались в ночь за стеклянной стеной.
- А не кажется ли Фэллолин, что она надела слишком много серег перед ужином? - язвительно спросил Отто.
- Но с одним этим кольцом в ухе я чувствовала себя какой–то неполноценной, - попыталась оправдаться та.
- Позволь судить об этом мне, - сказал Отто. - Почему, ну почему у тебя напрочь отсутствует чувство целостности композиции? Ведь она базируется вовсе не на парности элементов. Чего–то не хватает здесь, чего–то - там, и вдруг - о чудо! - возникает идеально уравновешенная комбинация!
- Главное, чтобы не опрокинулась, - заметил я, открывая дверь в мастерскую. - Желаю приятно провести время.
- Надеюсь, я не слишком расстроила тебя, Отто? - виновато спросила Фэллолин.
Я затворил за собой дверь.
Мастерская была оснащена надежной звукоизоляцией, и я не слышал ни слова из того, о чем говорили Краммбейны в свой первый вечер дома. И с головой ушел в разборку катастрофически запущенных финансовых дел.
Я позволил себе вторгнуться в их владения лишь много позже, с целым списком вопросов, которые собирался задать. И обнаружил, что наверху царит полная тишина, не считая тихих звуков музыки и шороха какой–то плотной тяжелой ткани. Фэллолин в роскошном вечернем туалете кружилась посреди комнаты в медленном ленивом танце. Отто лежал на диване и наблюдал за ней сквозь полуопущенные веки и сизые колечки сигаретного дыма.
- Показ мод? - спросил я.
- Просто решили ради забавы примерить все те вещи, которые Отто накупил мне. И которые еще не было случая надеть, - объяснила Фэллолин. Несмотря на вечерний макияж, лицо ее казалось измученным, изнуренным. - Ну как, нравится? - спросила она.
- Очень, - ответил я. И вывел Отто из ступора, попросив ответить на несколько вопросов.
- Может, мне лучше пойти с вами и поработать там? - спросил он.
- Нет, спасибо, - ответил я, - не стоит. Предпочитаю работать один, чтоб никто не мешал.
Похоже, Отто был разочарован.
- Что ж, как желаете. И не стесняйтесь, зовите меня, если вдруг возникнет какая проблема.
Примерно час спустя Отто с Фэллолин спустились в мастерскую с чашками и кофейником, полным горячего ароматного кофе. Они улыбались, но в глазах у обоих светилась тоска.
На Фэллолин было декольтированное платье из синего бархата без бретелек, на белые плечи накинуто горностаевое боа. Но держалась она в нем как–то неуклюже, сутулилась и шаркала ногами. Отто избегал смотреть в ее сторону.
- О–о! Кофе! - обрадовался я. - Как раз то, что надо! Ну как, демонстрация мод закончилась?
- Просто тряпки кончились, все перемерила, - ответила Фэллолин. Разлила по чашкам кофе, сбросила туфельки и улеглась на одном конце дивана. Отто, что–то тихо ворча под нос, улегся на другом. Но миролюбивое впечатление, производимое этой сценой, было обманчиво. И Отто, и Фэллолин были явно расстроены чем–то и напряжены. Фэллолин то сжимала, то разжимала кулачки. Отто постукивал зубами, как кастаньетами.
- Вы и правда выглядите просто прелестно, Фэллолин, - заметил я. - Кстати, на вас, случайно, не та самая лунная косметика?
- Она, - ответила Фэллолин. - У Отто есть несколько пробных образцов, а я являюсь ходячей опытной лабораторией. Изумительная работа.
- Вот только лунного света здесь не хватает, - сказал я. - Но в целом, должен признать, эксперимент более чем успешный.
Отто сел, видимо, взбодренный этой похвалой.
- Вы действительно так считаете? Весь медовый месяц мы, можно сказать, провели в свете луны, так и пришла в голову эта идея.
Фэллолин тоже села на диване - видно, напоминание о медовом месяце пробудило в ней сентиментальные чувства.
- Мне так нравилось выходить каждый вечер в разные шикарные места, - сказала она. - Но один вечер запомнился особенно. О, было просто чудесно, мы вдвоем плавали на каноэ. Это озеро и луна…
- Я просто не сводил глаз с ее губ. Они были прекрасны в лунном свете, - сказал Отто. - И…
- А я смотрела тебе в глаза, - подхватила Фэллолин.
Отто прищелкнул пальцами.
- И тут меня, что называется, осенило! Потому что с обычной косметикой в лунном свете происходят странные вещи. Совершенно не те цвета, все в голубых и зеленых тонах. В тот момент Фэллолин походила на женщину полуутопленницу, которая только что переплыла Английский канал .
Фэллолин размахнулась и влепила ему пощечину.
- За что?! - взвыл Отто. На щеке осталась красная отметина. - Ты что, вообразила, я не чувствую боли?
- А я, по–твоему, не чувствую? - взвизгнула Фэллолин. - Считаешь, меня смастерили из щепок и пластика?
Отто даже рот разинул от изумления.
- Мне надоело быть Фэллолин и это шоу, которое никогда не кончается! - Тут вдруг голос ее упал до шепота. - Она скучна, она просто пустышка. Глупая кукла! И еще - потерянная, несчастная и нелюбимая женщина!..
Она выхватила у меня из кармана желтый платочек и принялась судорожно тереть лицо - по нему тут же размазались красные, розовые, белые, голубые и черные полосы.
- Ты смоделировал ее! Она твое изобретение, и большего ты не заслуживаешь. Вот она, полюбуйся! - с этими словами она сунула испачканный красками платочек в руку Отто. И взбежала по пандусу. - Прощай!
- Фэллолин! - крикнул вдогонку Отто.
Она остановилась в дверях.
- Мое имя Китти Кейхун Краммбейн, - сказала она. - А Фэллолин можешь забрать себе!
Отто взмахнул платочком.
- Оно такое же мое, как твое, - сказал он. - Ты ведь хотела быть Фэллолин. Ты сделала все, чтоб стать Фэллолин!
- Потому что я тебя любила, - сказала Китти и зарыдала. - Я делала это только для тебя. Все для тебя!
Отто молитвенно протянул к ней руки ладонями вверх.
- Никто не безгрешен, в том числе и Краммбейн, - сказал он. - Достаточно вспомнить, какое случилось кровопролитие, когда одна американская домохозяйка неправильно воспользовалась открывалкой "Краммбейн–Вортекс", слишком близко поднесла ее к груди. Я думал, что, став Фэллолин, ты будешь счастлива, а вместо этого сделал тебя несчастной. Прости. Не важно, что получилось в результате, но я вкладывал в работу всю свою любовь.
- Ты любил только Фэллолин, - продолжала стоять на своем Китти.
- Я любил ее образ, - сказал Отто. И после паузы нерешительно спросил: - Так ты теперь снова Китти?
- Неужели Фэллолин могла бы показаться на людях с таким лицом?
- Никогда! - согласился с женой Отто. - Должен признаться тебе, Китти, что эта Фэллолин была чертовски скучна, если не принимала какую–то особенную позу или не устраивала целое представление, появляясь на публике. И я жил в постоянном страхе. Боялся остаться с ней наедине.
- Фэллолин сама не понимала, кто она такая или что, - прорыдала Китти. - Тебя интересовала лишь форма, а не внутреннее содержание!
Отто подошел к жене и обнял ее.
- Милая, - прошептал он, - предполагалось, что Китти Кейхун останется внутри. Но она куда–то испарилась.
- Тебе вообще ничем и никогда не нравилась Китти Кейхун, - сказала Китти.
- Милая, дорогая моя женушка, - начал Отто, - есть только четыре вещи на свете, не нуждающиеся в переделке и новом дизайне. И одна их них - светлая душа Китти Кейхун. А я уж было испугался, что потерял ее навеки.
Она обняла его, несколько неуверенно.
- Ну а другие три? - спросила она.
- Яйцо, - ответил Отто. - Затем модель "Форд–Т". Ну и, разумеется, внешний облик Фэллолин. Кстати, почему бы тебе не освежить личико, не надеть то изумительное лавандовое неглиже, что я недавно тебе подарил, не вставить за ушко белую розу, пока я буду заниматься здесь делами с этой акулой с Уолл–стрит?
- О, дорогой, - протянула она. - Снова начинаю чувствовать себя Фэллолин.
- Не надо этого бояться, - сказал Отто. - Просто напомни себе лишний раз, что Китти не оставила тебя и сверкает во всем своем великолепии.
И она ушла, так и сияя от счастья.
- А я все закончил, - сказал я. - И думаю, вам сейчас хочется побыть с женой наедине.
- Честно говоря, да, очень, - ответил Отто.
- Собираюсь завтра же открыть на ваше имя счет и ячейку в банке–депозитарии, - сказал я.
На что Отто заметил:
- Какая скука! А впрочем, каждому свое. Что ж, радуйтесь и наслаждайтесь.
Второкурсник с амбициями
Джордж М. Гельмгольтц, глава музыкального отделения и дирижер духового оркестра при колледже Линкольна, был милейшим, добрейшим, толстеньким человечком, который не видел зла, не ведал зла, не слышал зла и никогда не говорил о зле. Потому что, где бы он ни был и куда ни направился, в душе, сердце и ушах у него постоянно стоял шум, звон и рев оркестра, реальный или воображаемый. И там просто не оставалось места для чего–либо другого, вследствие чего оркестр под названием "Десять в квадрате" при колледже Линкольна, который он возглавлял, был ничем не хуже, а может, даже лучше любого другого духового оркестра в мире.
Порой, слыша приглушенные и сложные пассажи, опять же реальные или воображаемые, Гельмгольтц задавался вопросом: прилично ли чувствовать себя счастливым в столь трудные времена. Но когда "медь" и ударные инструменты вдруг заводили грустный мотив, мистер Гельмгольтц приходил к заключению, что ощущение этого счастья и его источник могут только тогда быть полными и богатыми и вселять надежду, если их разделяют и другие люди.
Гельмгольтц частенько производил впечатление человека мечтательного и несколько не от мира сего, но был у него один пунктик, где он проявлял поистине носорожьи твердость и упрямство. А проявлял он их всякий раз, когда речь заходила о сборе средств для оркестра, за что его неустанно критиковали школьный совет, Ассоциация учителей и родителей, Ассоциацией бизнесменов города, Международная организация "клубов на службе общества", а также "Ротари" и "Лаэнс" клубы - словом, во всех тех местах, куда он обращался за материальной помощью. Обращался в надежде и заблуждении, что доброта и богатство всегда идут рука об руку. В пылких речах взывал он к любой аудитории, могущей, по его мнению, дать денег. Он вспоминал черные дни студенческой футбольной команды, дни, когда трибуны с болельщиками "линкольнцев" были погружены в стыдливое молчание, оскорблены и пристыжены сверх всякой меры.
- Перерыв между таймами, - с горечью бормотал он, потупив глаза.
Затем вдруг выдергивал из кармана судейский свисток, подносил к губам и издавал пронзительный свист.
- А теперь выступает духовой оркестр колледжа имени Линкольна! - провозглашал он. - Полный вперед! Бум! Та–та–та–таааа! - Гельмгольтц пел, приплясывал на месте, превращался то в знаменосца, то в барабанщика, то в трубача, поочередно становился то каким–нибудь деревянным духовым инструментом, то металлофоном и так далее. Ко времени, когда он заканчивал маршировать по воображаемому футбольному полю, ведя за собой воображаемый оркестр, слушатели заводились сверх всякой меры, вытирали выступившие на глазах слезы и были готовы купить для оркестра все, что только ни потребуется.
Однако, вне зависимости оттого, сколько поступало денег, оркестр постоянно сидел без средств. Когда дело доходило до закупки инструментов, Гельмгольтц превращался в настоящего транжира и мота. И соперничавшие с ним руководители других оркестров дали ему два прозвища: Азартный Игрок и Бриллиантовый Джим.
В число многочисленных и разнообразных обязанностей Стюарта Хейли, помощника директора колледжа Линкольна, входил также контроль над средствами оркестра. И когда ему предстояло провести с Гельмгольтцем очередной разговор на тему финансов, он в буквальном и фигуральном смысле старался загнать дирижера в угол, чтоб тот не мог маршировать и размахивать руками.
Гельмгольтц это знал. Вот и на этот раз, когда Хейли возник в дверях его крохотного офиса, размахивая счетом на девяносто пять долларов, почувствовал, что оказался в ловушке. Вслед за Хейли в комнату вошел мальчик–посыльный из ателье с коробкой под мышкой. В коробке находился сшитый на заказ костюм. Хейли плотно затворил за собой дверь, а Гельмгольтц лишь ниже склонился над письменным столом с притворным видом крайнего сосредоточения.
- Гельмгольтц, - завел свою песню Хейли, - здесь у меня оказался совершенно неожиданный и абсолютно ничем не оправданный счет на…
- Тс!.. - зашипел на него Гельмгольтц. - Подождите секундочку, я сейчас. - И начал вычерчивать на диаграмме, и без того густо испещренной линиями, еще одну, пунктирную. - Как раз вношу завершающий штрих в девиз в честь празднования Дня матери. Хочу сделать его в форме стрелы, пронзающей сердце. А на стреле будет надпись: "Мамочка". Это, знаете ли, не так–то просто.
- Все это, конечно, очень мило, - заметил Хейли, продолжая потрясать счетом, - и я, как и вы, тоже очень люблю наших матерей, но вы своей стрелой пробили брешь в общественной казне размером ровно в девяносто пять долларов!
Гельмгольтц по–прежнему не поднимал на него глаз.
- Как раз собирался сказать вам об этом, - тихо сказал он, начав вычерчивать еще одну линию, - но все это связано с подготовкой к музыкальному фестивалю штата и Дню матери. А потому считаю все остальное не важным, а все расходы - оправданными. Это сейчас у нас на первом месте.
- Ничего себе, не важным! - возмутился Хейли. - Вы просто загипнотизировали нашу общественность. Заставили купить сто новых форменных костюмов для оркестра из ста человек, и вот теперь…
- Что теперь? - с самым невинным видом осведомился Гельмгольтц.
- Этот мальчик приносит мне счет на сто первый! - воскликнул Хейли. - Вам только палец дай, так вы всю руку…
Тут в дверь постучали, и Хейли умолк.
- Войдите, - сказал Гельмгольтц.
Дверь отворилась, на пороге стоял Лерой Дагган, робкий и смешной чудак, хилый второкурсник с покатыми плечами. Лерой был настолько застенчив, что когда кто–то пристально и слишком долго на него смотрел, начинал исполнять некий странный танец, прикрываясь футляром с флейтой и портфелем.
- Входи, Лерой, входи, - сказал Гельмгольтц.
- Нет, подождите за дверью, Лерой, - сказал Хейли. - Потому как дело у меня срочное.
Лерой робко отступил задом наперед, бормоча слова извинения, и Хейли затворил за ним дверь.
- Для музыкантов дверь моя всегда открыта, - заметил Гельмгольтц.
- Так оно и будет, - сказал Хейли, - как только прояснится загадочная история со сто первым костюмом.
- Честно сказать, я весьма удивлен и даже обижен этим недоверием со стороны администрации, - заметил Гельмгольтц. - Руководить выдающимся коллективом из ста высокоодаренных молодых людей - задача, если вдуматься, далеко не простая.
- Простая! - фыркнул Хейли. - Кто говорит, что простая? Все уже давно поняли, что это самое запутанное, непонятное и дорогостоящее мероприятие во всей школьной системе. Вот вы только что сказали: сто молодых людей. А посыльный принес сто первый костюм! Как прикажете это понимать? Или у духового оркестра "Десять в квадрате", у этого большого и непонятного животного, вдруг отрос хвостик?
- Нет, - ответил Гельмгольтц. - Он по–прежнему насчитывает ровно сто человек, хотя, конечно, мне хотелось бы, чтоб их было больше, гораздо больше. К примеру, я все время пытаюсь прикинуть, как исполнить "Мать Уистлера" составом в сто человек, и вижу, понимаю, что это просто невозможно. - Он нахмурился. - Вот если объединиться с клубом "Поющие девушки", тогда, пожалуй, может получиться. Вы человек умный, образованный, с отменным вкусом. Может, подкинете несколько идей на тему того, как лучше провести этот фестиваль в честь Дня матери?
Хейли потерял терпение.
- Нечего мне зубы заговаривать, Гельмгольтц! Зачем вам еще один костюм?
- Да затем, чтоб упрочить славу колледжа Линкольна! - рявкнул в ответ Гельмгольтц. - Чтобы укрепить наши позиции и навеки сохранить за собой приз фестиваля! - Тут вдруг голос его упал до шепота, и он, покосившись в сторону двери, продолжил: - А в частности, для Лероя Даггана, возможно, самого выдающегося флейтиста нашего полушария! И давайте говорить потише, потому что нельзя обсуждать этот костюм, не обсуждая при том же Лероя.
И они заговорили напряженным свистящим шепотом.
- А почему это вашему Лерою понадобилось шить костюм на заказ? Почему он не может одеть один из тех, что уже имеются? - спросил Хейли.
- Да потому, что фигура у него не стандартная, в форме колокольчика, - ответил Гельмгольтц. - И ни один из тех костюмов, что есть в наличии, ему не подходит. Все сидят плохо.
- Но здесь вам не театр на Бродвее, а колледж! - взорвался Хейли. - И у нас есть студенты с фигурами, напоминающими не только колокольчик, но и телеграфные столбы, хлопушки, есть парни с фигурами шимпанзе и сложенные, как греческие боги. Ничего страшного, костюм можно подшить, как–нибудь приспособить по фигуре.
- Мои долг и обязанность, - поднимаясь из–за стола, начал Гельмгольтц, - состоят в том, чтобы выжать максимум музыкальных возможностей из любого оркестранта, который ко мне поступает. И если фигура мешает мальчику выжать музыку, которую он способен выдать, тогда мой долг придать его фигуре форму, позволяющую играть, как ангел. Так было и так будет, на том стоим. - С этими словами он опустился обратно в кресло. - И если я не буду за это бороться, тогда, значит, просто не подхожу для этой работы.
- Что ж, выходит, надев специально пошитый для него костюм, Лерой будет играть лучше? - с иронией спросил Хейли.