- К Ч это все! Я буду спать одетым. Так ты называешь себя "женой"? Хозяйкой? Почему же ты не отдала белье в стирку хотя бы к соседям?
- Ты прекрасно знаешь почему! Нет у нас денег на то, чтобы заплатить за использование их стиралки. Подобную роскошь мы сможем себе позволить, лишь когда ты наконец повысишь свой Моральный Рейтинг!
- Да как же я его повышу, если ты из-за каждой мелочи на всех парусах несешься к иоаху!
- Вот это уже не моя вина. - Мэри снова встала в позу оскорбленной добродетели. - Хорошей бы я была сигмениткой, если бы лгала своему доброму аббе, что ты достоин более высокого МР. Да если бы я погрязла в подобной многоложности, я бы жить не смогла! Сигмен все видит! Когда я стою перед иоахом, я чувствую невидимый взгляд Предтечи: он зрит меня насквозь, ему доступны все мои тайные мысли! Нет, я не сумею солгать! И тебе должно быть стыдно даже говорить со мной об этом.
- Ну и пошла ты к Ч! - он круто развернулся и скрылся в неупоминаемой.
Там он сорвал с себя одежду и ступил под душ - на положенные ему тридцать секунд. Потом обсох под сушилкой и принялся яростно драить зубы, словно пытаясь содрать с них все ужасные слова, вырвавшиеся у него в пылу ссоры: они словно жгли ему рот своей скверной. Он уже начал раскаиваться в своем поведении - как обычно. Кроме того, он заранее трусил от мысли о том, что должна будет Мэри рассказать своему иоаху, и что придется говорить ему самому, и что за этим всем может последовать. А последовать может то, что его МР упадет настолько низко, что его оштрафуют, и тогда их и без того дырявый бюджет лопнет окончательно. А значит, придется залезать в новые, еще большие долги, не говоря уже о том, что никакое повышение ему светить не будет.
Размышляя об этом, он машинально оделся и вернулся в спальню. Мэри, увидев, что он снова полностью одет, закаменела на полпути в неупоминаемую:
- Хэл, ты же не собираешься…
- Собираюсь, - ответил он. - Я не буду спать в барахле, от которого смердит Олафом.
- Прошу тебя, Хэл, - умоляюще сложила она руки, - не заставляй меня выслушивать свои ужасающие вульгарности. Я не хочу больше слышать этих гадостей.
- Приношу вам свои извинения, - отвесил он шутовской поклон, - может, вы предпочтете, чтобы я впредь использовал в подобных случаях аналогичные выражения на исландском языке? А может, вы предпочитаете язык Новых Гебридов? Но на каком бы языке я ни говорил, смысл будет тот же: пот - естественное физиологическое выделение человека, и он, совершенно естественно, - воняет!
Мэри заткнула уши и стремглав понеслась в неупоминаемую, с силой хлопнув за собой дверью.
Хэл бросился на тощий матрас и, чтобы свет не бил в глаза, закрыл лицо руками. Через пять минут он услышал, как скрипнула дверь - она давно уже нуждалась в смазке, но их бюджет (как, впрочем, и бюджет Олафа Маркониса) не включал в себя масло для смазки дверных петель. А если его МР упадет еще ниже, Марконисы могут подать петицию о его переводе в другую квартиру. Если только сумеют найти более неприхотливую пару (разве что из новопереведенных в высший профессиональный класс), которая согласится переехать к ним.
"Сигмен правый! - думал Хэл. - Ну почему я не умею удовлетворяться жизнью, какая она есть? Почему я не умею принять верносущность полностью? Откуда во мне столько от Противотечи? Ответь мне! Просвети меня!"
- Сколько ты будешь упорствовать в нешибе, Хэл? - раздался голос Мэри, укладывающейся рядом с ним.
- В каком это нешибе? - спросил он, уже догадываясь, к чему она клонит.
- Я говорю о том, что ты собираешься спать в верхней одежде.
- А почему бы и нет?
- Хэл! - зашипела она. - Ты прекрасно знаешь почему - нет.
- He-а, понятия не имею, - невинно ответил он. Она, как и предписано, прежде чем лечь в постель, погасила свет, и теперь он смог открыть глаза.
Хэл лежал, глядя в надвигавшуюся на него кромешную тьму.
"Ее тело, если совлечь с него все одежды, должно светиться белизной при свете луны. Или лампы, - думал он. - Но я никогда не видел ее тела, никогда не видел ее хотя бы полуобнаженной. Я вообще не видел в своей жизни ни одной обнаженной женщины. Если только не считать той картинки, что подсунул мне тот парень в Берлине. И я, бросив на нее один полуголодный, полуужаснувшийся взгляд, сбежал от греха подальше. Не знаю, что с ним было потом. Поймали ли его уззиты? Получил ли он наказание, специально предназначенное для таких, как он, так омерзительно извращающих верно-сущность?.."
Омерзительно… И все же он видел эту картинку перед собой так же отчетливо, как если бы она все еще стояла перед глазами, ярко освещенная берлинским солнцем. И он снова видел того парня, который пытался ему всучить ее: высокий, широкоплечий, симпатичный блондин, говоривший на берлинском диалекте исландского.
О, плоть, жемчужно-светящаяся…
Мэри молчала, но он слышал ее дыхание.
- Хэл, - зашептала она, - ты считаешь, что на сегодня ты натворил уже достаточно? Ты что, хочешь, чтобы я в своем докладе иоаху прибавила еще кое-что?
- Ну, что я еще натворил? - рявкнул он, хотя в глубине души чуть посмеивался над ней И просто хотел таким образом заставить ее выложить свои козыри.
Но она не поддалась на провокацию и еле слышно прошептала:
- Ты кое-что не сделал.
- Ты это о чем?
- Сам знаешь.
- Не знаю.
- В ту ночь, когда ты наутро собирался уезжать в этот свой заповедник, ты отговорился тем, что слишком устал. Это, конечно, не извинение, но я все же ничего не сказала иоаху, потому что ты уже выполнил свою супружескую норму за неделю. Но так как ты уже две недели в отъезде…
- Супружеская норма! - вслух повторил он, приподнимаясь на локте. - Недельная норма! Так вот как ты все это воспринимаешь!
- Но, Хэл, - в ее голосе звучало искреннее удивление, - как мне еще это воспринимать?
Он со стоном откинулся на подушку и уставился в темноту.
- К чему все это? - сказал он наконец. - Ну почему? Почему мы обязаны?.. Мы женаты уже девять лет, но у нас нет детей и никогда не будет. Я даже подавал прошение о расторжении брака. Так почему мы с тобой до сих пор продолжаем это бессмысленное представление, как пара роботов из трехмерки?
Он услышал ее всхлипывания и отчетливо представил ее искаженное ужасом лицо.
- Мы обязаны, потому что мы обязаны. А что нам еще остается делать? Ты же не хочешь предложить мне…
- Нет, нет и нет! - отрезал он, в то же время с ужасом представляя, что будет, если она обо всем этом донесет иоаху. Может, что-то другое ему еще могут спустить, но малейший намек на то, что он отказывается исполнять свой супружеский долг, тем самым отказываясь от воплощения в жизнь законов Сигмена… Страшно было об этом подумать. Да, он пока еще университетский преподаватель, имеющий пака с отдельным жилым помещением, имеющий шанс на повышение. Но если только.
- Конечно же, нет, - уже мягче продолжил он. - Я знаю, мы должны приложить все усилия, чтобы иметь детей. Но, похоже, мы с тобой обречены на бесплодие.
- А доктор говорил, что ни у тебя, ни у меня нет никаких физических отклонений, препятствующих оплодотворению, - повторила она в тысячный раз за последние пять лет. - А это может означать только то, что один из нас впал в многоложество. И я точно знаю, что этот один - не я. Со мной такого быть не может!
- Наше темное "я" прячется за светлое "я", - процитировал Хэл отрывок из "Западного Талмуда", - Противотеча в нас ставит нам препятствия, и мы даже не подозреваем об этом.
Ничто не могло так сильно завести Мэри, обожавшую цитировать Сигмена при каждом удобном случае, как то, что Хэл имеет наглость делать то же. Но она почему-то, вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, тихо заплакала:
- Не пугай меня, Хэл. Ты же сам знаешь, что через год заканчивается отпущенный нам срок. Нам придется идти к уззитам на новую проверку, и если мы не выдержим ее, если окажется, что хотя бы один из нас отрицает будущее для наших детей, они выведут его на чистую воду. Вот что тогда случится!
Искусственное осеменение считалось прелюбодеянием. Клонирование Сигмен заклеймил как противоестественную мерзость, не имеющую права на существование.
В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал невольную симпатию к своей жене. Ему было так же страшно, и он прекрасно понимал, откуда эта дрожь, сотрясающая ее тело так, что вибрировал матрас.
Но он не мог дать ей почувствовать свое сострадание - слишком уж горьким опытом далось ему это знание. Уже не раз в подобных ситуациях Мэри, почувствовав слабину, яростно разрушала хрупкий мостик, возникавший между ними. И на то, чтобы собрать его по кусочкам и склеить, обычно уходила вся ночь.
- Не думаю, что нам так уж нужно волноваться, - бодро сказал он. - В конце концов, мы с тобой - профессионалы высокого класса, которые всегда нужны. Зачем бы церкводарству тратить столько денег на наше обучение, чтобы вот так, вдруг, отправить нас к Ч? Да даже если ты не забеременеешь, нам все равно дадут отсрочку. Кстати, подобные прецеденты уже бывали! Да сам Предтеча говорил, что к каждому случаю нужно подходить индивидуально, учитывая все обстоятельства, а не стричь всех под одну гребенку. А значит, мы с тобой…
- А как часто на деле "изучают все обстоятельства"? - оборвала его Мэри. - Часто ли? Ты не хуже меня знаешь, что судьи всегда обращаются к абсолютному закону.
- Я не разбираюсь в этих вещах, - примирительно сказал он. - Не будь такой наивной: да, с обывателями так и поступают. Но у иерархов бывает и иначе. Я слышал о таких случаях. И я знаю, что такие вещи, как кровные связи, дружба, престиж и здоровье, а в особенности необходимость для церкводарства, являются смягчающими обстоятельствами.
Мэри даже села.
- Ты что, хочешь сказать мне, что уриэлитов можно подкупить?!
- Я никому и никогда не скажу ничего подобного, - поспешил откреститься он. - И я готов поклясться утраченной рукой Сигмена, что сказанное мной не содержало даже намека на подобную чудовищную многоложность. Я сказал лишь то, что необходимость церкводарству иногда может смягчить судей и дать еще один шанс.
- Да кто же будет нам помогать! - воскликнула Мэри, и Хэл улыбнулся в темноту: хоть она и потрясена его словами, но все же достаточно практична, чтобы без промедления заняться поисками выхода из сложного положения.
Несколько минут оба молчали. Мэри тяжело дышала, как загнанное в угол животное. Наконец он решил, что с нее довольно, и сказал:
- Я не знаю никого влиятельнее Ольвегсена. Но он тоже не в восторге от моего МР, несмотря на то что в восторге от моей работы.
- Вот видишь! Повсюду этот МР! Если бы ты только сделал над собой усилие, Хэл.
- Если бы ты только не прилагала столько усилий, чтобы его понизить! - горько продолжил он.
- Но, Хэл, что я могу поделать, если ты все время с такой легкостью соскальзываешь в многоложность! Мне самой все это не нравится. Но ведь это - мой долг! А упрекая меня в этом, ты также делаешь очередные ложные шаги. Еще одна черная отметка…
- Которую ты немедленно потащишь в клюве иоаху… Хватит. Ладно, нечего возвращаться к одному и тому же по тысяче раз за ночь.
- Это ты начал разговор, - возразила она, свято уверенная в своей правоте.
- Похоже, это вообще единственное, о чем мы можем с тобой говорить.
- Да, но не в таком же тоне! - она словно поперхнулась.
- В первый год после свадьбы мы говорили об этом иначе. А вот после…
- Но кто в этом виноват? - закричала она.
- Хороший вопрос. Но не думаю, что нам нужно искать на него ответ - это может быть слишком опасно.
- То есть?
- Я не намерен это обсуждать. Меня это уже не интересует.
Он сам удивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Он и сам не знал. Это было высказывание не его интеллекта, а скорее всего его существа. Не Противотеча ли говорил в этот миг его устами?
- Давай спать. - На сей раз Хэл был уверен, что говорит от себя. - Утро вечера верносущнее.
- Но не раньше чем…
- Но не раньше чем - что? - устало спросил он.
- Не играй со мной в свои нешибские каламбуры! Ты опять начинаешь все сначала! Ты пытаешься… пренебречь… своим долгом!
- Мой долг! - вздохнул Хэл. - Шиб. Да, конечно.
- Не говори со мной таким тоном! Я сама не хочу, чтобы ты занимался этим только из чувства долга. Я хочу, чтобы ты любил меня, чтобы это приносило удовольствие… Ну, хотя бы потому, что ты хочешь любить меня!
- Я получаю удовольствие от любви ко всему человечеству. Я прямо изнемогаю от этой любви. Но если я вдруг попытаюсь исполнить свой долг любви с кем-нибудь, кроме моей связанной со мной узами верносущности супруги, меня же распнут!
Мэри была шокирована настолько, что даже не нашлась, что ответить. Она просто повернулась к нему спиной. Но он, зная, что наговорил все это лишь для того, чтобы наказать себя и ее, протянул к ней руку, нашел в темноте на ощупь ее плечо и…
И дальше все пошло по ритуалу: слова, действия - тщательное копирование предписаний из "Западного Талмуда". Кроме разве что одной детали - Хэл так и остался в верхней одежде. Но это, как он подумал, ему простится: главное в духе, а не в букве. Да и так ли уж велика разница между тем, одет ты в тончайшую ночную рубашку или в выходной костюм? Мэри, даже если и усмотрела в этом грех, на сей раз ничего не сказала.
ГЛАВА 3
После, лежа без сна и уставившись в темноту, Хэл в который уже раз думал: да что же это с ним происходит? Опять и снова словно циркулярная пила разрезала его пополам! Сначала, да, он был очень возбужден - да, сердце колотилось и дышать было тяжело… Да, сначала он не чувствовал ничего, что могло бы помешать ему. Но когда наступил момент, который Предтеча определяет как генерацию потенциальных возможностей и осуществление верносущности, Хэл испытал лишь физиологическую его часть. Его тело честно довело до конца все предписанные отправления, но он так и не испытал даже намека на тот экстаз, который так ярко описывал Предтеча. Между верхом и низом не было никакой связи - циркулярная пила перерезала ее, и ничего не остаюсь, только странные судороги, словно все его нервы покалывали электрические иглы, одновременно возбуждая их и выбывая в них онемение.
Нет, что-то не так. Это неправильно, сказал он сам себе. А что, если?.. Нет, конечно, Предтеча не мог ошибаться! Хотя, если он во всех отношениях превосходил других людей, мог ли он быть для них критерием? А что, если он был одарен талантом чувствовать все тоньше и совершеннее других и не давал себе отчета в том, что остальные представители человечества лишены его чудного дара особого мировосприятия?
Но нет! Это невозможно! Долой все сомнения! Ибо Предтеча способен читать в сердцах людей. Дело только в Хэле, в уроде, единственном из всех верных подданных верносущного церкводарства.
Вот только единственном ли? Он никогда и ни с кем не обсуждал своих ощущений от акта Да язык бы просто не повернулся! Это было бы слишком непристойно, слишком миоголожно! И хотя ему никто никогда не запрещал говорить на эти темы, он сам понимал, что это недопустимо настолько, что нет нужды это запрещать.
Все, что должен испытывать истинноверующий, было зафиксировано в "Западном Талмуде" раз и навсегда. Так что тогда обсуждать?
Но стоило ли воспринимать все так буквально? Когда Хэл изучал главу Талмуда, предназначенную исключительно для супружеских пар, ему подумалось, что Предтеча описывает отнюдь не физиологическую сторону акта. Его язык в этой главе слишком поэтичен (Хэл знал, что такое "поэзия" - как лингвист, он имел доступ к литературным трудам, запрещенным для широкого использования), метафоричен (и это Хэл тоже знал), даже можно сказать - метафизичен. Он использовал термины, которые при ближайшем рассмотрении были слишком далеки от реальности.
"Прости меня, Предтеча, - взмолился он, - что я понимаю твои слова не как научное описание электрохимических процессов, происходящих в нервной системе человека. Конечно же, их надо применять на более высоком уровне, ибо реальность имеет много планов, и иные из них необъяснимы: субреальный, реальный, псевдореальный, сюрреальный, суперреальный, ретрореальный.
Нет, хватит заниматься теологией на сон грядущий. У меня нет ни малейшего желания опять всю ночь напролет решать неразрешимые проблемы. Может, Предтече и все понятно, но я, видимо, не способен это уразуметь".
Все, что он знал, - это то, что он выбился из фазы и потерял всякую ориентацию и смысл жизни и может никогда уже не выбраться из этого тумана. Он идет, балансируя на самом краю пропасти в многоложность, он уже теряет равновесие, и жадные злые руки Противотечи, проклятого брата Сигмена, тянутся к нему в смертельном объятии.
В уши ударил рев труб. Хэл сел на кровати, не в силах сообразить, где сон, а где явь.
Ошалело озираясь, он увидел спокойно спящую Мэри - она научилась игнорировать горны мужской побудки, так как к ней они не относились. Ее трубы вострубят через пятнадцать минут - а до тех пор она может спокойно спать дальше За это время ему нужно успеть умыться, побриться, одеться и смотаться. Потом наступят законные женские пятнадцать минут на туалет и одевание, а еще через десять минут в этот тесный мирок заявится Олаф Марконис с ночной смены и завалится спать, чтобы уступить свое место семейству Ярроу вечером.
Сегодня Хэлу на все эти процедуры понадобилось даже меньше времени, так как он был уже одет. Он облегчился, умылся, втер в щетину размягчающую мазь и снял волосы с лица. Когда-нибудь, когда он достигнет титула иерарха, он сможет носить бороду, как Сигмен. Хэл бросил последний взгляд в зеркало, пригладил волосы и пулей выскочил из неупоминаемой.
Быстро запихнув полученные вчера письма в сумку, он рванул к дверям, как вдруг, подчиняясь необъяснимому импульсу, вернулся в спальню и склонился над Мэри, чтобы поцеловать ее на прощание. Она не проснулась, и где-то в глубине души он пожалел об этом - потому, что она уже никогда не узнает о том внезапном приливе чувств, который нахлынул из глубины его души, - темное или светлое его "я" целовало ее - какая разница? Он сам не знал. Прошлой ночью ему казалось, что он ненавидит ее, но сейчас.
Ее уже не переделаешь, как, впрочем, и его. Хотя это, конечно, их не извиняет. Каждый несет личную ответственность за свою собственную судьбу, и что бы с ними ни случалось - плохого или хорошего - в этом только его вина или заслуга.
Если развить эту мысль, то они с Мэри сами были причиной собственной нищеты. Правда, неосознанно. Их светлые "я" не хотели, чтобы их любовь потерпела крушение, но их темные "я" тянули к ней лапы, науськиваемые Противотечей.
Уже стоя в дверях и бросив последний прощальный взгляд на Мэри, он увидел, что она проснулась и, сонно моргая, таращится на него. Но, вместо того чтобы вернуться и поцеловать ее еще раз, он дал стрекача, решив, что скандал с утра плохо действует на нервы. Тем более что вчера он так и не нашел возможности сообщить ей о своем отъезде на Таити. Ну что ж, будем считать, что избежали еще одного выяснения отношений.
Коридор был забит спешащими на работу людьми. Большинство из них, как и Хэл, были одеты в свободные шотландки профессионалов, но встречались и преподаватели в их ало-зеленой форме.
Хэл мужественно шел сквозь строй ритуала здорования:
- Славного тебе будущего, Эриксон!
- Да озарит тебя улыбка Сигмена, Ярроу!
- Как спалось, Чанг?
- Шиб, Ярроу!
- Шалом, Казимуру.