Напряжение прямо на глазах выходило из аналитика: он облегченно вздохнул и даже устроился в кресле поудобнее. Интересно, чего он так боялся, подумал Петр Григорьевич, не мог же он догадываться, что было в голове у начальника. Хотя, с другой стороны, найти такую работу, как здесь в компании, в Москве не так-то просто. Мало ли что может быть у начальства припасено за пазухой… Потому, видно, и боялся.
- Видите ли, Петр Григорьевич, - начал Евгений Викторович, и голос его звучал всё увереннее с каждым следующим словом, - мне кажется, что информационные технологии - это, так сказать, последний редут технического прогресса.
- В каком смысле?
- В том, что производство, по крайней мере в развитых странах, держится не на реальном спросе.
- А на чем же?
- Только на взбадривающих уколах рекламы. Ну какая, простите, разница между автомобилем модели пятилетней, скажем, давности и нынешней, если, конечно, отбросить всю рекламную болтовню? Я говорю, разумеется, не о годе выпуска, а о модели. Да никакой принципиальной разницы. И самолеты в сущности такие же, что были пять или десять, или пятнадцать лет назад. Ну, чуть экономичнее, но ведь и цена нового товара выше. Я уж не говорю об одежде, обуви и тому подобных вещах. Я вот, например, недавно новую электрическую бритву купил. "Филипс". Так верите, бреет похуже, чем та, которую я еще в Томске приобрел. Дизайн зато новый. Тут всё не на реальной потребности держится, а на моде, которая в сущности ничто иное, как наркотик, на который подсели десятки миллионов, прежде всего, конечно, женщины.
- Гм… А информационные технологии?
- Строго говоря, и они уже давно достигли и даже превзошли уровень реально потребного. Ну, может, для каких-то строго научных или военных целей еще более чудовищное быстродействие компьютеров и нужно, но это ничтожно малая толика рынка. А основному рынку все эти новшества, сыплющиеся из рога изобилия Гугла и Эппла, Самсунга и Нокиа и многих других, вовсе и не нужны. Я, например, считаю себя более или менее квалифицированным пользователем своего компьютера. На жаргоне, продвинутым юзером. А использую я его возможности - я недавно прикинул - процентов на десять самое большее. Больше мне и не нужно. Предложи мне какой-нибудь необыкновенный суперкомпьютер по той же цене, что стоит обычный ноутбук, так я и одного процента его возможностей не смогу использовать.
- Почему же все эти новинки все-таки находят спрос?
- Я, знаете, давно думал об этом. И пришел к неожиданному, может быть, выводу, - Евгений Викторович несмело улыбнулся, - что тут дело в том, что потребитель ровным счетом ничего не понимает в устройствах всех этих смартфонов, ноут- и нетбуков, коммуникаторов, электронных книг для чтения, навигаторов, планшетов и тому подобных гаджетов. А раз не понимает, может, как дикарь восхищаться ими и желать себе всё новых божков, хвастаться ими и молиться на них. Главное, конечно, хвастаться. Первый парень на деревне. Ну, и доступность, конечно, свою роль играет. Может, и в самолетах массовый потребитель тоже не очень разбирается, но не станет ведь он покупать себе каждый год по новому Боингу? - Аналитик как-то испуганно улыбнулся и посмотрел на Петра Григорьевича. - Я, может быть, не очень внятно говорю…
- Господь с вами, очень даже внятно и очень интересно. - И совсем неглупый парень, подумал Петр Григорьевич. Вот так работаешь с людьми в одной фирме и понятия не имеешь, что они из себя представляют. Впрочем, он не то что работает, под одной крышей с женой живет, и всё равно остается она для него полной загадкой…
- И вы считаете, что эта тенденция сохранится еще какое-то время?
- Безусловно. Потребление ведь давно уже стало религией куда более эффективной, чем религии традиционные. Там святые и пророки тысячелетиями остаются теми же, а в потреблении каждый год тебе новые объекты потребления-поклонения подсовывают. Новизна и доступность - это, знаете, непобедимое оружие. И никому не хочется отставать от ближнего своего, боже упаси! Наоборот, каждый норовит похвастаться новинкой. Как, у вас нет АйПода от Эппла? А у меня новейший: ткнул пальцем в экран и он что угодно тебе тут же покажет, от биржевых курсов до адресов бутиков, Одноклассников или Твиттера… - Аналитик робко взглянул на шефа, словно сам поражался собственной смелости. - И не дай бог, чтобы потребитель вдруг спохватился и перестал потреблять во много раз больше, чем ему нужно. Я говорю, конечно, о развитых странах.
- Почему же?
- Потому что вся цивилизация начнет тогда рушиться, как карточный домик. Спрос меньше - производство падает. Число безработных катастрофически растет. Заработки, наоборот, падают. Уровень жизни снижается. Потому что человечество расплодилось в десятки раз больше, чем предписано ему природой, и давно живет, так сказать, не по средствам. В долг. Так что мы все попали в ловушку искусственно поддерживаемого излишнего спроса… И, как ни парадоксально, чтобы современная экономика выжила, она должна всё глубже залезать в ею же расставленные ловушки. - Аналитик испуганно посмотрел на Петра Григорьевича. - Простите меня, разболтался. Я, знаете, иногда так всеми этими вещами увлекаюсь, что никак не могу вовремя остановиться.
- Да что вы. Наоборот, мне было очень интересно, Евгений Викторович. И спасибо огромное, вы даете возможность посмотреть на вещи шире, чем я это делал раньше.
- У меня тут графики предполагаемого роста спроса приготовлены, показать вам?
- Спасибо, Евгений Викторович, - кивнул Петр Григорьевич. - Может, в другой раз, у меня сегодня дел невпроворот, а чувствую я себя, если честно, довольно хреново.
- А что с вами? - испугался аналитик.
- Гастрит, ну и всякое там такое. Спасибо вам.
Главный аналитик вежливо наклонил голову и с явным облегчением вышел из кабинета.
М-да, думал Петр Григорьевич. И физически парень привлекательный, и вовсе не дурак. Хотя, одернул он сам себя и усмехнулся, дурак не дурак - какое это имеет значение, если на самом деле не он будет поглаживать свою бородку, а новый постоялец в этом молодом и, по-видимому, здоровом теле. Во вполне четырехзвездочном, а может, и пятизвездочном теле. Гм… вот так незаметно человек и привыкает к тому, к чему, казалось бы, привыкнуть нельзя, заметил сам себе Петр Григорьевич. Всё меньше и меньше "но" и всё больше и больше планов по обустройству новой квартиры. И вообще, мучаются сомнениями, когда выбирают квартиру. А когда шкаф затаскиваешь - совсем другие заботы. Чтобы шкаф этот не поцарапать и чтобы встал он на положенное место.
Может, мы потому и обогнали всех зверей на свете, что лучше умеем адаптироваться ко всему, что бы ни случилось. Интересно, вдруг подумал он, как бы к такой дилемме отнеслась Таня? Ответа не было. И не только потому, что и Тани не было, а потому, что не мог он себе даже представить ее реакции. Да, дралась бы за его жизнь насмерть, простите за невольный каламбур, но такой ценой…
Да, парень он неглупый, но, похоже, довольно трусливый и безвольный. Как такой сможет руководить его фирмой? Фу, недоумок, что за чушь опять лезет в голову. Он-то тут будет при чем? Это ведь не Евгений Викторович, а он, Петр Григорьевич, будет поглаживать чеховскую бородку и слегка театральным жестом откидывать голову, чтобы волосы не лезли в глаза.
Кто знает, а может после всей этой операции останется в новой голове Петра Григорьевича, то есть Евгения Викторовича, что-то от прежнего хозяина русых волос? А если и не останется, всё равно придется ему как актеру, получившему новую роль, вживаться в новое тело. А что, если допустит аппаратура старика сбой, и в голове Петра Григорьевича, то есть опять-таки, Евгения Викторовича, образуется какая-то каша, смесь двух личностей, двух "я"? Тогда уж прямой ход в психушку. Обратите внимание, господа, редкий случай классического раздвоения личности.
Господи, голова кругом идет. Петр Григорьевич поймал себя на том, что откинул жестом аналитика свою несуществующую шевелюру. Быстро, быстро, однако, соблазнила его новая жизнь. Поупирался, поупирался немножко скорей для приличия, если быть до конца честным с самим собой, и так охотненько сдался. Да даже и не сдался, а легонько соскользнул в решение. Поди, если бы ситуация была обратная, и нужно было жертвовать не каким-то там парнем из Томска, а самим собой, вот тогда бы аргументы против в длиннющую очередь выстроились бы.
5
Мобильный в Костином кармане тоненько тренькнул, и Костя поднес его к уху.
- Слушаю, товарищ старший лейтенант.
- Смотри, - удивился Стычкин, - ты уж и голос мой узнаешь. Тут кое-что появилось по интересующему тебя вопросу. Может, подъедешь?
- А может, встретимся где-нибудь после работы? Ты где живешь?
- У Сокола в районе Песчаных.
- Какой-нибудь ресторанчик у вас там есть недалеко?
- Ишь ты, какие замашки у тебя, служба безопасности. Нам по заработкам положено не в рестораны ходить, если, конечно, живешь только на них, а где-нибудь в парке примоститься, вытащить из кармана бутылку дива, постучать воблой о фонарь - и гуляй - не хочу!
- Ладно уж прибедняться, старлей. Сколько твоих коллег на вобле сэкономили и на какой-нибудь "ситроенчик" скопили? Так какой у вас там ресторан подходящий?
- Есть один, "Невка". Меня там знают, догола уж совсем не разденут. Штаны наверняка оставят. И домой вовремя вернусь. Жена будет довольна. Не-е, она вообще-то у меня хорошая баба, смешливая такая. Придешь чуть позже, она с сыном - пять лет пацану уже - подушки схватят и кричат: русс, сдавайся!
- Ну и прекрасно. В восемь сможешь?
- Смогу.
Они сидели в полупустом прохладном зале. Стычкин разлил по бокалам пиво.
- Ну, бывай, пивом не чокаются. Я тебе что хотел рассказать - нашли мы, кажется, этого парня, что медсестру сбил.
- Молодцы. И что он…
- Молчит. Потому что уже два дня как не нам отвечает, а перед Высшим Судией, как говорится, отчитывается.
- То есть?
- То есть, помер. Передозировка.
- М-да…
- Всё как будто ясно, но как-то, знаешь, слишком уж плотно всё одно к другому подогнано. С другой стороны, я начальство понимаю. Мы и так с перегрузкой работаем, а тут еще с каким-то наркоманом возиться. Тем более без очевидной перспективы. Но ощущение у меня такое, Костя, что помогли этому наркоману в последний раз уколоться… Объяснить этого не могу, так, ощущение…
- А почему ты уверен, что это он медсестру…
- Подружка ее его опознала. Говорит, что вроде это тот парень, с которым Даша встречалась.
- М-да… Ладно, Андрей. Оставим пока покойников. Скажи, ты бы хотел немножко прирабатывать?
- А что надо? Может, это и не по моей части.
- Да ничего особенного не нужно. Ну, там помочь нам иногда…
- В чем именно?
- Ну, отогнать машину, съездить куда-нибудь после работы, если я буду зашиваться. Говорю ж тебе, ничего такого особенного.
- Гм… И что я за это буду иметь?
- Ну, скажем, тысяч двадцать пять в месяц.
- А что, - оживился Андрей, - приварок недурен.
- Тебе как удобнее - заключить с нашей фирмой договор или частным образом?
- Не-е. Только не договор. А то начнется как, что, почему и так далее. У нас народец сам знаешь какой, не так важно сколько ты имеешь, главное, чтоб у соседа больше не было. Желательно даже, чтоб поменьше.
- Ну и хорошо. Может, еще по паре бутылок, а? Это что у нас, "Балтийское"?
- Оно. Хотя по мне что это пиво, что другое - всё одно. Ладно, давай за сотрудничество частного и государственного сектора.
Никак не выходили у Петра Григорьевича из головы слова сумасшедшего старика "пока жив". А вдруг не успеет? А вдруг сам богу душу отдаст прежде чем… И оставит его опять вздрагивать в тоскливом отчаянии при мысли о черном бездонном провале. Ох как непросто было решиться переступить черту, ох как непросто. Но уж раз решился, откладывать не хотелось. Да что не хотелось, просто невмоготу было. Он поймал себя на том, что уже который раз за последние дни поглаживает свою всё еще воображаемую русую бородку на годом своем подбородке. Нет, ждать было положительно нельзя. В конце концов, если он чего-то все-таки добился в этой жизни, то добился не потому, что без конца занимался русским типичным самоедством, а потому, что не боялся принимать решения. Принимал. И непростые, ох какие непростые были иной раз эти решения. Бизнес вообще мямлей не приемлет. А об отечественном и говорить не приходится. Это ведь скорее война. И не решишь, когда отступить, а когда подняться и броситься в атаку, не выживешь.
Он набрал номер Семена Александровича. Один гудок, второй. Сердце у него испуганно трепыхнулось. Господи, неужели он…
- Да, кто это? - рявкнула трубка, и Петр Григорьевич испытал давно забытое чувство острой радости - жив!
- Это, Семен Александрович, ваш…
- Да, да, я вас уже узнал. Ну что?
- Что "что"?
- Решились?
- Да.
- Ну и прекрасно. Может, вы сумеете завтра подъехать ну, скажем, к двенадцати?
- Туда же?
- На место нашего первого свидания.
- Что… а… да-да, конечно. В двенадцать?
- В двенадцать.
- Хорошо, буду.
Утром Петр Григорьевич взял из сейфа триста тысяч, подумал и положил их в пластиковый пакет. В полдень он уже сидел на лавочке и невидящими глазами смотрел на строчки, высеченные на постаменте памятника. "Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит…" На соседней скамеечке парень и девушка держались за руки и смотрели друг на друга влюбленными глазами, а старушка напротив них с нескрываемым любопытством наблюдала за ними, словно ожидала, пока от держания рук они перейдут к объятиям. У девушки был голый по моде пупок, хотя осенний ветерок был таким прохладным, что не голый пупок демонстрировать надо, а теплую курточку. И как это ей не зябко, подумал было Петр Григорьевич и тут же усмехнулся. От ребят, похоже, прямо жаром веяло, так бушевали в них гормоны. Кажется, присмотрись и увидишь, как они словно мошкара роем жужжат вокруг них. А что, он, конечно, с голым пузом в скверике сидеть уже не сможет, даже и в новом его, так сказать, обличье. И мужики пока что пивными своими брюшками не хвастают, да и возраст даже в новом теле будет уже не тот, но гормоны в нем еще попузырятся. Ну, слава богу, вон и сумасшедший его гений ползет потихонечку.
Семен Александрович выглядел сегодня еще хуже, чем накануне. И руки у него, похоже, тряслись, как он этого в прошлый раз не заметил. Паркинсон это, кажется, называется. Не здороваясь, он сел рядом с Петром Григорьевичем и с любопытством посмотрел на пластиковый пакет у него в руке.
- Это что… а… догадываюсь, старику бутерброд притащили? Зря, потому что я еще полон геркулесовой каши, будь она неладна. Только ей и живу… если… что если? Ах да, если это можно назвать жизнью.
- Да нет, Семен Александрович. Там деньги. Ровно триста тысяч рублей.
- Интересно, очень даже… интересно…
- Что вам интересно?
- Неужели столько денег бывает? Я, знаете, Григорий Петрович, всё больше в пределах сотни считаю. Пачка геркулеса, пакет молока полуторапроцентного, хлеб подешевле, сахар. А кому эти деньжищи?
- Вам.
- Мне? Это что, задаток?
- Он самый.
- Да как вы смеете, - вдруг рассердился старик и тут же обмяк. - А что, собственно, смеете, сам… как бы это выразить… не знаю и не ведаю… А хотите, я сейчас эти деньги достану и по ветру пущу? В прямом, так сказать, смысле? Куда там сцене из "Мастера и Маргариты" Булгакова? Хотите?
- Да что вы, дорогой Семен Александрович, - испугался Петр Григорьевич, - зачем это вам?
- Зачем? - Старик пожал плечами. - И действительно, зачем? Ну, тогда я ими так распоряжусь. Во-первых, на могилке матери плиту уложить… Отца своего я вообще не помню и не знаю. А во-вторых… сейчас вспомню… я об этом часто думал, наглядно так… представлял… Была у меня когда-то лаборантка Зоечка. Сейчас ей лет, по-моему, под семьдесят. Хорошая душа… Жива она, жива, каждый год мне 23 февраля звонит, с праздником защитника отечества поздравляет. Это я-то защитник… Пошлю ей двести тысяч. Вот удивится старушка… М-да… обязательно удивится. Ну, если не передумали, давайте денежки.
- Вот, пожалуйста. Можете пересчитать.
- Зачем?
- И то верно, незачем… Я, Семен Александрович, уже… как бы поизящнее выразиться… Тело себе подыскал.
- И он что, согласен? - вдруг не то засмеялся, не то закудахтал старик.
- Понимаю ваш юмор. Меня интересуют некоторые детали.
- Валяйте, друг мой. Хотя чего валять… - Семен Александрович потер себе лоб. - Совсем голова плохо работать стала. Так что вы хотели спросить?
- Скажите, а вы уверены, что в новой моей голове будет прописан, если можно так выразиться, только один человек - я, а не коктейль из прошлого владельца головы и меня? Я, как и абсолютное большинство моих соотечественников вырос в советские времена в коммуналке, но давно уже привык к отдельной квартире. Если вы, конечно, понимаете, о чем речь.
- Ну, вообще-то в этом мире можно быть твердо уверенным только в одном - в чем? Да черт его знает. Пожалуй, только в том, что всё когда-нибудь кончается. А что касается вашего вопроса… По всему выходит, что прежняя память будет стерта. Ну, может какие-то глубоко спрятанные воспоминания… детства, например, и могут всплывать в какие-то моменты… Вспомните вдруг, например, какую-то конопатую девчонку в чулках в резинку и как ваше маленькое сердечко билось при виде ее и заходилось в сладостных мечтах… Чем она вам в конце концов помешает?
- Кто?
- Как кто? Конопатая девочка в чулках в резинку.
- А в остальном?
- Чего вы так уцепились за чистоту… А, да… Чистоту вашей памяти. Да. Ну мало ли что может всплыть из самых ее глубин… Я вот сидел недавно и работал, а в голову вдруг невесть откуда-то вплыло: гром гремит, земля трясется, поп на курице несется, попадья за ним пешком, подгоняет помелом. Помелом… А? А может, ремешком? Или посошком. Черт ее знает, чем она подгоняла бедного супруга. А потом сообразил, что не то слышал, не то сам напевал эту детскую глупость лет шестьдесят с лишним тому назад. Представляете? И где, спрашивается, были поп, курица и попадья все эти годы? А черт их знает в каком мозговом придонном иле они прятались. Ну и что, прожил я целую жизнь, пусть дурацкую, но всё-таки жизнь, и никто из них, ни поп, ни попадья, ни тем более курица меня совершенно не беспокоили и мне не мешали. Так что не волнуйтесь, в главном будете вы всё тем же бизнесменом… Сколько вам, между прочим?
- Шестьдесят два.
- Значит, будете бизнесменом шестидесяти двух лет, которому надо будет постепенно привыкать - или правильнее сказать, вспоминать - что женщины - это, как ни крути, довольно притягательные создания, что тело ваше может многое, о чем вы уже, поди, и забыли, ну и так далее. А так это будете вы, Григорий Петрович… Господи, запомню я когда-нибудь как следует ваше имя и отчество… Петр Григорьевич со всеми воспоминаниями, познаниями и привычками, что у вас были в вашем нынешнем, так сказать, виде.
- Понимаю. Будем надеяться, что вы правы. И еще… Я, знаете, всё это уже сто раз в голове прокручивал. Ну, с моим новым обликом - это я понимаю. А что станет с тем Петром Григорьевичем, что вы видите сейчас перед собой?
- А что с ним?
- Ну, перенесете вы содержимое этой старой дурной головы в новую, а что будет со старой головой и с этой моей телесной… как когда-то выражались, юдолью печалей?
- Гм… Да ничего не будет.