Антиутопия. Рукотворный мир Андеграунда давно вышел из-под контроля, давно забил на своего творца. Он жил по своим законам. Более того, творил свои собственные. Экспериментируя с теми составляющими, которые сливались, сбрасывались, истекали из саркофагов, хранящихся глубоко под землей, подземный мир производил нечто новое. И это новое нуждалось - в зрителях? - вряд ли. Это нечто нуждалось в подопытных кроликах, на которых так удобно ставить эксперименты. А кто здесь, под землей, стал подопытным догадаться несложно. Четверо из таковых, увешанные бесполезным оружием, двигались по коллектору к вертикальному столбу, врезанному в толщу земли и уводящему далеко на глубину.
Булгакова Ирина
Уровень
ПРОЛОГ
- Ещё… ещё… ещё…
Девушка стояла за бетонным выступом, вдавив спину между двух железных опор. Нестерпимо кольнуло под левой лопаткой. Судя по всему, скорпионом огрызнулся вывернутый из стены болт. Девушка стояла, боясь пошевелиться. В сыром воздухе коллектора любой звук подобен обвалу в горах - стократ усиленный эхом, как камни роняет в пропасть долго несмолкающие отголоски.
- Ещё… ещё…
Хриплые слова, забитые шорохом, терзали слух. По чистой случайности девушка знала, как назывался ящик, который исторгал эти звуки. Он назывался патефоном. Иголка, скользя по проторенной дорожке виниловой пластинки, сбивалась с пути. Она снова и снова возвращалась, спотыкаясь об одно единственное слово.
Патефон стоял в подсобном помещении, примыкающем к заброшенному бомбоубежищу, спрятанному глубоко под землей. Спустя столько лет, в нем по-прежнему горели лампы аварийного освещения. Забранные металлическими сетками, они горели неярко, в полнакала. Красный свет пачкал покосившийся стенд на стене, застревал в пятнах ржавчины на лезвии лопаты, ложился ровным слоем на ящиках, выпавших из нутра металлического шкафа. Пойманные в капкан багрянца, потеряли привычные очертания канцелярский стол и открытая коробка патефона, где вращалась черная пластинка.
И мертвый человек, сидящий за столом. С широко открытыми глазами и дырой вместо рта. И второй мертвец, лежащий на полу, судорожно впившийся раздробленными пальцами в ножку стула.
Смертельную опасность девушка осознала слишком рано. Стоило замешкаться - она умерла бы прежде того, как ужас скрутил внутренности в тугой ком. Тогда не пришлось бы бежать в коллектор, оскальзываясь на том, что выпало из мертвого тела, буквально разорванного пополам.
Девушка стояла за выступом у входа в коллектор. Инвалидной коляской - символом безнадежности, подкатила тоска. Где-то, в необозримой дали упрямо долбили камни капли воды. Справа уходили вглубь и тонули в темноте железные ребра тюбинга. Слева…
Слева, в подсобке, где продолжал надсадно хрипеть патефон, из глубины, как на отчаянный зов безнадежных больных, выбиралась тьма. Вбивая стальные когти в бетон тянула и тянула из вертикальной шахты долгое тело.
- Ещё…ещё…
Кроме слов, которые бесконечными вагонами двигались по рельсам, цепляясь за стыки, не было слышно ничего. Та, что наверняка уже вылезла из шахты, шума не любила.
Время шло. Оставалось молиться о том, чтобы все кончилось быстро. И по возможности тихо, чтобы истовые слова не сбили дыхание. А вдруг? Вдруг все обойдется, и сытая тварь довольствуется теми, кто уже прятаться не мог?
Полчаса назад, выбираясь из ливневки, девушка напоролась на острый обрывок арматуры. Так грамотно напоролась, словно хотела покончить жизнь самоубийством. Кровь из пореза на запястье полилась ручьем, и скольких усилий стоило ее остановить. И вот сейчас карман, в который с таким трудом удалось втиснуть перевязанную левую руку, стал влажным от крови. В правой руке девушка сжимала мокрую от пота рукоять Макарова. Привычная тяжесть не радовала. Наоборот, внушала тревогу. Словно тот единственный шанс из ста девушка уже упустила и пули, выпущенные в тварь, ушли в "молоко".
Мелькали мысли - отрывистые, безликие, как выхваченные иглой патефона слова. Такие же безжалостно сотканные из обрывков, останков чего-то целого. Стоило сосредоточиться, и за ярким фрагментом растворялась суть.
Захлебнувшись последним "ещё", стих патефон.
В наступившей тишине рассыпался на части осторожный шорох. Безбилетником, воровато, прошелестел по углам порыв воздуха. Из подсобки в коллектор упала тень. Огромная, ненасытная, разом поглотившая и грязь, влажно блестевшую на полу, и железные скобы, отливавшие серебром.
Девушка ждала. Тень разрасталась, подбираясь все ближе и ближе.
АРИЕЦ
Обвал.
Шум, еще неясный, на грани слышимости, не застал Арийца врасплох. Каждый, чья жизнь связана с диггерством, подспудно готовится к тому, что однажды может случиться твой последний заброс. Так же, как когда-то случился первый.
Постоянное чувство опасности не отпускало Арийца никогда. Даже в обычной обстановке, выходя из собственного подъезда, он ловил себя на том, что машинально отмечает трещину, змеей тянущуюся по стене, и пятна ржавчины с рыжей бахромой, расползающиеся по железному полотну двери подобно вездесущей плесени. Что уж говорить о забросах, когда нервы напряжены до предела!
Гул - низкий, от которого завибрировала поверхность бетона, заполнил сердцевину коллектора. Шум надвинулся сразу отовсюду. В первый момент Ариец растерялся: он не мог решить, в какую сторону бежать. Луч на его каске, оттолкнувшись от потолка, утонул в глубокой трещине, которая расползалась все шире. Посыпался песок, дождем зашелестел по полу. И вдруг - огромный пласт бетона, с натугой свесившись в коллектор, рухнул вниз, погребая под собой куски поменьше.
Всего этого Ариец уже не видел. Втянув голову в плечи, он мчался по коллектору. Впереди загнанной крысой метался луч фонаря. Сзади, подгоняя беглеца, ломаясь и крошась, сыпались куски бетона.
Коллектор дрожал.
Не чуя под собой ног, Ариец бежал. Прорезиненный комбинезон, тяжелые сапоги - все это мало располагало к забегу на длинную дистанцию. Причем, с препятствиями. Словно для того, чтобы проверить диггера на выносливость, на полу, сплошь и рядом попадались искореженные куски арматуры, горы мусора.
Единственная мысль, за которую диггер ухватился как за спасательный круг - там, у развилки, где коллектор соединялся с другой веткой, имелся спуск в шахту. Вертикальная труба вела глубоко под землю. Нырнув в нее, можно рассчитывать спастись от обвала - железные стены наверняка выдержат. Туда, в глубину вертикального столба, Арийцу спускаться не доводилось. Но уж лучше блуждать по уровню в поисках выхода, чем…
Грохот становился сильнее. Сверху сыпалась земля, оглушительно стучали по каске мелкие камни. От поднятой взвеси стало трудно дышать. Пыль забивалась в нос, в горло. Ариец мчался, глотая воздух открытым ртом. В рюкзаке лежал противогаз, но нечего было и думать о том, чтобы терять время, выуживая его на свет.
Страха не было. Адреналин давно разогнал страх по жилам. Только досада оттого, что всего немного времени может и не хватить, сбивала дыхание.
Он не хотел смотреть наверх - и все равно, взгляд тянулся к потолку. В доказательство тщетности усилий по потолку, обгоняя беглеца, пробежала глубокая трещина и тут же во все стороны взорвались метастазами многочисленные ответвления.
Ариец споткнулся и едва удержался на ногах. Больших усилий ему стоило поймать прежний темп. Или это только казалось ему - измученному в борьбе за собственную жизнь.
Колючий воздух мешал дышать. Отнимая силы, из легких рвался кашель. В глазах, забивая свет фонаря, мелькали радужные пятна.
Чернотой вспоротой земли обуглилась трещина, выбила из бетона огромный пласт. Плита свесилась острым концом, со скрежетом резанув затхлое нутро туннеля, накренилась и рухнула вниз.
Опережая события на долю секунды, диггер кубарем прокатился по полу. Впереди, шевеля мелкими острыми зубами поврежденных болтов разверзлась черная пасть шахты. И в тот же миг поглотила Арийца, заставила принудительно - искусственным дыханием "рот в рот" вдохнуть гнилой воздух, заколотилась о бетон железом уцелевшего звена лестницы и стихла.
Крышкой гроба, расколов пространство на две неравные части, где там, наверху, целый мир, в то время как здесь - жалкая изнанка, упала на открытый люк шахты бетонная плита. Стуком гвоздей отозвался шорох песка по каске и сразу наступила тишина.
Ариец висел, уцепившись за ржавое звено лестницы. Собственное дыхание - частое, хриплое, наждачной бумагой скребло по горлу. Ногой нащупав нижнюю ступень он встал, еще не решаясь ослабить хватку сведенных судорогой рук. Пыльная взвесь стала оседать, оставляя на костюме серые следы.
Как только дышать стало легче, Ариец начал спуск, тщательно испытывая на прочность каждое звено лестницы. Колодец шахты оказался неглубоким. Коснувшись дна, диггер встал, по пояс погрузившись в густой, оседающий туман.
Слева, поблескивая в свете фонаря металлическими скобами, начинался тюбинг. Соблюдая максимум осторожности, диггер двинулся вперед, время от времени останавливаясь, чтобы охватить лучом фонаря большее пространство.
Несговорчивая темнота не спешила сдавать позиции. Отступала ровно настолько, чтобы пропустить одинокий луч. И тут же смыкалась, спеша затянуть раны, оставленные светом.
Когда луч фонаря ткнулся в тупик, пробежался по краю и остановился на потолке, Ариец не поверил своим глазам. Он достал из рюкзака мощный диодный фонарь и снова ощупал тюбинг.
Выхода не было. Короткая ветка тюбинга была перекрыта бетоном.
Не испытывая никаких чувств кроме удивления, Ариец пошел назад. Он долго стоял у шахты, из которой только что выбрался.
Выхода не было.
Ариец сел на пол, прямо под лестницей, подоткнув под спину рюкзак. Аккумулятор у фонаря садился. Тусклый, неяркий луч лениво бродил по глубине тюбинга, то и дело натыкаясь на серую поверхность тупика.
Все. После выброса адреналина навалилась усталость. Таким будет конец. Во всяком случае, без боли. Без крови и переломанных конечностей. Смерть покоилась в рюкзаке, в крохотной капсуле. Долгие годы она ждала своей очереди. И дождалась.
Ариец достал из рюкзака фляжку, отвинтил крышку, да так и остался сидеть, не сделав глотка.
Смерть оказалась не такой, какой представлялась в самых радужных фантазиях. Ариец понял это, когда посмотрел наверх. Устоявшуюся тишину вспорол скрежет и вместе с ним металлическая труба стала гнуться. Так стремительно мялись бы бока жестяной банки, сжатые сильной рукой. Стены трубы прогибались. Со звуком, подобным автоматной очереди отлетели от стен болты, удерживающие лестницу. Ржавые звенья зависли в воздухе и не удерживаемые больше ничем рухнули вниз, прямо на голову изумленному диггеру…
* * *
В тот же момент Ариец проснулся. Рывком сел, стараясь резким движением прогнать остатки сна.
В комнате царил полумрак. Чернела поверхность голографического телевизора, тянулись в стороны листья декоративной пальмы, странной тенью застывшей в углу, белело постельное белье, на котором сидел Ариец. Он потянулся всем телом, с наслаждением, до хруста в костях. Встал, и как был, голый, пошел на кухню.
Короткой прогулкой по заброшенному кладбищу растаяли смутные мысли о кошмаре, так и не получившие развития. Никакие сны, страхи и предчувствия не заставят его отказаться от того увлечения, которое давно стало смыслом его жизни. Он будет бродить под землей даже тогда, когда весь мир покатится к чертям собачьим. Особенно в этом случае. До которого, судя по всему, всего ничего и осталось.
Сыто урчал холодильник, оказывая хозяину радушный прием. Ариец включил маленький телевизор, потом чайник и замер у окна, задумчиво вглядываясь в вечерний сумрак большого города. Пейзаж, правда, крестили частые звенья железной решетки, но это не помешало увидеть печальную пустоту зеленого дворика.
Обычно во дворе было шумно. Но не сегодня. В ночь на тридцатое апреля.
- Еще бытует мнение, - диктор на экране доверительно подался вперед, словно стремился оказаться ближе к зрителю, - что правительству не следовало вводить Ночь допустимой свободы. Но факты - упрямая вещь и доказывают как раз обратное. В прошлом году было зафиксировано всего пятьсот семьдесят легализованных преступлений, тогда как в позапрошлом году эта цифра была в полтора раза выше. Напомню, что до объявления Указа, количество преступлений со смертельным исходом в нашем мегаполисе в год превышало две с половиной тысячи. Так стоит ли год спокойствия того, чтобы за него заплатить одной единственной беспокойной ночью? Для меня ответ очевиден…
Сегодня двадцать девятое апреля. Грядет Ночь допустимой свободы.
Когда десять лет назад случился общемировой кризис, равного которому еще не знало человечество, Арийцу было девятнадцать. Он отлично помнит те времена, когда вдруг в удивительно сжатые сроки изменилась человеческая природа и от всех ценностей, коих было много, осталась пустота. В которой маятником, подвешенным к потолку, колебалось единственное желание - выжить. И выжить любой ценой.
Камень, брошенный в стоячую воду - миллионы оставшихся без работы людей - еще падал на дно, когда, стремительно разрастаясь, покатились круги. Тревожно плеснула в берег первая волна. И выбросила на рынок тысячи квадратных метров пустующих квартир, за которые нечем стало платить. Получил пробоину крупный бизнес. Лопались банки, закрывались супермаркеты - в ходу были только продукты первой необходимости. Круги расходились. Хрупкий островок обывателя подмывала одна волна за другой.
Потом установился штиль. Чудовищем, поднятым с глубины кризис пожирал накопленное годами. Неизбежно наступил день, чернее которого не было. Когда стало понятно, что других красок у будущего нет и все последующие дни лишь вереница однообразных будней, и для того, чтобы оставаться на плаву мало уметь плавать - нужно время от времени погружаться с головой, без всякой надежды снова оказаться на поверхности, и хлебать досыта мутную, вонючую воду - вот тогда затхлость болота взрывом разметало по сторонам.
На баррикады - забытое слово обрело новый смысл - вышли все, кому нечего стало терять. И громили все, до чего смогли дотянуться. Спецназ, убедившись в бессилии дубинок и слезоточивого газа, получил приказ открыть огонь на поражение.
Это все до. И после. Сотни, сотни трупов, упакованных в полиэтиленовые мешки, которые грузили в каталажки штабелями, чтобы быстрее - и еще быстрее - увезти в морги. Поливальные машины, плотными рядами атакующих танков двигающиеся по пустым улицам с черными дырами выбитых окон, мимо сгоревших остовов машин, и смывающих с дорог вместе с грязью реки крови.
И в то время, когда мир застыл у границы, отделяющей правопорядок от хаоса, правительство и решилось ввести Ночь. Ночь легализованного преступления без наказания.
По Указу от двенадцатого мая две тысячи сорок восьмого года, каждый гражданин достигший восемнадцати лет мог совершить преступление против любого гражданина, достигшего того же возраста. Разумеется, Указ пестрел всевозможными ограничениями, включающими допустимое оружие и холодное, и огнестрельное, признавалась недопустимость использования оружия массового поражения т. д, и т. п… За отступление от правил органы правопорядка имели право привлекать нарушителей, застигнутых на месте, к суду без всякого следствия.
В первый год после объявления, Ночь прошла сравнительно тихо. Люди, балансирующие на грани полуголодного существования, пытались осознать, какую именно конфетку в качестве утешительного приза подсунуло им правительство. Зато на второй год страну захлестнула волна преступлений. И к третьему решительно пошла на спад. Сейчас, когда с момента объявления прошло семь лет, средства массовой информации преподносят Указ как панацею от всех бед.
Спасение утопающего - дело рук самого утопающего и поговорка "мой дом - моя крепость" стала буквальной. Два года назад Арийца Ночь застала на улице. Он не любил об этом вспоминать, но ему не забыть кошмарной пустоты шумного мегаполиса - идеальной заставки для мира после Апокалипсиса. Стояла жуткая тишина, которую нарушал вой ветра в подворотнях. Чернели окна домов, скрывающие нутро за решетками и металлическими жалюзи. На опустевших улицах не было машин и только светофоры потеряно перемигивались в ночи желтыми огнями. Бродили тени, получившие город в свое безраздельное господство. Проявлялись в свете фонарей, разрастались и исчезали без следа.
Утром город зализывал раны, постепенно приходил в себя и смотрел в будущее глазами тех, кто остался в живых. К числу последних, чудом избежавших смерти, относил себя Ариец, когда из окна своей квартиры наблюдал за тем, как выносили из подъездов трупы, упакованные в черные мешки.
Ариец закрыл жалюзи и отошел от окна. Стрелки часов приближались к двенадцати. Он выспался, потому что в эту ночь спать не мог. Не то, чтобы у него были враги и он ожидал нападения, просто предпочитал смотреть опасности в лицо. И на земле. И под землей.
- Пятьсот семьдесят человек, говоришь, - Ариец обернулся к телевизору.
Лично он сильно сомневался в том, что эта цифра соответствовала действительности. Но в одном лысый мужик на экране был прав: остальное время в году жилось спокойно. Какова была истинная цель правительства, Арийцу знать было не дано. Однако факт оставался фактом. Указ изменил жизнь, убрал с улиц толпы демонстрантов, готовых взорваться в любой момент, охладил СМИ, добавил осмотрительности в действия уличных банд, чей послужной список насчитывал не только сотни разбитых витрин, сгоревших павильонов и взорванных машин. То ли действительно толпа, выпустившая пар стала спокойнее, то ли в городе теперь поселился страх ожидания очередного тридцатого апреля. Так или иначе, остальное время в году город излучал показное спокойствие.
А вот надолго ли? Вполне возможно, что спад преступности - не более чем затишье перед бурей. Слишком многие почувствовали вкус к убийству.
Слишком многие. И Ариец в том числе.
Молодой человек достал из холодильника банку пива и пошел в гостиную. Вернее, собирался это сделать.
Женский крик, полный отчаяния и мольбы, не сдержали ни крепкие стены, ни железная дверь. Ариец машинально взглянул на часы: две минуты первого. Началось. Он прильнул к глазку, не чувствуя ничего, кроме любопытства.
Молоденькая, почти девчонка, она металась по лестничной площадке. Короткая мальчишеская стрижка, пряди черных волос, закрывающие лоб. Раненной птицей, вновь и вновь бросающейся на ненавистные прутья клетки, стучалась девчонка в запертые двери. Судя по всему, она только начала свой безнадежный обход - Ариец жил на первом этаже.
- Люди… Умоляю! - отчаянный крик вспугнул чуткую тишину. - Вы… я прошу… откройте!!
Девчонка запиналась, пытаясь найти слова, открывающие двери. Но в том-то и дело - Ариец криво усмехнулся - что таких слов в природе не существовало.
- Люди! Будьте людьми!! Откройте! - изо всех сил девчонка стучалась в соседскую дверь.
В те короткие промежутки, когда силы оставляли девушку, ответом ей было гробовое молчание.
Никто ей не откроет. Возможно, пять минут спустя - если те, кто преследуют девчонку, поторопятся, Арийцу предстоит стать свидетелем убийства. Интересно, задал он себе вопрос, - останется ли он здесь наблюдать или уйдет, чтобы не портить себе нервы?