ПРОИСШЕСТВИЕ ПЯТОЕ
Тот же сводчатый подвал. Но теперь здесь тихо и пустынно. Только Питониус бродит из угла в угол и громко разговаривает сам с собой:
- Итак, я почти аудитор девятого класса… или почти покойник. Гм… не исключено ни то, ни другое. Что может быть прекраснее и изумительнее, чем стать аудитором девятого класса! Какая музыка в этих словах!
Словно эхо, звучит своеобразная мелодия, в которой можно уловить скрипение перьев, шелест бумаги, заглушенные крики.
- До сих пор я мог топтать только всех неаудиторов, - под эту все усиливающуюся музыку продолжает Питониус. Он не просто говорит, а декламирует, почти поет. - Конечно, очень приятно топтать неаудиторов. Но что они такое? Что они такое в сравнении со мной? Теперь я получу право топтать и всех аудиторов десятого класса. Всех без исключения. Всех моих вчерашних сослуживцев. Даже собственную тень. Собственных детей, потому что это дети, рожденные, в конце концов, только ничтожнейшим чиновником десятого класса. Даже свою жену, потому что эта тварь делила ложе с жалким аудиторишкой последнего класса.
Музыка усиливается, почти заглушает слова и вдруг обрывается сильным барабанным боем.
- Гм… А возможно, я потеряю голову. И это не исключено.
Удар гонга, и, закрывая всю стену, возникает огромная папка с надписью Ahnenpaß Карла Фридриха Питониуса.
Папка, раскрывшись, опускается на пол.
- Предки! Явитесь! - возглашает Питониус. - Предки, явитесь. Вас вызывает аудитор десятого класса, ваш потомок Карл Питониус. Сорок два поколения предков, встаньте из гробов и явитесь сюда, в Следственно-Аналитический Департамент Управления Изящества и Прогресса, помня, что в противном случае вы будете отвечать по закону. Предки, встаньте из гробов и явитесь!
ПРОИСШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ
Откуда-то льется слабый синеватый свет. Слышится шум падающей земли, лязг костей.
- Предки, явитесь! Явитесь!
Лязг костей и шум шагов усиливаются. В фосфоресцирующем синеватом свечении постепенно проступают и приближаются фигуры в саванах самых различных покроев, с гробами за спиной.
Мертвецы выстраиваются. Питониус обходит строй, подает команду:
- Смирно! Р-р-равняйсь! Не лязгать костями!
Мертвецы вскидывают головы и подтягиваются.
Питониус. Здравствуйте, господа!
Мертвецы (вразнобой). Здравия желаем, господин аудитор!
Питониус. Не могу сказать, что я доволен вашей выправкой и, так сказать, внешним видом… Я уж не касаюсь формы. В вашем положении следить за инструкциями, регулирующими изменение формы, представляет известные… гм… известные затруднения. Но содержать форму, то есть саваны, так сказать, в порядке - это прямой ваш долг, господа. Пока вы состояли предками аудитора последнего разряда, подобные упущения были более или менее допустимы. Но я думаю, сейчас своевременно обнародовать, что в самое ближайшее время вам предстоит превратиться в предков аудитора девятого класса.
Среди мертвецов раздается шелест и почтительный скрип костей. Когда шум затих, Питониус продолжает:
- Да, именно в самое ближайшее время. И в некотором смысле изменение моего… нашего положения зависит от вас, господа. Итак, не будем терять времени. - Командует: - Гробы к но-ге!
Гробы опускаются.
- По порядку номеров рассчитайсь!
Голоса мертвецов: Первый… второй… тридцать девятый… сороковой…
Питониус. Сорок? Я же вызывал сорок двух предков. Где же сорок первый и сорок второй? Опаздывают? Не могу одобрить такую распущенность. Предупреждаю, что в будущем буду принимать суровые дисциплинарные меры. Однако приступим, не ожидая опоздавших. Номер первый!
Номер первый выходит из строя.
Питониус. Здравствуйте, папаша.
Питониус раскрывает "Личное дело". Видна страница с надписью:
ПРЕДОК НОМЕР ОДИН
"Номер один" укладывается на странице.
- Устраивайтесь поудобнее, - с сыновней нежностью аудитор поправляет складки на саване. - Вот так, очень хорошо. Смею думать, что вы никогда не выглядели лучше. Попросил бы вас улыбнуться.
Достает из несгораемого шкафа электрический утюг и печать. Проглаживает фигуру. Потом наискосок на ней пишет: ПАЛАЧ, подписывается и скрепляет подпись печатью.
Уже приобщен к делу предок номер два - тюремщик, номер три - палач, номер четыре - палач…
Мелькают страницы "Личного дела", тает шеренга предков.
Питониус. Номер десять!
Номер десять выходит из строя.
Питониус. Где изволили проходить службу в до… так сказать, в дозагробный период?
Номер десять. Я изобретатель!
Тишина. Со стороны предков, постепенно усиливаясь, доносится сперва недоуменный, а потом негодующий шум.
Наиболее нервные и тонко организованные скелеты угрожающе размахивают руками.
Питониус. Тише, господа. Я понимаю, поверьте мне, я вполне понимаю ваше удивление и, так сказать, справедливый гнев. В нашей среде и вдруг… Поверьте, и мне нелегко в эту минуту. Но дадим возможность объясниться номеру десятому. Может быть, он пошутил? Конечно, это не совсем уместная шутка, но…
Номер десять (заносчиво). Я никогда не шучу.
Шум усиливается. Предки, возмущенно переговариваясь, окружают изобретателя.
Номер десять. Я Главный Изобретатель собственной пыточной канцелярии Великого Инквизитора, - покрывая шум, с презрительной усмешкой поясняет номер десятый.
Волнение утихает.
Питониус. Ах… Очень, очень рад с вами познакомиться. Видите, господа, как все разъяснилось. Стоит только проявить терпение и сдержать первый порыв чувств, как все разъясняется в высшей степени удовлетворительно.
Номер десять. Я изобретатель усовершенствованной дыбы, малого пыточного колеса, "испанского сапога".
Питониус. И "испанского сапога"?! - Голос аудитора прерывается от полноты чувств. - О, господа, это величайшее мгновение моей жизни. Подумать только - "испанский сапог"! Конечно, дыба имеет свои достоинства, но как она груба, господа. Только "испанский сапог" дал пыточному делу подлинное изящество, гармонию и необходимые нюансы. Только он один, дерзну это утверждать! (Обнимает предка.) Ложитесь же поудобнее, устраивайтесь получше, дорогой и любимейший наш предок. Да, кстати, я давно хотел спросить, на сколько оборотов вы рекомендуете заворачивать винт С. Я обычно применял пять оборотов.
Номер десять (гневно). "Испанский сапог" рассчитан на десять оборотов. Десять, и ни на один меньше.
Аудитор (проводя утюгом). Боже мой - десять, а я решался применять только пять или шесть оборотов. Какой позор, сколько возможностей упущено! Я был похож на жалкого неуча, который, обладая совершеннейшей скрипкой Страдивари, щиплет на ней одну-единственную струну. Я напоминал подслеповатого крота, перед которым партитура божественной симфонии, а он не различает и половины нотных знаков. Конечно, я извлекал из подследственных стоны и необходимые признания. Но каждый последующий оборот винта во много раз обогатил бы эту гамму. О, я был похож на дирижера, не видящего оркестра, расположившегося перед ним, и вместо того, чтобы, взмахнув палочкой, вызвать бурю звуков, выстукивающего мелодию палочкой по пюпитру. Одно утешение - жизнь еще не окончена. Я успею кое-что наверстать. Если, конечно…
ПРОИСШЕСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Ворота кладбища. Появляется Питониус, который тащит за собой "Личное дело".
Перед воротами он останавливается и листает Ahnenpaß. Видна страница сороковая. Предок с печатью и надписью - "тюремщик". Питониус переворачивает страницу, открывается пустой лист: "ПРЕДОК НОМЕР СОРОК ОДИН".
Питониус (торжественно). Еще одно последнее… то есть, я хочу сказать, еще два листа, и труд завершен. О, без ложной скромности могу сказать - это будет самое совершенное личное дело из всех, заполненных с тех пор, как при императоре Юстиниане, прозванном за это Великим, человечество наряду с другими формами духовной деятельности начало заполнять личные дела. То есть, не наряду, конечно, а во главе всех других форм духовной деятельности.
В самом деле - возьмем живопись. У нее есть свои достоинства, но ей не хватает глубины. Скульптура обладает искомой глубиной, но замалчивает вопрос, что же заключено в этой глубине. Углубитесь в изображение великого аудитора первого класса и какого-нибудь жалкого книжного червя на один только сантиметр, и вы увидите однообразный мрамор.
Однообразие губит скульптуру.
Музыка эфемерна, к ней невозможно приложить печать.
Лирика при некоторых условиях удовлетворительно передает признание ошибок, но охватывает лишь краткий миг.
Роман углубляется всего на два, в лучшем случае на три поколения.
Только "Личное дело", начиная со скрепленной печатью карточки на первой странице и кончая скрепленными печатями всеми другими страницами, дает всестороннее и глубокое изображение человеческой жизни. По существу, это единственное искусство, имеющее право называться искусством. Только в нем достигается полное слияние между приложенной печатью и жизнью, а следовательно, и необходимая гармония.
…Итак, два листа и… Но что они принесут, эти листы?! Сердце неспокойно…
Не испортят ли они всего?
Не таят ли они, так сказать, моей гибели?
Недаром два последних предка не явились, несмотря на повторные вызовы. Придется самому поискать их тут на кладбище. (Стучит в ворота, кричит.) Отзовитесь!
Бурная, ненастная ночь, мчатся тучи, изредка мелькает диск луны, воет ветер.
Со скрипом открываются ржавые, поросшие мхом кладбищенские ворота.
Могильщик. Кто там еще? Даже ночью нельзя посидеть с приятелем за чарочкой, спокойно выпить и закусить. Самые почтенные покойники, опора кладбища, которые пролежали с миром тысячу лет, вынуждены подниматься из могил для показаний и справок. Могилы стоят разверстые, поневоле возникают нежелательные слухи о близком светопреставлении. (Светит фонарем и вглядывается в темноту.) В последний раз спрашиваю: кто там?
Питониус (приближаясь). Я решился побеспокоить вас потому, что у меня затерялись два предка; а они необходимы по чрезвычайнейшему и безотлагательнейшему делу.
Могильщик. Всем срочно, чрезвычайно и безотлагательно. (Пожав руку аудитору и рассмотрев монету, очутившуюся в ладони, продолжает тоном более благожелательным.) Всем чрезвычайная необходимость, и все думают, что у меня неограниченный выбор покойников, в то время как разобраны даже те, что пролежали в земле тысячу лет. В настоящее время у меня только один постоялец, который мог бы вам пригодиться. Впрочем, заранее предупреждаю, это самый беспокойный покойник из всех покойников, которые попадали ко мне на упокой. Слышите вой? Это он. Ходит, вернее, мечется и воет. В других отношениях он юноша примерных правил: почтительный, скромный, но за все две тысячи лет, какие он провел у меня, не было ни одной ночи, чтобы он спокойно лежал там, где положено. Приходится в темноте ловить его и насильно загонять в могилу. А он не дается; никакого чувства благодарности у этих субъектов. Однако в других отношениях… Справедливость требует отметить, что это благовоспитаннейший юноша самых лучших правил.
Питониус. Ну, что ж! Время не терпит. Может быть, это и есть предок, от которого зависит все мое счастье. Давайте его сюда, дорогой могильщик. Пойдемте к нему.
ПРОИСШЕСТВИЕ ВОСЬМОЕ
Кладбище. Разверстые могилы, покосившиеся кресты. Мертвенный свет луны. Над крестами летают не то черти, не то летучие мыши. Все громче слышится леденящий душу вой покойника. Впереди по извилистой тропинке крадется могильщик, за ним аудитор.
- Я его спугну, а вы стойте в засаде и ловите. Если упустите, пеняйте на себя… - шепчет могильщик и исчезает между крестами.
Питониус раскрывает "Личное дело" и устанавливает его поперек тропинки.
Голос могильщика. Ату, ату!.. Киш!.. Киш!..
Вой нарастает, как будто несется пожарная машина.
В конце тропинки показалась и приближается тень.
Раз - Питониус захлопнул тень двумя створками "Личного дела" и бережно извлек пойманного.
Питониус. Отдышитесь, молодой человек. Отдышитесь и удовлетворительно объясните, не являетесь ли вы сорок первым предком Карла Питониуса, которого вы видите перед собой.
Тень (со стоном). Да, я и есть ваш сорок первый несчастнейший предок, о Питониус.
Питониус (с тревогой). Почему же, однако - несчастнейший? Как прикажете понимать это самое "несчастнейший"? Надеюсь, вы не запятнали нашего фамильного древа, надеюсь, что ваша прижизненная деятельность была, так сказать… Являла… Не противоречила?!..
Тень (с искренним молодым чувством). Что касается меня лично, то я могу без страха и стыда глядеть в глаза и вам, и любому другому аудитору, который когда-либо существовал или когда-либо будет существовать. Лично я был людоедом.
Питониус. Людоедом? (Подумав.) Что ж, весьма, так сказать, почтенная профессия. Возможно, она несколько вышла из моды. Но мода изменчива. Сегодня носят узкие брюки, завтра - широкие. При вашем почтенном прошлом не вижу никаких причин, чтобы в такой мере убиваться и оглашать окрестности стенаниями. Успокойтесь, молодой человек. Родственно молю вас - успокойтесь и утешьтесь. Советую вам по-отцовски…
Тень (с нервным стоном, перебивает). Не упоминайте при мне этих слов - по-отцовски. Не терзайте мне душу…
Питониус. Простите, я не совсем понимаю. Отец - это такое в некотором роде святое слово…
Тень. Оно и для меня было святым, сладкозвучное слово - отец. Было, было, но:
От этой мысли холодеет кровь.
Овидий сам воспел его любовь.
Питониус. Покороче, сударь. Если все людоеды так болтливы, да еще выражаются в стихотворной форме, нечего удивляться предубеждению некоторой части образованного общества против вашей профессии. Выражайтесь покороче и яснее. Имейте в виду, от этого зависит будущее всего нашего рода.
Тень. Первую половину жизни мой батюшка являл пример другим гражданам Вечного города. Он состоял главным экзекутором при священной особе Цезаря Августа… Но все переменилось, и так внезапно… Нет, он не склонялся утомленный над моей колыбелью, и капли благородного пота не орошали моих младенческих ланит…
Питониус. К черту младенческую колыбельку. Подавитесь вашей дьявольской сентиментальностью. Говорите не о том, чего не было, а о том, что было.
Тень. Мой батюшка полюбил прекрасную Изабеллу и таинственно исчез сразу после свадьбы, в первую брачную ночь, едва прекрасная Изабелла успела зачать меня.
Питониус. Ну и что ж? Конечно, странно, что при столь поспешной работе ваш батюшка успел, так сказать, вложить в вас столько слюнявой сентиментальности. Зачем, однако, эти стенания? Я понимаю, если бы он исчез, не выполнив, так сказать, своих обязанностей. Человечество оказалось бы в выигрыше, но вы лично имели бы право на некоторые нарекания. Но ведь вы родились, черт возьми. Чего вам еще нужно?..
Тень. О, лучше б я на свет не появлялся. И в мире нерожденных душ остался… Лучше, в тысячу раз лучше. Когда я вырос, моя мать, прекрасная Изабелла, призналась, что… (Рыдания не дают ему возможности договорить.)
Питониус. Дальше, дальше. Хотя я не людоед, а проходил службу по другому ведомству, еще минута, и я сожру вас вместе с вашими тощими костями. В чем она призналась?
Тень. Она призналась в том, что в крови ее смешалась кровь цыганская, иудейская и эфиопская!