Его передернуло. Лемберт взглянула на него не без удивления.
- А ты, оказывается, переживаешь. И притом искренне.
Он тоже удивился:
- А ты разве не переживаешь? Иначе ты не работала бы в моем отделе…
- Да, переживаю. Но не так.
- Что значит "так"?
Она задумалась: легко ли сделать мысль ясной не только для него, но и для себя?
- Гниющие трупы… Могу себе представить. Но ведь они не из нашей истории…
- Какая разница! Они тоже были людьми…
Он поразительно искренен. Душевное напряжение пылает в нем, как кожа после возбуждающих мазей. Интересно, Калхейн когда-нибудь пользовался такими мазями? Коллеги отзываются о нем как об аскете, отдающем всю свою энергию и время работе и только работе. Женщина - соседка Калхейна - рассказывала Лемберт, что он ведет беспорочную жизнь, добровольно наложив на себя, вплоть до завершения исследований, обет воздержания. До сих пор Лемберт никогда не встречала мужчин, способных на это, и была заинтригована.
- А что потом, Калхейн? Когда с перебросками во времени будет покончено, ты примешь сан?
Он вспыхнул. Краска поднялась от щек, с момента назначения на новый пост окрашенных в голубой цвет, к бритым вискам, и там проступили розовые пятна.
- Подумываю об этом.
- А пока что исполняешь обет воздержания?
- Да. А что тут особенного?
Тон его стал агрессивным. Обет воздержания - надо же, как старомодно! Лемберт окинула взглядом его фигуру - высокий, хорошо сложенный, сильный мужчина. Дополнения? Ну, может быть, мышечные - у него красивые мышцы…
- Да нет, ничего, - оборвала она разговор, склонилась над пультом и сделала вид, что трудится, пока не услышала, что он ушел.
* * *
Демон приближался. А Анна лежала без сил на постели под балдахином. Пыталась позвать на помощь, но голос отказывался повиноваться, - да и кто бы услышал? Плотные занавеси гасят любые звуки, служанки и фрейлины удалились на ночь, кто в одиночку, а кто и с кавалером; стражники лакают эль, который Генрих выставил всему Лондону по случаю крестин Елизаветы. И его, Генриха, рядом тоже нет. Ведь она обманула его надежды на сына.
- Уходи, - сказала она демону чуть слышно.
Он продолжал приближаться.
Ее считали ведьмой. Из-за крохотного недоразвитого шестого пальца, из-за пса по кличке Уриан, из-за того, что она ухитрилась опутать Генриха своими чарами, даже не подпуская его к себе.
Но, мелькнула мысль, если бы я и впрямь была ведьмой, я бы прогнала демона. Больше того, я удержала бы Генриха, отвратила бы его от этой малокровной Джейн Сеймур… Нет, увы, она не ведьма.
Отсюда следовало, что совладать с демоном она не в силах. Если он явился за ней, быть посему. Если Сатана, владыка лжи, решил покарать ее за то, что она украла мужа у другой женщины, а может, и за… Многое ли известно демонам?
- Это получилось против моей воли, - обратилась она к демону во вecь голос. - Я же хотела выйти совсем за другого…
Демон продолжал приближаться.
Ну и ладно, пусть забирает ее, куда хочет. Она не вскрикнет. Она никогда не кричала и не рыдала - и гордилась этим. Она не рыдала, когда ей объявили, что стать женой Гарри Перси ей не суждено. Не рыдала, когда ее отлучили от королевского двора - безоговорочно и безо всяких объяснений. Не вскрикнула она и тогда, когда узнала причину отлучения: Генрих пожелал выслать ее из Лондона, чтобы сделать своей любовницей, подальше от ревнивых глаз Екатерины. Точно так же не кричала она и когда толпа уличных шлюх ворвалась во дворец в час ужина, требуя освобождения Нэн Буллен, которую они считали своей подругой. Анна спаслась от них, переплыв Темзу на утлом баркасе, и с ее уст не сорвалось ни стона. Все как один восхищались ее храбростью: Уайет, Норрис, Уэстон, сам Генрих.
Приближаясь, световой квадрат вырастал в размерах. У нее хватило времени только на то, чтобы сказать:
- Я была верной и истинной служанкой Господней, так же как и мой муж, король…
И квадрат поглотил ее.
* * *
- Войны зарождаются, - обратилась Лемберт к калейдоскопу лиц, собравшихся внизу в Зале всех времен, - задолго до того, как кто-то запустил первую ракету, произвел первый выстрел или метнул первое копье…
Она оглядела тех, кто толпился внизу. Одна из ее обязанностей как аспирантки заключалась в том, чтобы читать лекции совсем зеленой молодежи, среди которой попадались и те, кто намерен посвятить себя изучению истории. Занятия проводились неизменно в Зале всех времен, невзирая на непомерные расходы, связанные с поддержанием здесь режима статического равновесия в течение целого часа, с допуском слушателей в зал через силовое поле, с синхронной активацией всех квадратов. Позже лекцию повторят для студентов в записи - тогда, когда они окажутся в состоянии воспринимать слова. Не приходилось осуждать их за то, что нынче они, в сущности, не видят и не слышат лектора. Стены круглого зала, существующие фактически лишь в виртуальной реальности, заполнены квадратами, которых здесь в действительности нет, но которые воспроизводят сцены из настоящих войн, разразившихся когда-либо в чьей-либо истории.
Люди умирают, корчась в грязи, пораженные стрелами в живот, в шею, в пах, - сражение англичан с французами при деревне Азенкур, 1415 год.
Женщины распростерты поверх окровавленных тел своих детей - расправа англичан с сипаями в Канпуре, Индия, 1858 год.
Мухи облепили искромсанные лица героев битвы греков с персами при Марафоне - 490 год до Рождества Христова.
Фигуры с начисто сожженными лицами бредут на ощупь прочь от Хиросимы, 1945 год.
Еще фигуры - дышат как ни в чем не бывало, сидят аккуратными рядами под треснувшим куполом станции № 1, лица нетронуты, зато мозги обращены в жидкую кашицу под действием спекалина - это совсем недавно…
Лишь один слушатель повернул голову к Лемберт - юноша с широко расставленными фиалковыми глазами, в которых читалась искренняя мука. Лемберт ощутила, что благодарна ему, и начала заново:
- Войны зарождаются задолго до первой ракеты, первой пули и первого копья. В основе войн всегда лежат многие причины - экономические, политические, религиозные, культурные. Однако важным историческим открытием нашего времени является то, что если проследить каждую из этих причин до истока - по сохранившимся записям, по показаниям свидетелей, - если сопоставить все данные, с чем могут справиться только уравнения Раволи, то в конце концов придешь к ключевому, опорному моменту. К одному-единственному событию, или поступку, или личности. Это словно ветвистое дерево: тысячи тысяч развилок, чьих-то разнообразных решений, но где-то был корень, было самое первое "да" или "нет". Именно тут и кроется самое начало войны - и тут же точка, где ее можно предотвратить.
Удивительная особенность нашей работы, - перешла Лемберт к следующему тезису, - состоит в том, как часто выясняется, что опорной фигурой оказывается женщина. Да, когда война вспыхивает, ее ведут мужчины. Мужчины владеют золотом и оружием, вводят пошлины, правила судоходства и религиозные ограничения, что в последнем счете ведет к войне. Мужчины командуют другими мужчинами, теми, кто выходит на поля сражений. Но мужчины - всего-навсего мужчины. Они действуют в переломных точках истории, однако зачастую к действиям их так или иначе побуждают те, кого они любят. Женщина. Ребенок. Допустим, женщина стала тем пассивным грузом, который мужчина взвалил на себя и тем самым нарушил собственное равновесие. А значит, именно она, а не он, - та развилка, где вероятности разветвились и зародилась война…
Юноша с фиалковыми глазами смотрел на Лемберт неотрывно. Она нарочно замолкла, чтобы заставить его взглянуть на квадраты, - ведь именно за тем их всех сюда и привели, - а сама наблюдала за ним. Способный страдать и сострадать, способный почувствовать сердцем, что значит война, он может оказаться достойным кандидатом на работу в отделе, - конечно, по завершении предварительного курса. Чем-то он слегка напоминал ей Калхейна. Который сейчас, сию минуту, пользуясь правами начальника, не стал тратить драгоценное время на лекции, а предпочел провести беседу с новой заложницей.
Лемберт подавила в себе приступ зависти. Ревновать недостойно и недальновидно. Она не забыла, какое впечатление произвело на нее зрелище человеческих страданий, когда она была еще кандидатом на должность, какое влияние это зрелище оказало. Ей месяцами снились кошмарные сны. Она искренне считала тот день поворотным в своей судьбе, разделительной чертой, за которой ей никогда уже не стать прежней. Как можно быть прежней, если ей показали бездны, куда человечество сползло бы, не вмешайся Церковь святых заложников и Всемирное единение! Выжженные глазницы, расплющенные конечности, и в завершение всего генерал, восторгающийся с вершины холма: "Как мне по сердцу руки и ноги врага, взлетающие в воздух порознь!.." Это потрясало, да и должно было потрясти - зачем же иначе проводить предварительную ориентацию?
Юноша с фиалковыми глазами плакал. Лемберт поймала себя на желании спуститься с кафедры, подойти к нему, обнять за плечи и прижать его голову к себе… но почему? Из-за его способности к состраданию или фиалковых глаз?
* * *
Открыв глаза, Анна увидела склонившегося над ней Сатану.
Голова его была обрита, и он носил странные одежды безобразного сине-зеленого цвета. Щеки у него были заляпаны краской, а в одном ухе блестела и покачивалась какая-то железка. Анна осенила себя крестным знамением.
- Приветствую вас! - произнес Сатана нечеловеческим голосом.
Она попыталась сесть: если это предвестие вечных мук, негоже встречать их распластанной. Сердце поднялось к горлу. Но едва она села, зрение вернулось в норму, и она различила Князя тьмы с полной ясностью. Глаза чуть не выскочили из орбит: он выглядел совсем как человек. Накрашенный, безобразно одетый, увешанный какими-то железными коробками, - вероятно, орудиями зла, - но человек!
- Меня зовут Калхейн, - заявил он.
Человек! Мужчина! А уж она видывала мужчин: епископов, дворян, лорда-канцлера Уолси. Она одержала верх над Генрихом, владыкой Англии и Франции, Защитником веры.
- Не бойтесь, госпожа Болейн. Я хочу объяснить вам, где вы находитесь и как сюда попали.
Она заметила, что голос исходит не изо рта, хотя губы и шевелятся, а из коробочки, подвешенной на шее. Как это понимать? Может, демон поселился в коробочке? Затем она осознала еще кое-что - и уцепилась за эту мысль, как за единственно понятную.
- Не называйте меня госпожой Болейн. Обращайтесь ко мне "ваша светлость". Я же королева…
Какой-то зайчик мелькнул в глубине его глаз, окончательно убедив ее, что перед ней смертный мужчина. Она умела разгадывать чувства мужчин по глазам. Однако как прочесть вот эти глаза? Что выражает его взгляд - жалость? Или восхищение?
Она решила встать, оттолкнуться от низкого ложа и встать. Ложе было резное, из добротного английского дуба. Стены отделаны панелями темного дерева и увешаны расшитыми шерстяными гобеленами. Сквозь мелкий переплет окон лился яркий свет, падая на резные стулья и стол, на вместительный резной сундук. На столе - несессер для письменных принадлежностей и лютня. Чуть успокоившись, Анна одернула тяжелую ночную рубашку и поднялась на ноги.
Мужчина, до того сидевший на низкой скамеечке, встал тоже и оказался выше Генриха, - а она никогда не встречала никого более рослого, чем Генрих, - и к тому же превосходно сложенным. Кто же он - солдат? Страх полыхнул заново и заставил поднести руку к гортани. Зачем он так уставился на нее, на нее и на ее горло? Может быть, он палач? Может быть, она под арестом, опоена каким-то зельем и тайно доставлена в лондонский Тауэр? Кто-то выдвинул против нее какие-то обвинения? Или Генрих настолько разочарован ею, не принесшей ему сына, что решил избавиться от нее незамедлительно?
Ступая как можно ровнее, Анна подошла к окну. Сверкало солнце - но моста Тауэр-бридж за окном не оказалось. Не оказалось и Темзы, а за ней остроконечных крыш Гринвичского дворца. Вместо них взору предстало нечто напоминающее двор, где тихо урчали какие-то исполинские железные звери. Там была и трава, а на ней молодые мужчины и женщины, совершенно нагие, подпрыгивали, махая руками, бегали на месте, потели - и улыбались, словно не отдавая себе отчета, что ничем не прикрыты. Или все они сошли с ума?
Анна ухватилась за подоконник и чуть не упала: подоконник выскользнул из рук, это оказалось не дерево, а лишь нечто похожее на дерево. Она зажмурилась и долго не открывала глаз, повторяя себе: я королева. Я так боролась за то, чтобы стать королевой. И победила, завоевала короля, свергла лорда-канцлера, бросила вызов самому папе Римскому. И уж тем паче я не обнаружу страха перед палачом в этом проклятом месте, где бы оно ни находилось…
От окна она отвернулась с гордо поднятой головой.
- Можете начать свои объяснения, мастер… как вас?..
- Калхейн.
- Мастер Калхейн, мы готовы выслушать то, что вам угодно сказать. И мы не любим ждать.
Она расправила свою рубашку, словно драпировку бального платья, и расположилась в кресле, тоже не деревянном, но украшенном резьбой, как трон.
* * *
- Значит, я заложница, - повторила Анна. - В столетии, которое еще не настало…
Лемберт, заняв позицию у окна, наблюдала за ней, совершенно очарованная. Согласно докладу Калхейна, Анна Болейн выслушала его рассказ о переброске во времени не перебивая, в полном молчании, - правда, рассказ был составлен заранее, да еще и отрепетирован раз десять, чтобы сознание шестнадцатого века могло усвоить хоть что-нибудь относительно века двадцать второго. Нет, королева Анна не впала в истерику. Не вскрикнула, не упала в обморок, не выразила недоверия. Не задала ни одного вопроса. И выслушав Калхейна до конца, спокойно и с поразительным достоинством попросила аудиенции у правителя этого царства и его министров. Что и было сделано: Тошио Брилл, следивший за происходящим по трансляции, поспешно вызвал Лемберт и еще двоих сотрудников. Опыт подсказывал, что новым заложникам поначалу легче, если они имеют дело с одним человеком, - но теперь все трое обрядились в одежды до полу, обычно используемые для академических церемоний и никогда более, и торжественно, склонив головы, вошли в поддельную комнату шестнадцатого века.
Только склонив головы. Никаких приседаний. Анне Болейн следовало с самого начала уразуметь, что реверансы вышли из моды.
Лемберт исподтишка изучала четвертую по счету заложницу, столь отличную от троих остальных. Анна не изволила хотя бы приподняться со стула, но даже сидя она поражала своей хрупкостью. Тоненькая, слабенькая на вид, с огромными темными глазищами и шелковистыми черными волосами, ниспадающими водопадом на белую ночную рубашку. Нет, по современным стандартам ее никак нельзя было назвать хорошенькой, да и по стандартам своего века она хорошенькой не была. Но она была неотразимой - спорить не приходилось.
- Я здесь узница, - сказала Анна Болейн.
Лемберт включила прибор-переводчик: слова были смутно знакомыми, но акцент столь непривычным, что их не удавалось воспринять без электронной помощи.
- Не узница, - уточнил директор. - Заложница.
- Лорд Брилл, если я не могу выйти на свободу - значит, я узница. Давайте не будем играть словами. Ведь покинуть этот замок я не могу?
- Не можете.
- Прошу вас обращаться ко мне "ваша светлость". Вы надеетесь на выкуп?
- Нет, ваша светлость. Зато благодаря вашему пребыванию здесь будут спасены тысячи людей, которые иначе погибли бы.
Не без содрогания Лемберт увидела, что Анна просто пожала плечами: очевидно, смерть тысяч людей ее нисколько не волновала. Чего и следовало ожидать: с моральной точки зрения люди того века были варварами, даже женщины. Надо бы показать это студентам. Полузаметное пожатие плеч говорило, в сущности, больше, чем все битвы, воспроизведенные в квадратах. Симпатия к похищенной женщине мгновенно ослабла, и это было почти физическое ощущение, сродни естественным отправлениям. Выходит, собственные моральные критерии Лемберт пока не пострадали.
- И как долго я должна буду здесь пробыть?
- До конца жизни, ваша светлость, - ответил Брилл напрямик.
Анна не проявила никаких внешних эмоций - ее умение владеть собой внушало благоговение.
- А это сколько, лорд Брилл?
- Никто не ведает, сколько лет отпущено судьбой, ваша светлость.
- Но если вы утверждаете, что умеете читать грядущее, то должны знать и продолжительность моей жизни.
Ее не стоит недооценивать, подумала Лемберт. Эта заложница - не чета предыдущей. Брилл ответил с той же прямотой, а значит, с уважением к разуму собеседницы, - хотя она-то сама вряд ли отдавала себе отчет, что это уважение:
- Если бы мы не перенесли вас сюда, вы встретили бы смерть 19 мая 1536 года.
- Как я умерла?
- Не имеет значения. Вы больше не частица того времени, и то, что случилось там, вас не коснется…
- Как я умерла?
Брилл не ответил. Анна Болейн поднялась и подошла к окну, волоча подол рубашки по полу. Какая же она маленькая, удивилась Лемберт. Не поворачиваясь, Анна бросила другой вопрос:
- Где находится этот замок? В Англии?
- Нет.
Прежде чем произнести "нет", Брилл обменялся взглядом с Калхейном.
- Во Франции?
- Это место вообще не на Земле, хотя сюда можно попасть из трех разных точек Земли. Это место - вне времени.