Коридоры здесь были не шире пятнадцати футов, но считалось, что этого более чем достаточно. Хэл тихо радовался тому, что никого не встретил: стоило ему поболтать с соседями хотя бы пять минут, его бы тут же занесли в списки неблагонадежных. Любой разговор подразумевал недомолвки, а недомолвки подразумевали неприятности, прямым следствием которых были объяснения с блок-иоахом. А дальше только Предтеча знает, к чему это могло привести.
Он прошел сто метров и остановился у дверей в свою пака, охваченный внезапной робостью. Сердце заколотилось, а руки задрожали. Ему захотелось развернуться и бежать назад к лифту.
Но он удержал себя усилием воли на месте, убеждая себя в том, что его поведение многоложно, что он не имеет права испытывать подобных чувств, вернувшись домой после долгой командировки. Тем более - он напомнил себе - Мэри вернется домой не раньше чем минут через пятнадцать.
Он толкнул дверь (конечно же, на профессиональном этаже не было дверных замков) и вошел. Стены замерцали и, набрав полную мощность, обрушили на него радостный гвалт ведущих - это включилась трехмерка. Хэл подпрыгнул от неожиданности и со словами "Великий Сигмен!" рванулся вперед и вырубил звук. Он догадывался, что это штучки Мэри. И хотя он много раз предупреждал ее, что это его нервирует, она назло ему продолжала ставить трехмерку на автоматическое включение.
Хэл решил, что на сей раз он ей ничего не скажет. Может, если она увидит, что он больше на это не реагирует, то перестанет включать эту тарахтелку.
Хотя, с другой стороны, она может задуматься о его внезапной перемене. И начать его расспрашивать до тех пор, пока он, окончательно потеряв голову, не наорет на нее. И тогда, чтобы закрепить победу в этом раунде, она, вместо того чтобы криком ответить на крик, продолжит атаку ледяным молчанием и страдальческими взглядами, чем окончательно выведет его из себя.
А затем она, конечно же, будет должна, "как бы это ни было для нее тяжело", исполнить свой скорбный долг и в конце месяца изложить все это в мельчайших деталях иоаху. Что добавит еще один (а может, и не один) черный крестик в его Моральном Рейтинге, и ему снова придется лезть вон из кожи, чтобы его поднять. А он уже и так безумно устал вечно карабкаться за Рейтингом, к тому же это отнимало у него время и энергию, нужные для его (отважится ли он признаться в этом даже себе?) особых планов.
Но даже когда он объяснял ей, что именно она задерживает его продвижение по службе и, следовательно, не дает ему зарабатывать больше денег и перебраться в пака побольше, она разражалась сопровождаемой тяжелыми вздохами риторической тирадой: неужели же он провоцирует ее на подобное многоложество? Он что, хочет, чтобы она скрывала правду и лгала при любой возможности? Нет, она не верит, что он хочет подвергнуть их обоих смертельной опасности! Увы, никогда им не сподобиться лицезреть светлый лик Предтечи и никогда-никогда… И так далее, в том же духе, не давая ему вставить слова в свое оправдание.
А еще она очень любила вопрошать, за что он так ее не любит. А когда он уверял, что любит, раздавалось: "Нет-нет и еще раз нет!" Тогда он, в свою очередь, спрашивал, уж не считает ли она, что он ей врет. Ведь если она называет его лжецом, он обязан будет донести об этом иоаху. Тогда она ударялась в слезы и с полным отсутствием логики кричала ему, что если бы он действительно ее любил, то и думать бы не смел на нее доносить. А когда он ловил ее на противоречии и пытался ей доказать, что и с ее стороны доносить - это просто нешиб знает что, она отвечала лишь бурными рыданиями.
И так будет продолжаться до тех пор, пока он будет поддаваться на ее провокации. Но теперь он дал себе клятву, что она больше его не проведет.
Хэл пересек жилую комнату (пять на три метра) и прошел на кухню. Эти две комнаты плюс неупоминаемая - вот и вся их квартира. В маленькой (три на два с половиной метра) кухоньке он выдвинул из стены кладовую, набрал на ее панели нужный код и вернулся в жилую, она же спальня, она же гостиная. Там он сорвал с себя пиджак, скомкал его и зашвырнул за кресло. Он знал, что это еще один повод для скандала, но чувствовал себя настолько усталым, что у него просто не было сил дотянуться до потолка и спустить оттуда вешалку.
Из кухни раздался протяжный свисток - ужин был готов.
Хэл решил поесть, а потом заняться просмотром корреспонденции и пошел в неупоминаемую, чтобы вымыть руки. Губы машинально зашевелились в молитве омовения: "Да смоется с меня вся многоложность так же легко, как вода смывает грязь, если будет на то воля Сигмена!"
Сам Предтеча грозно взирал на Хэла с портрета, повешенного над раковиной: худое аскетическое лицо, обрамленное рыжей патриаршей гривой, густые соломенные брови, почти сливающиеся на переносице, крупный крючковатый нос, бледно-голубые глаза и тонкие, как лезвие ножа, губы, почти скрывающиеся в огненно-рыжей бороде.
Хэл протянул руку и нажал на кнопку в рамке: Сигмен еще с секунду грозно повзирал, а затем побледнел, выцвел и растаял - вместо портрета теперь было зеркало.
Хэлу было дозволено смотреться в него ровно столько времени, сколько необходимо для того, чтобы убедиться, что лицо вымыто чисто, и успеть причесаться. Конечно, ничто не могло помешать ему торчать у зеркала дольше, чем предписано законом, но Хэл никогда не позволял себе подобной распущенности. Какими бы там ни были его грехи, самолюбование в них не входило. По крайней мере, ему так казалось.
Однако на сей раз он все же замешкался и пристально стал вглядываться в себя. Он увидел тридцатилетнего мужчину, широкоплечего, довольно высокого роста, с рыжими (как у Предтечи!) волосами, только более темного оттенка, - их скорее можно было бы назвать бронзовыми. Лицо как лицо: высокий лоб, под бровями цвета корицы - большие темно-серые глаза. Нос прямой с тонкими ноздрями, губы в меру полные, вот только верхняя чуть великовата, да, пожалуй, подбородок тяжеловат.
Хэл снова нажал на кнопку. Зеркало потускнело, заиграло световыми бликами, и из его глубин выплыл портрет Сигмена, на одно мгновение наложившись на отражение Хэла, а затем его собственные черты растаяли, вытесненные ликом Предтечи.
Хэл вернулся на кухню и, прежде чем сесть за стол, проверил, заперта ли дверь (замки имели только двери кухни и неупоминаемой), так как не хотел, чтобы Мэри испортила ему аппетит. Он открыл дверцу разогревателя, достал оттуда теплый судок, выдвинул из стены стол и отправил разогреватель под потолок. Потом он открыл судок и приступил к еде. Поев, он выкинул использованную посуду в мусоропровод и снова зашел в неупоминаемую, чтобы помыть руки.
Вот тут-то сквозь шум воды он и услышал голос Мэри: "Хэл? Ты где?"
ГЛАВА 2
Сам не зная почему, Хэл секунду помедлил с ответом, но потом все же отозвался:
- Я здесь, Мэри.
- Ну конечно! Так я и знала, что ты там! Где еще ты можешь быть, когда наконец заявляешься домой!
Он понуро побрел в гостиную:
- Ты не могла бы умерить свой сарказм хотя бы в честь того, что меня долго не было?
Мэри была достаточно высокой - всего на полголовы ниже Хэла. Ее светлые волосы были гладко зачесаны, открывая высокий лоб, и собраны в тяжелый узел на затылке. Глаза у нее были светло-голубые. Черты лица были мелкими, но довольно пропорциональными, единственное, что ее немного портило, - слишком тонкие губы. Детали фигуры были скрыты от посторонних взглядов под мешковатой блузой с высоким воротом и свободной юбкой, достигающей лодыжек. Хэл и сам имел о ее фигуре самое общее представление.
- Вовсе это не сарказм, - ответила Мэри, - а констатация факта. Где же ты еще мог быть? Признайся сам, что, когда я прихожу домой, я всегда застаю тебя там, - она указала на двери неупоминаемой. - Да-да-да, когда ты не работаешь дома, ты всегда норовишь там спрятаться от меня.
- Какая трогательная встреча хозяина дома после его долгого отсутствия!
- А ты даже не поцеловал меня! - парировала она.
- Ах да. Это же мой долг. Как я мог забыть!
- Это не должно быть долгом, - насупилась Мэри. - Это должно приносить нам радость и удовольствие.
- Трудно получать удовольствие, целуя губы, которые тебя ругают.
К его удивлению, Мэри, вместо того чтобы взорваться, вдруг разрыдалась. Хэл почувствовал укол совести и постарался хоть как-то загладить вину.
- Извини, конечно, но ведь и ты встретила меня отнюдь не нежными объятиями. - Он привлек Мэри к себе и попытался поцеловать, но она демонстративно отвернулась. После короткой борьбы ему удалось-таки чмокнуть ее в уголок плотно сжатого рта.
- Не надо мне ни твоих извинений, ни поцелуев из чувства долга, - сказала она, вырвавшись из его рук. - Мне нужно, чтобы ты это делал потому, что любишь меня.
- Но я действительно тебя люблю, - повторил он слова, которые, с тех пор как они поженились, произносил уже по меньшей мере десять тысяч раз. Но даже для него самого это уже звучало неубедительно "Но я действительно ее люблю, - внушал он себе - Я обязан ее любить…"
- Вот ты и выбрал наилучший способ, чтобы мне это доказать!..
- Давай забудем все наши ссоры, - перебил он новую обличительную тираду жены, - и начнем все сначала. Прямо сейчас.
И, схватив ее в охапку, он принялся покрывать ее поцелуями куда попало. Но Мэри вырвалась и отскочила в сторону.
- Какого… Да что на тебя нашло? - растерялся Хэл.
- Ты уже раз поцеловал меня в честь нашей встречи. Этого достаточно. Сейчас не время и не место для плотских утех.
Он воздел руки к небесам.
- Мэри, о чем ты? Я так соскучился по тебе, что хотел расцеловать тебя, как только ты вошла, просто не сразу получилось. Но стоило поцеловать тебя на один раз больше, чем предписано, - и ты опять недовольна! Твоя беда в том, что ты понимаешь все предписания слишком буквально. А ведь Предтеча предостерегал нас от формального исполнения его наказов, он сам говорил, что обстоятельства порождают множество вариантов и модификаций, которые невозможно предсказать.
- Да, и еще он говорил, что мы должны остерегаться любых отступлений и извращений его законов. А если возникают сомнения, то первым делом их нужно обсудить со своим иоахом: только он сможет решить, насколько верносущно подобное поведение.
- Ага, прямо сейчас побегу звонить нашему ангелу-хранителю и просить у него позволения поцеловать тебя еще разок!
- Наконец-то ты высказал здравую мысль, - абсолютно серьезно сказала она.
- Великий Сигмен! - взорвался Хэл. - Я не знаю - плакать мне или смеяться! Но одно я знаю точно: я не способен тебя понять! И, наверное, никогда не смогу!
- Помолись Сигмену, - посоветовала она, - и попроси его даровать тебе верносущности. Тогда между нами не будет ни проблем, ни непонимания.
- Сама помолись, - огрызнулся он - Для скандала нужны как минимум двое. И вот тут мы идем с тобой на равных.
- Я буду разговаривать с тобой только тогда, когда ты успокоишься, - с достоинством заявила она. - А пока разговор закончен. Тем более что я еще не ужинала.
- Можешь вообще не обращать на меня внимания, - ответил он в том же тоне, - я буду слишком занят: мне нужно подготовиться к встрече с Ольвегсеном.
- Предвижу, у вас будет очень милая беседа. Да, кстати, ты мне так ни слова и не сказал о своей поездке.
Но Хэл промолчал.
- И нечего на меня злиться! - добавила она и вышла.
Хэл снял со стены портрет Сигмена и положил его на стул.
Потом выдвинул из стены проектор, вставил в него письма и включил его в сеть. Надев наушники и очки-расшифровщики, он с блаженной ухмылкой уселся на стул. Даже если Мэри заметит его лучезарную улыбку, она все равно сейчас не спросит о ее причине, но даже если и спросит - он вовсе не обязан отвечать. Тем более что признаться ей в том чувстве огромного удовлетворения, которое он испытывает, усаживаясь на портрет Сигмена, было просто немыслимо: она была бы ужасно шокирована или хотя бы постаралась притвориться таковой (он так и не научился отличать ее искренние порывы от искусственных). Но чувство юмора у нее просто отсутствовало. Так что говорить ей что-либо, что могло отрицательно сказаться на его МР, было чревато совсем не смешными результатами.
Хэл опустился на стул, поерзал, устраиваясь поудобнее, включил аппарат и сосредоточенно уставился на вспыхнувший на противоположной стене экран. (Мэри, не имевшая очков-расшифровщиков, видела там только белый световой квадрат.) Первым, что появилось на экране, был портрет Сигмена. С этого начиналось любое официальное письмо.
- Обратимся веем сердцем своим к Исааку Сигмену, на котором пребывает верносущность и от которого исходит благая истинная весть, - раздался в наушниках прочувствованный голос. - Да ниспошлет он нам, его последователям, благословение свое, и да поразит он безжалостно всех своих врагов, следующих за Противотечей, чьи деяния суть воплощение нешиба!
Голос на минуту умолк, чтобы дать возможность слушателю самому вознести молитву, а затем продолжил самым деловым тоном:
- Искренне верующий Хэл Ярроу! Предлагаем вам список новообразований, за последнее время вошедших в лексикон американоязычного контингента союза Гайяак. Номер первый.
На экране вспыхнуло слово: "Очкец".
- Это слово, появившись впервые в департаменте Полинезия, довольно быстро распространилось в департаментах Северной Америки, Австралии, Японии и Китая, однако оно до сих пор не встречается в Южной Америке, которая, как вы знаете, находится рядом с Северной.
Когда-то Хэла проста бесили подобные справки и сноски в официальных письмах, теперь же он просто рассмеялся: когда же они наконец поймут, что он - человек, получивший самое широкое образование, а не какой-то просто узкий специалист. А в данном случае подобная ссылка была просто абсурдом: даже полуграмотные представители низших слоев могли представлять себе, где находится Южная Америка, хотя бы потому, что Предтеча неоднократно упоминал этот континент в "Западном Талмуде". Правда и то, что учителя начальных школ, даже если сами и имели представление о его местоположении, то не слишком строго требовали от своих учеников знания того же.
- Слово "очкец", - продолжал диктор, - впервые было зафиксировано на острове Таити. Это, как вы знаете, остров, принадлежащий департаменту Полинезия, населенный выходцами из Австралии, колонизировавшими его после войны Судного дня. В настоящем Таити используется как военно-космическая база.
Первое время слово "очкец" использовалось как профессиональный жаргонизм космических исследователей и научных работников. Насколько мы знаем, первыми его стали использовать космонавты, что может привести нас к источнику его возникновения. После его появления оно стало настолько популярным, что представители гражданского флота попросили разрешения официально его использовать, но им было отказано, до полного выяснения корней.
Исходя из первичных исследований, можно сделать вывод, что это слово используется в качестве как прилагательного, так и существительного и глагола. Кроме того, оно содержит в себе ярко выраженный уничижительный оттенок и близко по значению (хоть и не является эквивалентом) признанным лингвистами выражениям: "кранты" и "непруха". Кроме того, оно имеет значение чего-то необычного, "не от мира сего". Говоря иными словами - многоложного.
Настоящим посланием мы приказываем вам провести расследование слова "очкец", следуя статье № СТ-ЛИН-476 до тех пор, пока вы не получите приказа с номером более высокого порядка, но в любом случае вы должны подготовить отчет не позднее 12 числа месяца Плодородия, 550 Э. С.
Хэл пробежал письмо до конца: остальные три слова, по счастью, были не настолько важны - ему вовсе не улыбалось надорваться, пытаясь изучить все четыре сразу.
Но завтра сразу после отчета Ольвегсену ему придется снова уехать. Что ж, отпадает необходимость распаковывать барахло. Правда, белье снова придется носить сутками, так как будет негде его постирать.
На самом деле ему бы хотелось отдохнуть как следует после путешествия, из которого он только что вернулся.
"Вот только как - следует?" - подумал он, снимая очки и уперевшись взглядом в Мэри.
Она как раз закончила смотреть трехмерку и стала готовиться ко сну: вытянула из стены ящик с постельным бельем и достала из него ночные рубашки. У Хэла тоскливо засосало под ложечкой: впереди еще целая ночь! В эту секунду его супруга обернулась и успела заметить выражение его лица.
- Что это с тобой? - удивилась она.
- Да так, ничего…
Она направилась к нему через всю комнату (всю! пару шагов туда-сюда, а сколько места было в заповеднике - шагать устанешь!) и протянула ему скомканную тряпку:
- Не думаю, что Олаф их стирал, - сказала Мэри, - но он не виноват - у нас сломался деионизатор. Он оставил записку, что вызвал техников, но ты же знаешь, как они обычно тянут.
- Да я починил бы его сам, будь у меня на это время! - в сердцах воскликнул Хэл, но тут же замер и принюхался к белью. - Великий Сигмен! Это сколько уже стиралка не работает!
- Она сломалась сразу после твоего отъезда.
- Ну и воняют же они! Словно каждые пять минут просыпаешься в холодном поту. Впрочем, ничего удивительного - старик Ольвегсен и на меня нагоняет страх похлеще Сигмена.
- Да сколько же я могу молиться, чтобы ты не сквернословил! - закричала Мэри, покраснев от возмущения. - Когда же ты откажешься от этой многоложной привычки?! Ты что же себе думаешь!..
- Да, именно это я и думаю, - злобно перебил он. - Я знаю, что каждый раз, когда я поминаю имя Сигмена всуе, я приближаю тем самым Конец Времен. Ну и что с того?
Мэри отшатнулась, испуганная его криком и злобной усмешкой, скорее похожей на оскал.
- Что с того?! - повторила она, словно не веря своим ушам. - Хэл, ты ведь хотел на самом деле сказать совсем другое?..
- Да, конечно, я имел в виду совершенно другое, - пошел он на попятную, делая глубокий вдох, чтобы успокоиться. - Конечно же, я хотел сказать совсем другое. Да как бы я посмел сказать такое! У меня вырвались такие слова, потому что твои постоянные напоминания о моих, грехах доводят меня до умопомрачения.
- Но Предтеча сам говорил, что мы должны постоянно напоминать нашим братьям о том, что многоложность не дремлет.
- Я тебе не брат. Я тебе - муж, - мрачно уточнил он. - Хотя частенько, как, например, сейчас, я мечтал бы не быть им вовсе.
Чопорное, осуждающее выражение лица Мэри растворилось в слезах, которые хлынули с новой силой. Ее губы и подбородок дрожали.
- Да не плачь ты, ради Сигмена, - устало сказал он.
- Я… я не могу остановиться, - всхлипнула она, - потому что мой собственный муж - единая плоть… соединенный со мною церкводарством, осыпает меня бранью с головы до ног… Тем более что я ничем не заслужила, чтобы со мной так обращались…
- Ничем, кроме того, что ты при каждом удобном случае бежишь со всех ног жаловаться на меня иоаху.
Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и начал выдвигать из стены кровать.
- Подозреваю, что и постельное белье насквозь провоняло Олафом и его толстухой-женой, - проворчал он, доставая простыню. И тут же скривился, сорвал белье с кровати и швырнул на пол. В ту же кучу полетела и его ночная рубашка.