Вися в паутине, Саша с тоской думал о том, что Кристобаль Хозевич, оказывается, тоже по уши замаран в каких-то сомнительных делишках - то ли в спекуляции, то ли в чём похуже. Потом ему вдруг подумалось, что Хунта вообще-то и раньше жил не по средствам. Он одевался в импортное - за исключением разве что норковых шуб. Его никто никогда не видел в институтской столовке. Машины у него не было, потому что он плевал на запреты и трансгрессировался куда хотел - что характерно, без последствий. На восьмое марта он дарил женщинам огромные розы на длинных стеблях - настоящие, не магические. Пил он исключительно "Курвуазье" и "Наполеон". Не то чтобы это выходило за рамки, но требовало определённых расходов. Между тем, зарплату Кристобаля Хозевича Привалов знал, поскольку обсчитывал институтскую бухгалтерию. В восьмидесятые Хунта получал четыреста тридцать рублей - профессорскую ставку. Были ещё всякие надбавки, но не так чтобы очень уж большие. Столько же получал Киврин - который, однако, ходил в тулупе на меху и пил самогон собственного приготовления, а зарплату тратил на книги.
- В общем, бабло заводим через Хачо, он хочет половину и сразу валит... - тем временем тараторил синий.
- Половину? Он часом не прихуел? - неожиданно грубо сказал Хунта. Матное словцо выбило Привалова из прострации и он снова стал прислушиваться.
- Не, ну, он как бы уважаемый человек... - начал было синий.
- Меня не интересует, кто он у себя там, - надменно произнёс Кристобаль Хозевич. -Десять процентов, Васюта, десять процентов и край. И это скажешь ему ты, Васюта. Если будут вопросы - спроси, чем набить его чучело. Стружкой или соломой. И я всё сделаю без магии. Руками. С использованием традиционных инструментов.
Привалов вздрогнул. Он на ментальном уровне ощутил, что Хунта не шутит, причём ни на малейшую дольку. Нет, Кристобаль Хозевич имел в виду именно то, что сказал.
Видимо, Васюта тоже что-то такое почувствовал.
- Не, ну так тоже не надо, - забормотал он, - Хачо не лаврушник какой-нибудь, он уважаемый человек, в Тамбове смотрящим был...
Хунта с крайним презрением махнул рукой.
- Не парь мне мозги. Да, и напомни - я его везде найду. В родном селе - в первую очередь... Что у нас с жидами?
Саша чуть не выпал из-под защиты паутины. Он знал: это слово нельзя говорить даже в шутку. Его могли говорить только конченные подонки и фашисты. Даже Выбегалло, которого все подозревали в антисемитизме, ни разу не произнёс такого на публике - боялся, наверное. Но Хунта сказал его совершенно спокойно, и при этом - Саша это чувствовал - имел в виду именно то, что сказал.
- Да чё-та менжуются. Один Абрамыч рвётся в бой. Но у него сейчас эта херня... как её... Логоваз...
Тут Саша увидел, как в соседнем кресле появляется Володя Почкин. Был он, правда, каким-то выцветшим, цвета пыли. Приглядевшись, Привалов увидел у него на голове кепку-невидимку. От ментального зрения она, похоже, не защищала.
Хунта тоже заметил Почкина и сделал ему знак - дескать, сиди тихо. Тот кивнул и тут же громко скрипнул отодвигаемым креслом. Васюта вздрогнул, глазки у него заметались, но ничего не увидели.
- Да, кстати, - сказал он. - Шеф, можно личное?
- Отчитайся по общему сначала, - буркнул Хунта, но потом сделал благодушное лицо. - Ладно, валяй.
- Мне бы, - замялся синий, - обнал маленький. Не поверишь: полторашки не хватает.
- Из-за полторашки я буду делать обнал? - не понял Хунта. - У тебя что, черви в голове завелись?
- Ну шеф, очень нужно, - впервые в голосе синего прорезались просящие нотки. - Говорю же, личное у меня. "Волгу" хочу купить. Кент продаёт. Всё бабло собрал, полторашки нету свободной.
- Ты идиот? Зачем тебе советское говно? Через пару лет "мерседес" купишь.
Саша зацепился мыслью за паутинку, чтобы не упасть. Он, конечно, читал "Огонёк" и общие антисоветские настроения разделял. Но в этих брошенных походя словах было столько презрения - даже не к советской власти, а просто ко всему местному - что Саша, наконец, понял: Кристобаль Хозевич эту страну не любит и не любил никогда.
- Шеф, - неожиданно грустно сказал синий Васюта, - ты меня тоже пойми. Я до тюрячки водилой был, большое начальство катал. На "Волгах". И всегда думал - мне бы такую машину. Через пару лет может и не будет меня. Так хоть на "Волге" поезжу.
Хунта, прищурившись, всмотрелся в собеседника.
- А у тебя чутьё есть, Васюта, - сказал он. - Ладно, хрен с тобой. Давай бумаги.
Обрадованный синий выложил на стол какие-то бумажки, соединённые скрепкой. Хунта пристально посмотрел на них, и бумажки испарились. Вместо них появилась пачка красных десяток, перемотанная резинкой.
- Благодарствую, - искренне сказал синий.
- Гуляй, - ответил Хунта и сделал вольт. Синий исчез вместе с деньгами.
- Ну чего? - бросил Кристобаль Хозевич в пространство.
В соседнем кресле нарисовался Почкин с кепкой-невидимкой в руке.
- Готово, - бодрым комсомольским голосом отрапортовал он и положил на стол распечатку.
Привалов аж высунулся из-под паутины. Распечатка была на вид знакомая, алдановская, свеженькая - прямо из АЦПУ. Похоже, Почкин что-то рассчитывал на "Алдане" в его отсутствие. Некоторые навыки у него были, но чтобы Володя что-то делал без его, Привалова, помощи - это было крайне странно.
Хунта посмотрел на неё брезгливо.
- Ты мне чего принёс? - спросил он. - Я что, буду в ваших расчётах ковыряться? Суть в чём?
Почкин не смутился.
- Суть конкретна, - сказал он. - В общем, получается так, что для наших нужд серьёзной коррекции отсекателя не требуется. Достаточно переключить полюса. Ну то есть пустить наоборот. Раньше эта херакала отсекала мысли о деньгах, о комфорте и всё такое. Всё антиобщественное, короче, отсекала. А после переключения будет отсекать общественное. Чтобы думали только о деньгах, комфорте, человек человеку волк и всё такое. Кто не принимает новых реалий - у того шерсть. Только теперь не на ушах, а на жопе. Можно жёсткую сделать, чтоб бритва не брала, там коэффициентик есть поправочный...
- На жопе? - Хунта издал короткий, как выстрел, смешок. - Это хорошо, что на жопе. Нам теперь не публичный позор нужен, а тайный. Чтоб лошара знал, что он лошара. Но строго про себя. Особо жёсткой тоже не делай, - распорядился он, - пусть бреются... - усмехнулся он. - А ты уверен? Да, кстати - Привалов знает, что ты на его машине что-то обсчитывал?
Володя гаденько ухмыльнулся.
- Я Сашу погулять отправил. Он на меня залупнулся, сучёныш мелкий. А я на него морок навёл. Надеюсь, его в виварий не занесёт. А хоть бы и занесло. У нас там василиски не кормленные.
- Ты кретин, - ровным голосом сказал Хунта. - У меня договорённость о публикации в "Magical Research Announcements". О методе трансцензуса Хунты. Скажи, Вова, это ты мне доработаешь метод трансцензуса?
Вова наглости не растерял.
- Шеф, да зачем вам это? - вытаращился он. - Сейчас-то нам зачем? Сейчас все дела по коммерции и по разборкам...
- Ты действительно идиот, - заключил Хунта. - Ты на Запад будешь ездить как советский коммерс? Я - нет. Мне нужна нормальная позиция. А единственная нормальная позиция, которую дают людям из этой страны - научная. Науку мне сейчас делает Привалов. И он мне нужнее, чем ты. Таких как ты вагон. Я с улицы возьму поганца и в три дня всему научу. А таких как Привалов - один на институт. Это я тебе говорю как математик.
- Шеф, да чего с ним случится? Насчёт василисков - это я шутканул. К слову пришлось, - принялся отбазариваться Володя.
- Нет, дорогой. Это не к слову пришлось. Это к тому пришлось, что ты сейчас пойдёшь Привалова искать. Найдёшь. Извинишься...
- Перед лошарой извиняться? - взвился Почкин и тут же захлопнул рот со стуком зубов: Хунта прижбулил его стандартным, но сильным вольтом.
- Если я тебе велю извиниться перед лабораторным хомячком, ты пойдёшь и попросишь у него прощения, - сообщил Хунта. - Так вот. Ты найдёшь Привалова, извинишься, включишь теплоту. Посидишь с ним. И потом переведёшь разговор на статью по методам трансцензуса. И когда он загорится - активируешь на ударный труд. В одно касание, вплоть до тетануса. Ночь пускай посидит, но чтобы завтра было готово.
- А Стелка? - напомнил Володя.
- Вот сам к ней и сходишь. Или Эдика попросишь. Или бригаду ебучих кадавров пошлёшь! Но чтобы Привалова никто не отвлекал! Потому что отсекателем ведает Модест. И он может переключить его хоть завтра. После чего Привалова придётся долго приводить в себя. Ты хоть это понимаешь?
- Понимаю, - буркнул Почкин.
- Выполняй, - сказал Хунта и Почкина не стало.
Кристобаль Хозевич достал папку с бумагами и углубился в них.
Привалов тем временем напряжённо думал. Статья о численном методе Хунты у него была почти готова. Собственно, там осталось довести до ума одно преобразование. По этому поводу Саша хотел посоветоваться с Хунтой, потому и тянул.
Теперь же он принялся вспоминать историю совместного научного творчества с самого начала.
Математический талант у Саши был. Школьником он брал места на олимпиадах. Но дальше дело как-то не шло. Других детей обхаживали, зазывали в спецшколы и маткружки. На Сашу смотрели как на муху в супе, даже когда вручали грамоты и призы. В чём дело, он не понимал, но отношение чувствовал.
Дальше всё шло как-то ни шатко ни валко. Попытка поступить на мехмат оказалась неудачной. Саша закончил ЛЭТИ, отработал год инженером-электронщиком, потом его занесло в программирование. Снова заняться математикой подбил его Кристобаль Хозевич, пытавшийся решить численными методами одну заковыристую задачку. Привалов нашёл общее решение, причём почти случайно. Хунта умилился, подсказал пару интересных моментов и посоветовал оформить статью, которая и вышла в институтском сборнике под двумя фамилиями.
Перебирая всё последующее, Привалов был вынужден признать, что Кристобаль Хозевич его особенно не обижал, результаты оформлял как совместные и как Почкин себя не вёл. Просто все эти публикации лично Привалову ничего не приносили. Хунте вроде бы тоже. Так что Саша особенно не считался почестями, считая их ничтожными. К тому же себя он ценил невысоко, и по сравнению с великим и ужасным Хунтой считал себя побрекито локо. Оказалось, что Хунта придерживается иного мнения. Саша даже немножко загордился - пока не вспомнил, что, оказывается, Хунта всё это время что-то знал и готовился, чего Саша, оказывается, и в душе не предполагал.
Тут ему пришло в голову, что он вообще чего-то не знает. Чего-то маленького, важного и главного, что знают абсолютно все вокруг. И поэтому он всю жизнь гробится на чужой успех, а все вокруг над ним смеются, гоняют за сыром, эксплуатируют и трахают его жену. Потому что им ведом какой-то секрет, который ему не рассказали. Может, родители, а может, в школе. Или, может, рассказывали, да он не понял.
Саше стало ужасно жалко себя. От этого чувства его потянуло вниз, к полу - и он выплыл из-под мушиной ауры.
Внезапно Хунта поднял голову. В глазах его вспыхнули жёлтые искры.
- Кто здесь? - сказал он, складывая пальцы в какую-то сложную фигуру.
Привалов, жутко перепуганный, бросился прочь - сквозь стену. Стена пропустила его с трудом, но всё-таки пропустила. Однако сзади раздался зловещий шорох. Обратив внимание назад, Саша увидел какую-то белую сеть с крючками, которая вылезала из стены и тянулась к нему. Он понял, что это ловчее заклятье Хунты и тут же проскочил через другую стену, потом пулей полетел в пол, сжавшись до размеров атома водорода, пересёк какую-то заколдованную полосу, потом наткнулся на охранную магическую решётку, которая отшвырнула его в сторону. Белая гадость просвистела мимо и в неё врезалась. Решётка выгнулась, и два заклятья начали рвать друг друга. Сущность Привалова пролетела между ними, замирая от ужаса.
Потом он попал в какой-то тёмный колодец, еле увернулся от блестящей золотой змеи - и, наконец, вылетел куда-то, где почувствовал, что за ним никто уже не гонится и можно не бояться.
Первое, что увидел Привалов - это стограммовую жестянку растворимого кофе с папуасом. В Соловце его не бывало в принципе, в Ленинграде - в принципе бывал, но Саше принципиально не попадался. Стелле иногда присылали родители, но в прошлом году кофе пропал даже в столицах. Саша потянулся было к дефициту и тут же отлетел на метр - такой силы чары были наложены на банку. Присмотревшись, Привалов заметил аккуратную этикетку: "Проклятье неизвестной конфигурации. Бризантность 75, фугасность 1,8, стабильность 80. Расшифровке и снятию не поддаётся. Наложено Розалией Викторовной Пересунько, (род. 1919, г. Винница), природной ведьмой, против соседей по коммунальной квартире".
Немного отодвинувшись, он увидал и другие предметы - пятилитровую банку с огурцами домашней закатки, банку поменьше, тёмного стекла, из-под импортного пива, потрёпанную книжку Булгакова "Мастер и Маргарита", индийский чай в железной банке... Всё это было снабжено пояснениями и комментариями - когда и где это было заколдовано и с какой целью. В основном это были разного рода проклятья и зложелания.
Куда он попал, Саша понял почти сразу: его занесло в Отдел Заколдованных Сокровищ. Вывод был чисто логическим: помещения были битком набиты сокровищами, и все они - Саша теперь это ясно видел - были заколдованными. Колдовство было, как правило, нетривиальным и чаще всего смертоносным. Что интересно - с номинальной стоимостью вещи сила колдовства коррелировала слабо. Например, на старинном золотом перстне с сапфиром висело слабенькое - хотя довольно изящное - пожелание мук совести тому, кто его присвоит. Зато копеечная пластмассовая заколка была запрятана в прозрачный футляр из бронестекла, тщательно прикреплённый к полке никелированными зажимами. Надпись внизу гласила: "Заклятье на быструю мучительную смерть. Бризантность 98, фугасность 4,5. Подарок свекрови."
Проплывая мимо турецких туфель на каблуках, Саша обмысливал открывшиеся ему тайны. В принципе, несмотря на все успехи матмагии, волшебство было и оставалось наукой экспериментальной. При этом от старых магов ждать новинок не приходилось: большинство используемых ими заклятий было известно ещё в Вавилоне и Халдее. Тем не менее, принципиально новые решения откуда-то брались, причём довольно регулярно. Привалов даже слыхал, что их "ищут в народе", но не представлял себе, как это технически. Теперь ясности в этом вопросе добавилось. Стало также понятнее, почему отдел Заколдованных Сокровищ так прячется. Непонятно было, что делать дальше.
Он проплыл сквозь несколько стен, пока не наткнулся на дверь, оказавшую существенное сопротивление. Тормозом оказался тот самый витой шнур. Пришлось оборвать обе оставшиеся нитки. Потом содралось какое-то очень тонкое заклятье, приклеенное, казалось, к самой коже души.