* * *
Летом 2001 года начали поступать первые сотни анкетных листов, первые обзоры. Сточерз много думал о законе компенсации, много говорил с Льюином о нем. Справедливость закона подтверждалась с каждым новым сбоем на ракетных базах - каждый день и каждый час. Этот закон казался Сточерзу опасным своими последствиями.
Сейчас политики и военные все же боятся, что случайный сбой в системе может привести к войне. Страх перед случайностью заставляет действовать - совершенствовать контроль, идти на взаимное сокращение наиболее опасных систем, ограничивать вывод оружия в космос. А если есть закон природы, запрещающий случаю проявить себя? Тогда появится безответственность. Что бы мы ни сделали, природа всегда компенсирует нашу глупость. И тогда благодушное человечество, расположившееся на ядерном погребе, тем быстрее провалится в тартарары, чем прочнее уверует в свою безопасность.
Большую часть лета они обсуждали возможности генетического оружия. Запирающий ген, по общему мнению членов Комитета, вряд ли мог быть серьезно связан с оружием далекого будущего. Сточерз считал, что существование запирающего гена - лишь доказательство того, что человек попросту не может жить без драки любого масштаба. Отсюда следовали неизбежность войн в истории человечества и неизбежное вымирание народов, которые, скажем, по социальным или религиозным причинам отвергали войну как средство достижения своих целей. С точки зрения Сточерза любые социальные законы были вторичны и должны были отступить перед законами физики или генетики…
В Комитете они вообще предпочитали не затрагивать социальных аспектов своих исследований. Может, это и выглядело странным, но, продискутировав несколько дней в самом начале работы, они по молчаливому соглашению перестали говорить о законах развития общества, ограничиваясь наукой и техникой.
Взгляды у них были различными, Льюин считал, что оружие следует придумывать лишь для того, чтобы знать, над чем именно не нужно работать. Пановски был гораздо более консервативен - он полагал, что все социальные формации себя изжили, в том числе капитализм и социализм. Коммунистическое же общество - недостижимая утопия, поскольку принципы, в нем заложенные, противоречат человеческой натуре.
В представлении Прескотта будущее общество, единое на всей планете, окажется смесью капитализма и социализма - того положительного, что будет почерпнуто в обеих формациях ковшом истории. Он даже написал роман о таком обществе на планете Кардмилле. Роман успеха не имел, потому что был насквозь конструктивен, логика и анализ задавили авантюрную часть. Как бы то ни было, Прескотт был оптимистом и считал, что человечество непременно расселится во Вселенной. Не исключено, впрочем, что перед этим оно начисто уничтожит собственный дом - планету Земля.
Мирьяс в свои шестьдесят лет, казалось, вообще не задумывался над тем, каким окажется будущее. С детства он занимался лишь химическими опытами и хвалился, что сидел в тюрьме целых три месяца. Его осудили за пожар, который он вызвал одним из своих экспериментов. Огонь уничтожил целый этаж жилого дома. Мирьяс был уверен в одном: любое оружие - варварство.
Футуролог Рейндерс, знакомый со многими реальными прогнозными разработками, считал, что пропасть между социальными институтами на планете будет все углубляться, поскольку каждая система ечжершенствуется внутри себя, причем с возрастающей скоростью. Так и будут вечно сосуществовать две совершенные по структуре противоположные системы, и такое положение дел не позволит человечеству загнить, заставит его и в дальнейшем сохранить высокий темп развития. Поскольку вооружение является необходимым элементом противостояния, то оружие будет развиваться, а потому работа Комитета чрезвычайно важна.
Они усвоили взгляды друг друга и не пытались спорить между собой.
* * *
В середине октября погиб Скроч. Неделей раньше он вылетел в Пасадену для знакомства с местными генетиками. Полетел с женой - в Калифорнии стояла мягкая осень, бархатный сезон. Девятнадцатого октября он куда-то выехал, и больше Скроча никто не видел.
Следующая ночь была ужасной - в Неваде потеряла управление крылатая ракета, и ядерная бомба в десять килотонн взорвалась над военной базой Шеррард. Погибли полторы тысячи человек, вся местность от озера Уолкер до Скалистых гор оказалась зараженной. Все только об этом и говорили. Президент США Купер объявил национальный траур, а Льюин мрачно сказал:
- Вот вам пример сбоя в системе. Номер двести семьдесят три тысячи шестьсот восемьдесят. Пострадали американцы, а не их потенциальный противник, кто бы он ни был. Закон компенсации в чистом виде…
Об исчезновении Скроча никто в Комитете пока не знал, его ожидали в Нью-Скопе через три дня. Но прилетела заплаканная Мэрилин в сопровождении Филипса. Скроч пошел ночью купаться и утонул в бухте. Нашли даже кое-что из его одежды. Тело найдено не было.
Неделю спустя в "Нью-Йорк тайме" появился анонс на первой полосе: журналист Крафт обещал начать серию репортажей о том, что в действительности произошло в Неваде. Никто в Комитете не связал это со Скрочем, тем более, что обещанный репортаж не появился. Журналист и его семья погибли в собственной квартире.
Сточерз с женой старались не оставлять Мэрилин одну, но продолжалось это недолго - приехал один из сыновей Скроча и увез мать к себе. Когда, проводив Мэрилин, Сточерз появился на заседании Комитета, Льюин встретил его словами:
- Вы ничего не знаете, Джо! Это ужасно, ужасно! Скроч был в Шеррарде, когда там произошла эта трагедия!
Оказывается, Филипс знал обо всем с самого начала. Скроча пригласили в Шеррард в качестве эксперта по какой-то генетической проблеме, о которой Филипс не пожелал говорить. На базу Скроча доставили на армейском вертолете, и в ту же ночь над Шеррардом взорвалась бомба. Трагическая случайность, от которой никто не может быть застрахован…
- Жаль Скроча, - сказал Филипс. - Кстати, его не имели права привлекать экспертом. Вот так получается, когда секретность переходит определенный предел. Правая рука не знает, что делает левая…
* * *
Сточерзу очень не хватало Скроча. Не только как коллеги, но как друга. Он дал себе слово закончить работы по запирающему гену, но для этого нужны были время, оборудование, люди. Второе и третье у Сточерза было, не хватало времени.
Исследования Скроча продолжались в других лабораториях. Удалось доказать, что если извлечь запирающий ген из цепочки ДНК, молекула перестает существовать как потенциальный источник жизни. Некоторое время она остается такой же сложной, но потом - через пятнадцать - семнадцать часов - распадается на части, будто запирающий ген обладал странной химической особенностью, действовавшей на все связи в молекуле. В лаборатории Шевалье близ Парижа пытались хотя бы переместить ген в другую область двойной спирали. Из этого тоже ничего не получилось.
Два направления в науке, как показали системные исследования, в будущем могли стать важнейшими. Сами члены Комитета тоже в конце концов пришли к этому заключению.
Первое - доказательство того, что запирающий ген кодирует именно агрессивность. Результат неожиданный для генетиков, хотя мысль о том, что без агрессивности нет эволюции, была далеко не новой. Даже и не старой, а скорее древней. Эта заезженная в веках философская концепция не нравилась никому в Комитете. Но критерий "нравится - не нравится" в данном случае к делу не относился. Факт был подтвержден во многих лабораториях.
И второе перспективное направление - исследование возможности менять по своему усмотрению мировые постоянные: тяготения, Планка, тонкой структуры, даже скорость света. На первый взгляд, это выглядело химерой. Не для Льюина, конечно, который уже лет десять занимался теоретическими исследованиями по этой проблеме. Но чтобы убедить остальных членов Комитета, что именно работа над этой умозрительной задачей даст ключ к созданию будущего оружия, потребовалось немало времени. Семь месяцев.
Весной 2002 года анкетирование вступило в решающую фазу, а систематизация научных идей, блестяще проведенная экспертными группами, не подозревавшими об истинной цели своего анализа, практически завершилась. Только тогда члены Комитета решили, что оружием будущего, скорее всего, станет изменение мировых постоянных. Очень далекая перспектива - на сотню - другую лет, не раньше. Но совершенно необозримая по своим возможностям.
Льюин ликовал - его идея. Научная интуиция не подвела - это прекрасно. Прескотт, исчезнув на неделю, принес затем жуткий фантастический опус, в котором описал войну, где страны изменяют мировые постоянные на территории друг друга. И в космосе, конечно. В десятки раз увеличивают постоянную тяготения, и сила тяжести совершает то, что не под силу никаким ядерным бомбам. Все - в порошок. И никакого радиоактивного заражения. Уменьшение в десятки раз постоянной Планка. Изменяются размеры атомов, частоты излучения, мир становится попросту другим. Достаточно и секунды, чтобы в зоне поражения не осталось ничего не только живого, но хотя бы сколько-нибудь сложного по структуре. Сточерз был так подавлен нарисованной картиной, что предложил передать повесть Прескотта Филипсу с минимальными комментариями. Все и так было ясно.
Во время обсуждения решили этого не делать. Воспротивился Прескотт, заявив, что хочет написать и опубликовать роман-эпопею. Нечто вроде "Войны миров" Уэллса или "Основания" Азимова. Предупреждение человечеству.
- Ничего не выйдет, - сказал Льюин, перелистывая рукопись. - После того, как Филипс получит наш доклад, все это станет секретной тематикой. Вас манят лавры Картмилла с его "Новым оружием"? Разница в том, что это, - он поднял рукопись над головой, - просто не издадут.
Символическим жестом Льюин положил рукопись на решетку электрокамина.
- Рукописи не горят, - кисло усмехнулся Прескотт, - так написано в одном русском романе…
* * *
Льюин считал себя человеком не храбрым. Ни в жизни, ни в науке. Он даже с обществом "Ученые за мир" сотрудничал потому (и сам в это искренне верил!), что был трусом. Он боялся мучительной смерти от лучевой болезни, от холода ядерной зимы, от всего того, что даст война. В свое время он стал теоретиком потому, что панически боялся любой действующей установки. Ему казалось, что аппаратура вот-вот взорвется, даже если это был настольный осциллограф. Никто не подозревал об этом свойстве его характера.
Льюин заставлял себя забывать о страхе. О страхе перед авторитетами, например. Когда была создана единая теория элементарных частиц, Льюин заставил себя работать над еще более фантастической задачей: изменением мировых постоянных. Эксперименты здесь были очень хилыми, надежность их оставляла желать лучшего. Но теоретически Льюину удалось, комбинируя кварки разных цветов и запахов, построить модель эксперимента, при котором менялось значение постоянной тяготения.
Женился Льюин, как он считал, тоже из трусости. Клара была дизайнером, познакомились они на какой-то вечеринке. Льюина потянуло к ней - высокой и крепкой, привлекательной скорее в сексуальном плане, чем в эстетическом. Они начали встречаться, а потом оказалось, что Клара беременна. Льюин женился, чтобы избежать скандала. Родился Рей.
А потом… Этот ужас. Случай, конечно, но не докажешь. И ведь он действительно убил человека. Господи! Как он испугался тогда! Думал, что это грабитель. Почти полночь, темный переулок. И голос. До него не сразу дошло. Вместо того, чтобы поднять руки и не шевелиться - так советовали все, и даже полиция, - он схватил что-то тяжелое, оказавшееся под рукой, и запустил в темноту. Голос захлебнулся, а Льюин помчался прочь.
Утром он шел той же дорогой - хотел и боялся узнать, что произошло. В переулке никого не было, но, судя по всему, полиция уже поработала. На стене дома Льюин разглядел темные следы - кровь?! - а там, откуда он слышал голос, на асфальте мелом был нарисован силуэт. Оказывается, он швырнул в темноту стальным прутом. Точно такие - исковерканные, оставшиеся, видимо, от какого-то строительства, - валялись у стены…
Льюин заставил себя забыть, надеялся, что все обошлось. Но ему напомнили. Вот тогда он испугался по-настоящему. Оказывается, полиция еще тогда - прошло три года! - определила, кто убил ударом по голове коммивояжера из Хоустона, который и хотел только спросить дорогу. Но когда над физиком в то время нависла угроза ареста, а он и не знал об этом, дело закрыли. Указание поступило из Бюро, которое и взяло материал к себе. Льюин жил спокойно до тех пор, пока не понадобилось его участие в Комитете семи. И тогда сыграли на его страхе - страхе разоблачения. Он должен был работать над будущим оружием и молчать об этом.
Два события в его жизни произошли почти одновременно: участие в работе Комитета и встреча с Жаклин Коули. Льюин принялся работать с энтузиазмом, хотя страх разоблачения и тюрьмы сковывал его фантазию. Подстегивало его и присутствие Жаклин. Льюин не думал о возможном разводе с Кларой и женитьбе на Жаклин, и она никогда не заговаривала об этом. Она любила и была готова на все.
Чем быстрее продвигались исследования, чем яснее становились контуры возможного будущего оружия, тем больше изменялись представления Льюина о смысле жизни. Прежде он считал: человек живет, чтобы работать. Творить новое. Чтобы оправдать долгую жизнь, можно создать миллион мелочей, но достаточно одной теории относительности. Теперь, просчитывая варианты будущего, Льюин больше не думал, что смысл жизни в актах созидания. Смысл был в другом.
Он не ужаснулся. Как многие люди, нашедшие в себе силы, чтобы подавить собственную трусость, Льюин решил, что только сам, один сделает то, что необходимо. К одному и тому же решению приводили и системный анализ, и анализ структур, и морфология, и обработка анкет, и все другие методы прогнозирования. Все сходилось. Исчезла многовариантность, свойственная стохастическим прогнозам.
Льюин все продумал и лишь тогда решил пригласить Сточерза и Прескотта на уик-энд. С ними у Льюина установились наиболее дружеские отношения, они хорошо понимали друг друга.
В машине Льюина они отправились к озеру Грин-Понд. Был декабрь 2002 года, работа вошла в завершающую стадию. На следующей неделе Комитет предполагал начать составление окончательного доклада. Отдохнуть не мешало, и они целый день катались на лыжах по заснеженным холмам, радуясь свободе - от дел, от жен, от мыслей. Вечером они стояли на берегу озера. Вода казалась тяжелой и неподвижной, как ртуть, только что взошла полная луна - рыжая и пятнистая.
- Вы, Генри, и вы, Джо, - медленно сказал Льюин, - как вы думаете, для чего мы все живем?
- Вас интересует философское определение, - иронически осведомился Прескотт, - или наши частные мнения?
- Смысл существования человечества, - сказал Льюин. - В понедельник начнем обсуждать доклад, и тогда нам придется ответить на этот вопрос. Потому я и задаю вам его здесь и сейчас.
- Судя по вашему тону, - буркнул Прескотт, - вы считаете, Уолт, что сверхоружие, о котором мы будем писать, и есть то, для чего жил род людской.
- Да, - сказал Льюин, - примерно так.
Разговор проходил пока мимо сознания Сточерза. Он смотрел на звезды и наслаждался редкими минутами спокойствия.
- Отвлекитесь от ваших мыслей, Джо, - продолжал Льюин, - и вы, Генри, оставьте иронию… Мы согласились, что наша агрессивность предопределена генетически, верно?
- Это общепризнано, - сказал Сточерз, заставляя себя быть внимательным.
- Закон компенсации у вас тоже не вызывает сомнений?
- Нет, - коротко ответил Прескотт. Он считал вопрос лишним - мнение Комитета сложилось еще несколько месяцев назад.
- А вот еще деталь к картинке. Как-то я познакомился с Патриксоном. Это космолог, он теперь участвует в работе одной из наших низовых секций. У него есть модель Вселенной, в которой средняя плотность материи в точности равна критической.
- Плоский мир? Неинтересно, - сказал Прескотт. Он был дилетантом в любой науке, знал понемногу обо всем, его трудно удивить моделями Вселенной.
- Нет, не плоский, - возразил Льюин. - Топология такого мира очень сложна, но главное не в этом. Это мир, где нет развития форм материи, это мир, бесконечно однообразный во времени. Сжатие или даже постоянное расширение Вселенной - это изменение, развитие. В мире критической плотности развития нет… А по современным данным плотность нашей с вами Вселенной в больших масштабах именно критическая…
- Сюжет для фантастического романа, - хмыкнул Прескотт. - Я понимаю, куда вы клоните, Уолт. Мир критической плотности не может ни сжиматься, ни расширяться до бесконечности. Сейчас галактики все еще разбегаются, но рано или поздно бег их остановится, и мир застынет. Как капля воды под носиком крана, которая не может ни упасть, ни втянуться обратно в трубу. А как сделать, чтобы мир стал иным? Нужно изменить плотность материи. Добавить из ничего. Или превратить в ничто. Мы ведь материалисты, да? Мы не можем создавать материю из духа и превращать ее в дух?
- Не можем, - легко согласился Льюин.
Тревожное ожидание остановило его. Прескотт молодец, уловил суть сразу, хотя ему, конечно, и в голову не приходит, что за этой видимой сутью скрыта другая, гораздо более страшная для людей. Как объяснить им?
- Это будущее оружие… Изменение мировых постоянных… Изменение законов природы… Оно крепко связано с вопросом: для чего мы живем? Мы - человечество. Я просчитывал сценарии эволюции от самого момента появления жизни на Земле.
- Когда вы этим занимались, Уолт? - удивился Сточерз. - Вы ведь почти все время на виду…
- Конечно, я делал это не сам!
- Вы организовали фирму в фирме?
- Нет, - усмехнулся Льюин, - просто сейчас все так запрограммировано, что я могу давать задания на расчеты любой лаборатории, впрочем, не минуя опеки нашего друга Филипса. Это частности. Джо. Главное - выводы.
- Вот-вот, Уолт, давайте выводы, - терпению Прескотта приходил конец.
- Выводы… Вот основной: человечество в целом является ничем иным, как бомбой замедленного действия. Бомбой, которая в нужный момент взорвется и сделает то, для чего предназначена.
- Кем? - быстро спросил Прескотт. - Господом? Высшим разумом?
- Вы, Генри, ухватили суть противоречия, - ровным голосом продолжал Льюин. - Я тоже который день об этом думаю. На вывод это, к сожалению, не влияет. Генри, ваш вопрос… Вы что, догадались?
- Я не знаю ваших выводов, - смущенно сказал Прескотт, - но я тоже проигрывал сценарии. Без ваших гигантских расчетов, только по системе аналогий, я так всегда делаю, когда возникает идея…
- И что получилось у вас?
- Нет, - запротестовал Прескотт, - сначала вы, Уолт, ваш анализ корректнее. А потом сравним.
- Хорошо… Думаю, никто нас не создавал, Генри, не существовало никакого разума-конструктора… Все проще и сложнее. Мы - я имею в виду физиков, астрономов, да и философов тоже - недооцениваем сложности мира. Его единства во всем - от кварков до Метагалактики. У природы нет разума, но нет в ней и бессмысленности… Она многократно ошибается, изменяясь, но с каждой ошибкой четче становится то единственное, для чего эти ошибки и совершаются. И то, что жизнь на Земле развивалась именно так, а не иначе, является следствием развития и самой Вселенной во многих ее прежних циклах…