- Это целиком заслуга Пелло.
- Да, без него наш план ничего не стоил бы.
- Ну, что ж, в таком случае, в бой! Давно я ждал этой минуты. Тебе, Дгех, придется пожить первое время в городе. Благо, у нас есть теперь передатчик. Будешь меня информировать. А я послежу за нашим пришельцем. Очень кстати подвернулся он нам под руку. Я ведь на место директора метил тебя, Дгех. Но ты мне больше нужен на свободе, хотя с тобой было бы все надежней. Но без верного помощника мне так и так не управиться. Только бы выиграть первый раунд, а там пойдет легче.
- А что будет дальше, господин Чагда? - спросил Гуино. - Я имею в виду, когда вы войдете в состав правления.
Чагда рассмеялся:
- Вы боитесь за свое положение?
Гуино промычал что-то неопределенное в ответ.
- Но вы же прекрасно понимаете, что лучше, чем я, никто не способен управлять делами компании. Тем не менее, вы останетесь моей правой рукой.
- Именно это я и хотел узнать. Интересы компании требуют, чтобы вы встали во главе руководства…
Советник Пелло встретил Гуино на окраине города. Пересев в другой экипаж, он впервые почувствовал беспокойство и неуверенность. Чагда действовал на него успокаивающе, но теперь доктор был далеко.
- Как моя жена, Пелло?
- Все в порядке, она, конечно, подозревает кое-что, - советник сделал паузу, и на лице его промелькнула усмешка, которую он тут же подавил, - но это к делу не относится.
- Что именно? - насторожился Гуино.
- Нет, нет, все в порядке. Она не сомневается, что у вас важные дела.
- Как бы не так, - хмуро произнес Гуино. - Она уверена, что эти две ночи я провел у любовницы.
Пелло промолчал, личная жизнь директора его не касалась, он размышлял о предстоящем заседании правления и в отличие от Чагды испытывал некоторое сомнение в том, что новоявленный глава компании сумеет повести дело так, как нужно. Первое впечатление, однако, оказалось вполне благоприятным, манеры директора, по крайней мере, остались прежними. Но что произойдет с привычками и вкусами? Как он поведет себя в семейной жизни? Внешне он, естественно, не мог измениться. Правда, то, что он вспомнил о жене, обнадежило Пелло. То есть, новый директор остался самим собой и в тоже время должен стать игрушкой в их руках и проводником их политики. Сомнительный эксперимент как будто удался. Но как отнесутся остальные члены правления к решительной перемене курса, заподозрят ли подвох? Кое-кого из самых надежных он, Пелло, уже подготовил; секрета, конечно, не раскрыл, но они проголосуют против Ямдана, если этого потребует глава компании.
И все же затеянные Чагдой перестановки и перемены представлялись советнику не очень надежной вещью. Хорошо иметь послушного, как собачку, директора, но лишь до поры до времени. Вдруг произойдет непредвиденное, выйдет из строя аппарат Чагды или еще что-нибудь, и все рухнет? Поскорей бы провести предварительные процедуры, выбрать директором Чагду и уже не зависеть от случайностей и всяких экспериментов!
- Вот, ознакомьтесь с вашей речью, - Пелло протянул Гуино кожаную папку с металлическими застежками.
- Да, да, - рассеянно проговорил Гуино, - но я не представляю, в чем можно обвинить Ямдана?
- В присвоении средств и доходов компании. Банальное обвинение, но надежное.
- Ямдан - не рядовой акционер, нужны факты.
- Об этом я позаботился. Документы в папке.
- Он на самом деле в чем-то замешан?
- Так, слегка. Как любой из нас. Но кое-что пришлось передернуть.
- А если он разоблачит?
- На это потребуется время. К тому же главный пункт обвинения, на который следует упирать особо, его шашни с городскими властями.
- Насколько я знаю, он самый ревностный защитник независимости компании, никто этому не поверит.
- Его роль поборника наших интересов - всего лишь ширма. Он агент города и хочет сделать компанию придатком городского управления.
Пелло сам был членом городского управления, и Гуино подумал, что у него есть веские доказательства. Тем не менее, он переспросил:
- Агент города?
- Именно.
- Вы затеяли серьезную игру, - проговорил Гуино задумчиво. В нем заговорил вдруг истинный директор, словно и не было никаких метаморфоз. - Очень серьезную. Оскорбленный Ямдан будет апеллировать к властям. Добьется, чтобы с него сняли обвинение в растрате, зачем нам борьба на два фронта? Мы лишь усилим позицию города, если Ямдан станет их явным сторонником. Ему известны многие наши тайны и вряд ли он станет скрывать их, когда поймет, что мы его разоблачили или предали. Не знаю, что здесь верней. Нет, я против этого пункта, в любом случае против. Ямдан должен остаться нашим. Пусть в опале, но нашим.
Пелло слушал его с интересом.
- Что ж, произнес он, - подобную иллюзию ему можно внушить. Оставить некоторую надежду. Но нынешняя ситуация складывается не в пользу города. В управлении большинство за нашими сторонниками. Все это знают, и тем более восстанут против Ямдана из-за его двойной игры. Близок день, когда компания окончательно проглотит город. Нас не должны смущать средства. Я утверждаю открыто: то, что мы припасли для Ямдана - это удар в спину. Другого выхода нет. Он единственный серьезный противник Чагды.
- Кому удар, ему или нам? - заметил Гуино с иронией.
- Он готовит против нас, но ударим мы. Однако, я вижу, вы еще способны шутить? Прекрасно! По крайней мере, ваша жена не скоро догадается, что ей подсунули другого батубе в облике ее благоверного муженька.
- Давайте не будем затрагивать мою жену. А в отношении Ямдана нужны достоверные факты. Если их не будет, мы только подскажем ему идею защиты. Он с полным основанием перейдет во враждебный лагерь, и интересы компании пострадают.
- Не успеет, не беспокойтесь.
- Ну, хорошо, а сами вы уверены, что я стану действовать так, как нужно? - спросил вдруг Гуино. - То есть, я хочу сказать, вы верите в аппарат Чагды?
Пелло рассмеялся:
- Теперь верю. Были некоторые сомнения, но теперь верю.
- А как бы я себя повел, если бы ничего не получилось?
- Вы не сидели бы сейчас со мной в одном экипаже.
- Ладно, я ознакомлюсь с докладом. Вы нагородили за моей спиной такого, что не сразу разберешься. Боюсь одного, как бы не выглядеть полным идиотом перед правлением.
- Это исключено, - сказал Пелло и прикрыл глаза, откинувшись на мягкую спинку сидения.
Дороги на окраинах города были скверными. Экипаж ехал медленно, осторожно пробираясь по рытвинам и лужам. Гуино, не обращая внимания на тряску, углубился в бумаги. Потом, поудобней устроившись на сидении, глубоко задумался.
Перед самым Домом правления он снова забеспокоился и ощутил нечто похожее на страх. Справится ли он? Ведь предстоит иметь дело не с друзьями и сообщниками, как раньше, а с врагами. В противоположность настроению, охватившему его во время разговора с Пелло, теперь он ясно осознал, насколько шатко его положение. Ко всему прочему усилилось чувство вины, что он незаконно, может быть, путем обмана влез в чужую шкуру, присвоил себе чужой пост, чужую семью. Даром это не должно пройти. Удивительно, что Чагда, да и Пелло, как будто вполне уверены в нем. Но почему он сам не уверен в себе? Или, может, это Чагда играет его настроениями, покручивая ручки своего аппарата, играет, как кошка с мышкой, позволяя ему поартачиться в меру, пофилософствовать, а в нужную минуту заставит его сказать или сделать то, что требуется? Но зачем ему это? Неужели он не способен был отлить из него, как из бронзы, истового директора, без сомнений и колебаний, без посторонних мыслей, надежного проводника своих планов? Нет, скорей всего, Чагда не ставил такой цели перед собой. Похоже, что он как раз и рассчитывал на все эти колебания, ведь они постепенно, но неотвратимо погружают его в атмосферу мелочной борьбы и интриг, он должен быть не просто рупором или марионеткой Чагды, а изворотливым и хитрым политиком. Его двойственное положение, страх перед разоблачением вызовут в нем новую энергию, выработают железную хватку, которыми его предшественник, возможно, и не обладал.
Нет, все это чепуха, вдруг решил Гуино! Чагда не мог заранее знать всех нюансов его поведения в новой роли, не мог с полной достоверностью предвидеть результат своего эксперимента. Вероятно, он догадывался, что полного слияния двух личностей не произойдет. И только. Но означает ли это, что он, Гуино, способен действовать независимо? И кто в конце концов победит в нем?
Он испытывал брезгливость к своему телу, к пухлым пальцам, которыми слегка барабанил по коже папки, и это было невыносимо. Невыносимо, потому что он вынужден оберегать то, что ненавидел. Реакции чужого тела не подчинялись ему. Закусив до боли нижнюю губу, он разжал зубы и слизнул солоноватую отвратительную кровь. Нет, самому себе он ничего не способен сделать. Он должен подчиняться, выбраться из ненавистной оболочки он не мог.
X
Отвращение к своему телу еще больше возросло в нем, когда после заседания правления он поехал домой. Стоило ему на миг представить жену, детей, как в нем поднималась глухая злоба против Чагды. Он скрипел зубами, сжимал кулаки, посылал безмолвные проклятия, клялся отомстить своему мучителю, хотя прекрасно понимал, что это невозможно. Что за пытку уготовил ему Чагда? Даже обличье ави не казалось ему столь ужасным по сравнению с нынешним положением. Тогда его сознание, словно сжалось, втиснулось в узкую щель примитивных инстинктов. Это было унизительно, грубо, но понятно и определенно в своей унизительной простоте. Он испытывал страх, недоумение, горечь, будто обездоленный, выброшенный за борт калека, которого лишили слишком многого, чтобы думать о мелочах. Теперь же целый ворох противоречивых ощущений обрушился на него, и любая мелочь, на которые в обычном состоянии не обращают внимания, заявляла о себе и мстила ему. Он запутался в своих эмоциях, ему казалось, что организм его расстроился, словно пришедший в негодность музыкальный инструмент, из которого невозможно извлечь ни единого верного звука. Его бесила едва ли ни каждая складка или морщина на коже, короткие завитки волос на пальцах, вздувшиеся жилы на руках. Невольно всю ненависть он перенес на руки, так как они постоянно были перед глазами. Наконец, чтобы немного успокоиться перед встречей с семьей, он догадался надеть перчатки.
Новое испытание ему предстояло встречать одному, даже Пелло теперь не было с ним. Неужели и жена ничего не заметит, как не заметили ничего члены правления, секретарь, служащие компании, с которыми он встречался и говорил? Конечно, она должна заметить, только, возможно, ничего не поймет. И, может быть, со временем его отвращение к самому себе пройдет или хотя бы ослабнет? Может, он привыкнет? И хотя, с другой стороны, ему нисколько не хотелось привыкать, он готов был искать утешение в чем угодно, лишь бы ослабить пытку. Кто знает, может, в конце концов он и к жене привыкнет, а она привыкнет к нему?..
Гуино усмехнулся. Похоже, он не прочь надежно и надолго устроиться в чужой шкуре! Стоило подумать об этом, как сразу захотелось напиться до беспамятства. Сбежать из дома и напиться. Но он вовремя спохватился и решил действовать не как взбалмошный гуляка, а вполне респектабельно, как и подобает столь важным сановникам его возраста. Прежде надо появиться в семье, а уж затем, сославшись на дела, уехать.
К счастью, жены дома не оказалось. Служанка сказала, что она отправилась навестить госпожу Ямдан. Это, значит, надолго, обрадовался Гуино. Госпожа Ямдан содержала нечто вроде великосветского салона, у нее собирались избранные гости и засиживались допоздна. Со злорадным удовлетворением Гуино подумал, что сегодня гостям будет не очень весело, скоро всем станет известно о падении мужа содержательницы салона. А так как Ашкала на счету самой близкой подруги госпожи Ямдан, то и ей будет не сладко. Что ж, это хорошо, интриги в правлении притупят ее наблюдательность, и она не сразу заметит, что у нее теперь новый муж.
Поднимаясь по лестнице в кабинет, Гуино заметил сына. Он был старшим из детей. Предшественник Гуино его не особенно любил, и поэтому, быть может, он неожиданно вдруг испытал нечто похожее на теплое чувство при виде сына. Его узкая мордочка - с оттопыренной верхней губой, из-под которой резко выступали передние резцы, тонким заостренным носом и округлыми глазами - своими чертами напоминала что-то крысиное и не была симпатичной. Но он был аккуратен, послушен, исполнителен, и это с лихвой перекрывало его физическую непривлекательность. Так и сейчас он почтительно склонился и кротко проговорил:
- Здравствуй, папа.
- Привет, Пинг, - весело ответил Гуино, стремясь подбодрить не то его, не то самого себя. Больше ему нечего было сказать сыну, и он пошел дальше.
На столе в кабинете накопилось много почты. Гуино принялся перебирать конверты, пока не наткнулся на один, сильно пахнущий духами. По почерку и духам он сразу догадался, от кого письмо, и торопливо разорвал конверт. Текст был предельно откровенен, хотя и завуалирован ничего не значащими фразами. Мица приглашала, скорее, даже требовала, чтобы он навестил ее. Сперва Гуино нахмурился. Хорошо, что жена не имела привычки проверять его корреспонденцию, хотя и догадывалась о том, что у него есть любовница. Но затем Гуино подобрел. Отлично! На сегодняшний вечер у него есть убежище! А когда он вернется, жена уже, наверное, будет спать. Вложив записку обратно в конверт, Гуино хотел было разорвать его пополам, но тут в дверь кабинета тихонько постучали, и на пороге появилась Амей. Прежний ее отец боготворил дочь, и из чувства противоречия Гуино хотел вызвать в себе отрицательные эмоции, однако, взглянув на нее, он мгновенно оттаял. Амей была настоящей красавицей. Правда, сейчас еще рановато судить, что из нее выйдет в будущем, но подурней она наполовину, женихов у нее будет хоть отбавляй, даже если ему, Гуино, придется оставить теплое местечко директора.
Амей прошла к кожаному креслу у стола и забралась на него с ногами, она была в брюках и блузке с короткими рукавами, Гуино невольно залюбовался ее миниатюрными пальчиками на ногах, ногти на которых были покрашены перламутровым лаком. Глаза Амей оживленно блестели, она сидела с таким видом, словно специально хотела показать свои ногти.
- Ты что, уже красишь ногти? - спросил отец.
- Правда, красиво? - произнесла Амей, очень довольная, что ее косметические притязания не остались без внимания. Жаль, у нас такая грязь на улицах, не пройдешь в босоножках. От тебя ведь тоже зависит, неужели вам безразлично?
- Да, в городе у нас скверно, надо подумать.
- Целыми ночами заседаете, а такой простой вещи не поймете, - она покосилась на благоухающий конверт. - Мама на тебя очень сердится.
- В самом деле, за что же? - стараясь казаться равнодушным, спросил Гуино. Он перехватил взгляд дочери и несколько смутился.
- Она ведь знает, что ночных заседаний не было.
- Она знает только то, что знает госпожа Ямдан, а последней кое-что не положено знать, - резко, с достоинством ответил Гуино.
- А что не положено знать госпоже Ямдан?
- Тебе еще рано вникать в дела компании. Неужели это тебя интересует?
- Очень даже. Я ведь неспроста говорила про грязь на улицах, меня это очень интересует.
- Смотри-ка, кто бы подумал! Ты у меня совсем взрослая. Но грязь - это мелочи, знаешь, мне показалось, что Пинг какой-то пришибленный сегодня, - произнес он, стремясь перевести разговор на другую тему.
- У него растут усы, и он стесняется. Считает, что слишком рано для его возраста. В усах он весь пошел в тебя, - засмеялась Амей.
- А в остальном?
- В остальном? - она задумалась. - Не знаю, - наконец проговорила она, хотя явно чувствовалось, что у нее на это есть определенное мнение.
- Ты опять уйдешь? - неожиданно спросила она после непродолжительной паузы.
- С чего ты взяла? - он даже вздрогнул слегка, столь был шокирован ее вопросом.
- Просто спросила.
- Сегодня я долго не задержусь.
- Ладно, не буду мешать, - она спустила с кресла ноги, нащупала босоножки и ушла.
Гуино с раздражением разорвал письмо на мелкие клочки, идти к Мице ему уже не хотелось, но по-прежнему хотелось напиться. Даже еще сильней, чем раньше. Но в каком-нибудь кабачке на публике ему показываться нельзя, слишком он заметная фигура. В заведение для высшего круга тоже идти не стоит. Во-первых, там не напьешься, а во-вторых, там сейчас кипят страсти. Остается только Мица.
Гуино был доволен, что проницательная Амей ничего не заподозрила. Вероятно, Чагда в самом деле хорошо поработал, и он, Гуино, только зря треплет себе нервы. Ко всему прочему домашняя обстановка подействовала на него благотворно, он даже забыл о своих пухлых волосатых пальцах, которые так ненавидел, успокоившись окончательно, он выпил рюмку сали, убрал в бар бутылку и пустую рюмку и только тогда вышел из кабинета.
Мица встретила его в пуховом платке, прижимая правую руку к щеке, лицо ее было осунувшимся и злым. Глаза выглядели впалыми, больными.
- Так и знала, что сегодня ты обязательно придешь, - проговорила она язвительно.
- Но ты же писала, - растерялся Гуино.
- Как будто это на тебя действует. Я без конца пишу. Вчера было все нормально. А утром проснулась, и началось. Ужасно больно.
- Что, зуб?
- Неужели не видно!
Она уселась на диван, прижав обе руки к щеке, и принялась слегка раскачиваться.
- Врач был?
- А что толку! Ничего не помогает. Вырывать я боюсь и не хочу. Хорошо хоть заглянул. Я чуть не умерла с тоски. Когда болит что-нибудь и никого нет рядом, так остро чувствуешь одиночество. Умри, и никто не вспомнит.
- От зубов еще никто не умирал, - несколько грубовато произнес Гуино. Он был чрезвычайно рад, что у Мицы болит зуб, и за грубостью хотел скрыть свою радость. Иначе бы она почувствовала. Теперь он зависел только от ее жалоб, нытья, болтовни, а это можно пропустить мимо ушей, главное, она не будет допекать его своими ласками. На всякий случай он неуклюже посочувствовал ей, заключив многозначительно. - Но что такое зубы - каждый знает.
- От тебя дождешься сочувствия… Ты не против, я лягу? - И не дожидаясь ответа, она прилегла на диван. Но не прошло и минуты, как снова поднялась.
- Хоть плачь, - сказала она уныло.
Ему стало ее жаль.
- Выпей немного сали, - не без умысла предложил он. - Знаешь, помогает.
- Ничего мне не поможет.
- Посмотрим.
Он подошел к буфету, открыл застекленные дверцы и с удовлетворением отметил, что там стоят две целые бутылки и еще одна, почти полная.