- Почему? - мимоходом удивилась она, направляясь в неупоминаемую. - Мне нравится ухаживать за тобой.
Она вернулась с тюбиком средства для удаления волос.
- Садись. Сейчас я тобой займусь. А пока я буду удалять с твоего лица этот чертополох, можешь расслабиться и подумать о том, как я сильно тебя люблю.
- Да ты не понимаешь, Жанет. Мне нельзя бриться. Теперь я - ламедоносец, и мне по чину положена борода.
Она застыла с тюбиком в руках.
- Положена? Ты хочешь сказать, что у вас есть такой закон и если ты его не будешь исполнять, то станешь преступником?
- Ну, это не совсем так… В общем-то у нас нет такого закона. Это скорее обычай, как бы знак особого отличия: бороду отращивать дозволено лишь тем, кто носит на груди ламед.
- А что случится, если ее отпустит не ламедоносец?
- Откуда я знаю! - он уже начал потихоньку заводиться. - Такого еще не случалось. Это же само собой разумеется, хотя у Сигмена об этом ничего не сказано. Такие вопросы могут возникать только у чуждых нам по духу людей.
- Но борода - это такое уродство, - она стояла на своем. - Она к тому же исцарапает мне все лицо. Мне будет казаться, что я целуюсь с кустом репейника.
- В таком случае, - рявкнул он, - тебе либо придется научиться целоваться с репейником, либо научиться обходиться без поцелуев вовсе! Я обязательно отпущу бороду!
- Ну послушай, - она прильнула к нему, доверчиво глядя ему в глаза, - тебе же вовсе не обязательно ее отращивать. Что за радость быть ламедоносцем, если это не дает тебе большей свободы, чем раньше? Ты же все равно продолжаешь делать только то, что другие решили за тебя.
Хэл не знал, на что решиться: если он не согласится, то она действительно может перестать его целовать; а если он согласится с ней, то что скажут остальные ламедоносцы? На "Гаврииле" подобный жест могут счесть подозрительным.
В результате этой внутренней борьбы он заявил Жанет, что она полная дура; она ответила ему с не меньшим жаром и страстью, и кончилось все это тем, что они окончательно разругались. Причем настолько, что прошло полночи, прежде чем она сделала первые шаги к примирению. Рассвет застал их в полном согласии, умиротворенно доказывающих друг другу свою любовь.
В это прекрасное утро он побрился. И ничего не случилось: в течение трех последующих дней он не услышал на "Гаврииле" ни одного замечания и уже стал приписывать косые взгляды, которые, как ему казалось, он иногда замечал, своему воспаленному, отягощенному комплексом вины воображению. В конце концов он решил, что у всех есть дела поважнее, чем забивать себе голову вопросами, почему ламедоносец Ярроу ходит без бороды. Он до того распоясался, что стал уже подумывать, нет ли у ламедоносца других обязанностей, которыми можно было бы также пренебречь.
А на четвертый день его вызвали к Макнеффу.
Сандальфон, прежде чем ответить на приветствие, несколько минут изучал лицо Хэла своими выцветшими глазами и наконец сказал, поглаживая свою пышную холеную бороду:
- Я знаю, Ярроу, что вы с головой ушли в работу по изучению очкецов. Это похвально. Однако, несмотря на ваше рвение и самоотверженность, вам не стоит забывать о некоторых не менее важных вещах. Да, конечно, мы живем здесь, оторванные от родных корней, и все наши помыслы направлены на то, чтобы поскорее приблизить день реализации Проекта.
Он поднялся из-за стола и принялся расхаживать по кабинету.
- Но вы обязаны знать, что звание ламедоносца не только дает вам привилегии, но и требует от вас выполнения определенных обязанностей.
- Шиб, абба.
Макнефф резко остановился, развернулся и ткнул в сторону Хэла длинным костлявым пальцем:
- Тогда где ваша борода? - громоподобным голосом спросил он, добавив к вопросу испепеляющий взгляд.
Хэла бросило в дрожь, как всегда с самого детства, когда тот же трюк проделывал с ним Порнсен. И как обычно в таком состоянии, мозги отказали.
- Но я… Я же…
- Мы не только должны прилагать все свои силы, чтобы добиться титула "ламеда", но также и после мы должны неукоснительно заслуживать честь носить это звание. Безупречность и еще раз безупречность - вот чего нам следует держаться в нашей извечной борьбе за чистоту и целомудренность.
- Приношу извинения, абба, - голос Хэла дрожал, - но я и стараюсь изо всех сил извечно бороться за чистоту и целомудренность.
Он отважился, говоря это, поднять глаза на сандальфона и сам поразился, откуда вдруг в нем взялось столько нахальства: так возмутительно врать ему, погрязшему в многоложестве, врать в глаза самому сандальфону, безупречному и совершенному! Наглость высшей пробы!
- Однако, - Хэл начал постепенно приходить в себя, - я как-то не подумал, что моя непорочность зависит от того, бреюсь я или нет. Ни в "Западном Талмуде", ни в каком другом из трудов Предтечи нет ни слова на эту тему.
- И это ты осмеливаешься мне толковать писание?! - прогромыхал Макнефф.
- О нет, ни в коем случае. Но ведь то, что я сказал, соответствует действительности, не так ли?
Макнефф возобновил свои хождения.
- Мы должны стремиться к чистоте и безупречности. И малейшее отклонение от верносущности, малейший шажок к мнимобудущему ляжет на нас несмываемым пятном. Да, действительно, Сигмен никогда не говорил об этом прямо. Но давно уже известно, что лишь чистота дает нам право уподобиться Предтече в облике его. Быть безупречным - значит и выглядеть безупречно, как наш великий духовный вождь.
- Полностью с вами согласен, - Хэл почтительно склонил голову. Растерянность, продиктованная привычкой трепетать перед Порнсеном, уже прошла. Какой там Порнсен - иоах мертв, сожжен, и пепел его развеян по ветру. Хэл сам организовывал всю эту траурную церемонию! Так что надо себя брать в руки и закреплять свои позиции.
- Как только обстоятельства мне позволят, я тут же перестану бриться. Но сейчас, когда я постоянно общаюсь с очкецами, в целях получения у них большей информации, я делаю то, что считаю более соответствующим цели и духу нашей работы.
Я выяснил, что борода вызывает у них чувство антипатии, так как у них самих, как вы знаете, она не растет. Они никак не могут понять, зачем мы оставляем ее, если можем сбрить. В присутствии бородатых людей они чувствуют себя скованно, словно не в своей тарелке. Мне пока что не хотелось бы терять у них то доверие и расположение, которых я уже добился.
Но как только проект будет запущен, я тут же начну отращивать бороду.
- Хм-м-м! - Макнефф задумчиво потеребил завиток волос на щеке. - В этом что-то есть. В конце концов, мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах. А почему ты раньше мне об этом не сказал?
- Вы работаете днем и ночью - я не осмелился побеспокоить вас из-за такой мелочи, - ответил Хэл, внутренне опасаясь того, что Макнефф сможет найти время и дать себе труд проверить его утверждение об отношении очкецов к растительности на лице. Лично Хэлу они об этом не говорили ни слова. Он изобрел себе оправдание, вспомнив о том, что когда-то читал о реакции индейцев на бороды белых.
Макнефф, прочитав еще одну коротенькую лекцию о необходимости стремления к безупречности и чистоте, наконец отпустил Хэла, и он, внутренне содрогаясь от пережитого, вернулся домой. Там он, для того чтобы успокоиться, принял пару коктейлей, а потом еще пару для того, чтобы окончательно прийти в себя и морально подготовиться к ужину в обществе Жанет. Он уже заметил, что чем больше выпьет, тем легче ему переносить отталкивающее зрелище обнаженного рта, пережевывающего еду.
ГЛАВА 17
Как-то раз, вернувшись домой и разгружая на кухне большую коробку с продуктами, Хэл игриво заметил:
- Ты что-то быстро на сей раз истребила все наши запасы. Ты ешь, случайно, не за двоих? А может, за троих?
Она побледнела.
- Maw choo! Ты сам понял, что сказал?
Он поставил коробку на стол и пожал плечами:
- Шиб. Да, Жанет. Последнее время я только об этом и думаю. Я просто не заговаривал с тобой об этом, чтобы не волновать тебя лишний раз. Но теперь скажи мне, я прав?
- Нет. - Ее трясло, как от сильного холода. - Нет-нет! Это невозможно!
- Но почему?
- Я знаю почему. И не спрашивай меня откуда. Этого просто не может быть. И лучше тебе вообще не затрагивать эту тему. Даже в шутку. Я этого не вынесу.
Он привлек ее к себе и сказал, глядя через ее плечо в пустоту:
- Ты не можешь? Ты уверена, что никогда не сможешь выносить моего ребенка?
Она тихо кивнула, и он ощутил нежный аромат ее пышных волос.
- Да, я уверена. И не спрашивай, откуда я это знаю.
Он еще крепче прижал ее к себе.
- Послушай, Жанет. Я скажу тебе, что тебя так заботит: ты и я принадлежим к разным видам. Но ведь и твои родители тоже! И все же у них были дети. Правда, ты можешь думать о том, что если, например, у осла и кобылицы может быть потомство, то мулы всегда стерильны; у тигра и львицы тоже может быть потомство, но у тигрольва его быть не может. Тебя это беспокоит? Ты решила, что стерильна, как мул?
Она спрятала лицо у него на груди, слезы намочили ему рубашку.
- Ну давай посмотрим правде в глаза, девочка моя, - продолжал он, - ну даже если и так - то что? Предтеча знает, что у нас положение и так достаточно сложное, чтобы отягощать его еще заботами о ребенке. Мы были бы счастливы, если бы ты… Но если так - то что ж, у тебя есть я, а у меня есть ты. И это самое главное. Чего мне еще желать!
Но все то время, пока он поцелуями осушал ее слезы и помогал ей складывать продукты в холодильник, его преследовала какая-то смутная, еще несформировавшаяся толком мысль…
И все же Жанет ела все больше и больше с каждым днем и особенно много пила молока. Но, несмотря на это, ее фигура абсолютно не менялась, сохраняя совершенство форм. Что при ее растущем аппетите было особенно странным.
Прошел месяц. Хэл тайком приглядывался к ней, но ничего не изменялось: талия оставалась по-прежнему тонкой, а аппетит по-прежнему рос.
В конце концов Ярроу отнес неразрешимость этой тайны за счет своей полной неосведомленности об ее инопланетном метаболизме.
Прошел еще месяц. Однажды Хэл столкнулся в дверях библиотеки с Тарнбоем, и историк остановил его вопросом:
- Слышал? Ученые таки нашли глобинозапирающую молекулу! Похоже, на сей раз "сарафанное радио" не врет, потому что на 15.00 назначено общее собрание.
- Шиб, - только и сказал Хэл и постарался поскорее уйти от историка, чтобы тот не заметил его отчаяния.
Когда два часа спустя собрание закончилось, Хэл чувствовал себя так, словно на его плечи легла огромная тяжесть. Вирус был уже запущен в производство. И уже через неделю его будет синтезировано достаточно, чтобы загрузить им шесть ракет, готовых к тайному распылению его в атмосфере. Они должны будут начать с тотального опыления столицы, а затем, двигаясь по расширяющейся спирали, время от времени возвращаясь на дозаправку вирусом, методично обработать всю планету очкецов.
Придя домой, он застал Жанет в постели. Ее волосы разметались по подушке, словно черная корона. Она жалко улыбнулась.
- Что с тобой, Жанет? - Все его заботы тут же сменились одной: тревогой за нее. Он пощупал ей лоб - кожа была сухой и горячей.
- Сама не знаю. Вот уже две недели я чувствовала себя не очень хорошо, но я не придавала этому значения - думала, что само пройдет. А сегодня сразу после завтрака мне стало так плохо, что даже пришлось лечь в постель.
- Ничего, вылечимся. Я помогу тебе, - бодро сказал Хэл, хотя в глубине души он был совершенно растерян: если у нее действительно что-то серьезное, то где он возьмет для нее врача? А если лечить самому - то как? И от чего?
Следующие несколько дней она почти не вставала. Ее температура колебалась от 37,5 по утрам до 37,8 по ночам. Хэл ухаживал за ней, как умел: он прикладывал ко лбу холодные компрессы и пузыри со льдом, давал ей аспирин. Она почти перестала есть и только жадно пила, особенно молоко. И полностью отказалась от сигарет и даже жучьего сока.
Если со своими переживаниями по поводу ее болезни он еще как-то справлялся, то ее молчание просто приводило его в отчаяние. Прежде она все время беззаботно щебетала обо всем на свете, а когда молчала - ее молчание бывало красноречивей всяких слов. Теперь же она предоставляла говорить ему, и, когда он уставал наконец молоть языком, она не нарушала повисшую тишину ни вопросом, ни просьбой.
Пытаясь хоть как-нибудь ее приободрить, Хэл однажды стал обсуждать с ней план украсть шлюпку и отвезти ее в родные джунгли в горах. Ее прежде безразличные ко всему глаза на сей раз засветились радостью - первый раз за последние дни. Она даже села на постели, когда он расстелил перед ней карту континента. Жанет быстро разобралась в ней и указала ему район, в котором находилось горное плато, где в развалинах древнего города жили, ее сестры и тетки. Хэл пристроился рядом на банкетке и начал вычислять его координаты, время от времени озабоченно поглядывая на больную. Она лежала на боку: нежные плечи были белее ее ночной рубашки, а глаза казались вдвое больше от залегших вокруг теней.
- Все, что мне нужно, - это исхитриться стащить малюсенький ключик. - Хэл говорил обо всем, что только приходило в голову, лишь бы не молчать. - Как ты знаешь, счетчик пройденного километража перед каждым полетом устанавливается на ноль. На ручном управлении шлюпка может пройти не больше пятидесяти километров, потому что, дойдя до этой отметки, она автоматически останавливается и посылает на центральную базу сигнал о своем местоположении. Это сделано для того, чтобы никто не пытался бежать. Но автостоп и сигнал можно отключить при помощи маленького ключика, который я, конечно же, раздобуду. Так что не волнуйся, все будет хорошо.
- Ты, наверное, очень сильно меня любишь.
- Если тебе будет шиб, то и мне будет шиб.
Он встал и поцеловал ее. Ее губы, прежде такие мягкие и влажные, теперь были сухими и жесткими, словно кожа на них ороговела.
Он вернулся к своим расчетам и так погрузился в них, что Лишь ее стон заставил его очнуться. Она лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала, слегка приоткрыв рот. Все лицо было покрыто испариной.
А он-то надеялся, что жар спал! Ничего подобного: ртуть поднялась уже до отметки 38 градусов и ползла потихоньку вверх.
Жанет что-то прошептала. Он нагнулся к ней:
- Что?
Она бормотала что-то на языке своих родичей, непонятном для Хэла. Выходит, она бредила!
Хэл выругался. Он обязан что-то предпринять. Плевать на всех и вся! Он рванул в ванную, вытряхнул из бутылочки таблетку снотворного и сунул ее Жанет в рот. Заставить ее проглотить хоть немного воды, чтобы запить лекарство, стоило ему большого труда. Заперев двери и нацепив плащ, он помчался в ближайшую аптеку очкецов, где приобрел три шприца и упаковку антикоагулянта. Вернувшись домой, он тут же попытался взять у нее кровь на анализ, но ввести шприц в вену удалось только с четвертой попытки, и то, когда он со злости и отчаяния ткнул изо всех сил. Во время этой зверской процедуры она ни разу не пошевелила рукой и веки ее даже не дрогнули. Когда наконец шприц начал наполняться, он вздохнул с облегчением. Он вдруг обнаружил, что до крови прикусил губу и сдерживал дыхание, пока наконец не увидел цвет жидкости в шприце: он только сейчас позволил себе вспомнить все подозрения, возникавшие за последний месяц и загонявшиеся им куда-нибудь поглубже в подсознание. Теперь он наконец убедился, что все они ничего не стоили: ее кровь была красной.
Он попытался приподнять больную, чтобы взять у нее анализ мочи. Она забормотала что-то непонятное и погрузилась в сон, а может быть, и в кому, - этого он не знал. В отчаянии он начал похлопывать ее по щекам, пытаясь привести в сознание. Потом еще раз выругался, потому что не догадался взять анализы, прежде чем дал ей снотворное. Надо же было свалять такого дурака! Впрочем, ему было трудно мыслить ясно: слишком уж он был обеспокоен ее состоянием и озабочен тем, что ему предстояло еще сделать на корабле.
Хэл приготовил чашку очень крепкого кофе и попытался влить ей его в рот. Наконец почти чудом ему удалось заставить ее сделать пару глотков - остальное пролилось ей на подбородок и ночную рубашку. Очевидно, кофеин все-таки подействовал, потому что Жанет наконец открыла глаза и не закрывала их, пока он объяснял ей, что ему от нее нужно и что он собирается с этим сделать. Набрав мочи в прокипяченную бутылочку, он завернул ее и шприцы в платок и сунул его в карман плаща. Затем вызвал по телефону-браслету шлюпку с корабля. Почти тут же снаружи донесся гудок. Он бросил на Жанет последний взгляд, запер двери и устремился по лестнице вверх. Шлюпка уже была пришвартована к крыше. Он вскочил в нее и нажал кнопку пуска. Лодка подпрыгнула на тысячу футов вверх и затем устремилась в парк к "Гавриилу".
Медчасть была пуста, если не считать ординарца, который выронил комикс и поспешно вытянулся по стойке "смирно".
- Расслабься, приятель, - сказал Хэл. - Мне нужно провести кое-какие исследования на лабтехе и неохота возиться с разрешением. Это так, маленькое личное дело, понятно? - Он снял плащ, чтобы парень мог увидеть его сияющий золотом ламед.
- Шиб, - промычал ординарец.
Хэл протянул ему пару сигарет.
- От это да! Пасибо! - парень прикурил, удобно устроился и снова раскрыл свой комикс "Предтеча и Далила в городе Порока". Хэл зашел за угол лабтеха, чтобы ординарец не мог видеть, чем он занимается, и включил нужный ему анализатор. В ожидании результатов Хэл присел, но уже через несколько секунд вскочил и стал в нетерпении мерить шагами лабораторию. А лабтех тем временем урчал, словно сытый кот, переваривающий эту довольно странную для котов пищу. Полчаса спустя он затрясся, и на табло загорелась зеленая надпись: "Анализ закончен".
Хэл нажал на кнопку - из металлического зева высунулся бумажный язычок. Хэл дернул за него, вытащил из машины длинную ленточку и пробежал ее глазами. Моча была нормальной, никакой инфекции в ней не было обнаружено. Также все в порядке было и с кровью.
Он, правда, не был уверен, что "глаз" лабтеха сможет разобраться в ее кровяных тельцах, но, однако, вероятность того, что они могут не отличаться от земных, была очень велика. Да почему бы и нет? Эволюция на планетах, даже разделенных между собой множеством световых лет, может пойти сходными путями. А форма эритроцита лучше всего предназначена для переноски кислорода. Или, по крайней мере, он так считал до того, как увидел кровяные шарики этаозцев.
Машина снова застрекотала и выплюнула новую бумажную ленту: "Обнаружен неизвестный гормон". Гормон, похожий по молекулярной структуре на гормон околощитовидной железы, контролирующей кальциевый метаболизм.
Что бы это значило? Не этот ли таинственный гормон был причиной ее болезни?
Еще одна ленточка: содержание кальция в крови 40 %.
Очень странно. Такой ненормально высокий процент означал, что почки уже не справляются, и избыток кальция должен был бы попасть и в мочу. Но в ней его не было. Так куда же он делся?
На лабтехе загорелись красные буквы: "Анализ закончен".
Хэл снял с полки справочник по гематологии и открыл его на главе "Кальций". Прочитав ее, он почувствовал, как расправляются его плечи. Надежда? Возможно.