Купцы покорно встали в очередь, поставили перед собой свои мешки и развязали их. Офицер долго рылся в мешках, зло ворчал… Но зато как только получил от них то, что ему полагается, так сразу прекратил досмотр, громко вздохнул и разрешил купцам пройти через калитку. Купцы прошли.
Тогда и Рыжий встал и тоже подошел к плетню. Спросил у офицера:
- Вы позволите?
Тихо спросил, возможно, даже очень тихо. Но при этом глаз не опустил. И офицер злобно ощерился. Он был в стальном налобнике, в кольчужке, а в доме, Кронс это знал, у него еще пятеро солдат в подмогу, а тут, он думает, какой-то наглый серогорбый…
- Так вы позволите? - еще раз спросил Рыжий. И вздернул верхнюю губу, прищурился…
И офицер сразу все понял, сник и отступил на шаг, молча кивнул - мол, проходи. Рыжий прошел мимо него - чеканя шаг, пружиня. Вот так-то вот! Знай свое место, чва! Тряси купцов, стращай бродяг. А строевых не трожь! Строевые, они…
И вот с такими вот, а также и с другими, подобными мыслями, Рыжий, свернув за дом, увидел дилижанс - такой приземистый, обитый медными листами, на рессорах. В упряжке были пленные далянцы. Это правильно! Кронс хотел было к ним подойти, сказать им пару ласковых… Брякнул звоночек! Он снова обернулся к экипажу. Возница уже сидел на козлах и нетерпеливо поигрывал кнутом. Вид у возницы был просто похабный: ржавый налобник сдвинут набекрень, кольчужка грязная, вся в пятнах, с зимы небось не чищена. М-да, времена пошли: пораспускались! Но тем не менее Рыжий кивнул вознице, словно старому знакомому, вскочил на откидную лесенку, прошел, не глядя на купцов, в салон и сел там в самом дальнем углу. Окна захлопнулись, дверь с лязгом затворилась.
- Порс! - крикнул офицер.
И свора понесла. А куда - да не все ли равно! Лишь бы куда подалее от этих диких мест, где ни за что, ну вовсе ни за что, а только за одно твое умение, за то, что кубик, как живой… Ух-х, как в боку болит! И это ведь еще дорога ровная, у дилижанса мягкий ход и вроде не трясет совсем - а бок вон как свело, и бьет тебя, колотит, гложет! И то сказать - три раза они вилами… А больше ничего не помнится - как исхитрился выжить ты тогда, как не подставил голову, как все же вырвался от них и побежал… А ведь и даже убежал! Хр-р! Р-ра! И это как раз то, чего ни один чва вовек не сделает не сможет, так-то вот!
Ну а теперь лежи, не шевелись, и так, глядишь, оно и зарубцуется, затянется… И он лежал. Мчал дилижанс. Покрикивал возница. Кнут то и дело щелкал по далянцам - и те неслись, неслись, что было сил. Пыль понемногу набивалась через щели, в салоне стало тяжело дышать. Рыжий хотел было вздремнуть - не получалось, и он так и лежал не шевелясь и слушал боль в боку. Ну а купцы тем временем засветили походный фонарь, достали кубик, принялись играть по маленькой. Хр-р, вот где музыка так музыка! Чет, чет, нечет, нет ваших, перебор - и снова чет, нечет… Кронс вздохнул и отвернулся. Тоска. Тоска! И ощущение, что ты - уже не ты, а непонятно кто. Нет, все же это ты. Вот так же, помнится, ты и тогда лежал, вздыхал, когда отец повез тебя в Тримтак. Только тогда в салоне не было так темно и душно - тогда все окна были нараспашку, тогда даже и решеток еще на них не ставили, и ты всю дорогу беспрепятственно смотрел в окно. Потом приехали в Тримтак, сошли на станции. И, помнишь, стопы еще затекли, и спину с непривычки свело. И вообще, страшно было. Отец сразу заметил это и прямо на станции купил тебе тянучку, и вы пошли по улице. Отец молчал. И ты молчал шел и жевал. Тянучка была сладкая и мятная, от нее во рту был приятный холодок. А в брюхе тебя мутил страх, ведь ты же тогда в первый раз приехал в город. А город… Хр-ра! Вначале старший брат в него ушел, теперь вот и тебя отправили…
Вот вы пришли туда, куда вам было надо. Отец подвел тебя к забору, посадил возле него, в тени, а сам прошел еще немного дальше и постучался в караулку, там что-то кратко объяснил - и его пропустили. А ты сидел в тени на чурбачке, жевал тянучку и моргал. А страха в тебе уже не было - была одна тянучка. И лапы были вялые. И мокрые глаза. Там, за забором солдатская школа. Солдат - это почет, мундир и ежедневная кормежка. А дома было что? Голодуха. Вот то-то же! Так что сиди и жди. И ты сидел и ждал. А день был жаркий, тебя, хоть ты был и в тени, все равно разморило…
Вдруг заскрипела дверь, вышел отец, а с ним сержант. Ты подскочил и встал навытяжку. Сержант строго сказал:
- Ну, долго тебя ждать?
Ты робко глянул на отца. Тот отвернулся.
- Порс! - приказал сержант.
И ты пошел за ним. Тянучка была сладкая и мятная, в казарме ее сразу отобрали. А ты…
Рыжий поморщился, открыл глаза. Купцы по-прежнему гоняли кубаря - по маленькой, как это всегда между ними водится. Один из них проигрывал и злился. Он был нетерпелив и то и дело зарывался. Таким играть нельзя… И он-то и сказал в сердцах:
- А ты чего уставился? Сядь да метни, тогда поскалишься.
Рыжий молчал. Тогда другой купец сказал:
- Отстань ты от него. Он, видишь, гол.
- Так в долг! Ну, или после отработает. Вон он какой! Да на таких пахать.
Они заспорили - брать голяка или не брать. А может, лучше вовсе не играть, наигрались уже. Их было четверо. Купцы. А может… Кто их знает? Вот замолчали, смотрят на тебя. Ждут. Даже так? Н-ну, хорошо! Рыжий подсел к купцам. Взял кубик, повертел его. Как будто без изъяна, не горбатый. Уже хорошо. И он сказал:
- Ставлю на кон семь дней. От зари до зари. Могу пилить, копать, возить, класть кирпичи… Итак, моих семь дней. А вы?
Купцы поставили монету. Одну на четверых. Ну, ладно! Рыжий спросил:
- Чет?
- Чет, - ответили.
- А я тогда - нечет!
Метнул. Выпал, конечно же, нечет. Рыжий сгреб выигрыш, они помялись, пошептались, и еще раз поставили, опять только одну монету, и тогда он свою тоже оставил, снова метнул…
И понеслось оно! Долго неслось! Потом играли в лысого, трех королей, бренчалку. Игра шла хорошо, и вскоре Рыжий нагрузился - надел модный лантер с карманами (в карманах двадцать пять монет) и бронзовый браслет на лапу. Больше играть купцы не захотели. И не надо. Рыжий отдал им кубик и вернулся к себе в угол. Они молчали. Он молчал. Лежал и делал вид, что будто спит…
А вот и станция. Возница загремел запорами, дверь подалась…
И Рыжий вдруг метнулся из салона! Сбил возницу! И - через площадь - во дворы, а там через забор, на мост, под мост, по огородам…
И через полчаса уже сидел у Хныки. Там он поел горячего и рассказал, как было дело.
- И правильно! - сказала Хныка. - Мало ли! Теперь такие времена, что лучше поберечься. Тем более, купцы - народ особенно продажный, ненадежный. А у меня… Устал, поди? Тогда я постелю. Я мигом!
Три дня Рыжий провел у Хныки. Лежал, скучал, лечился. Потом откуда ни возьмись явился какой-то тип, назвался Частиком - как пронюхал?! - и передал привет от Быра. Быр снова звал к себе. Он, Частик рассказал, залег на Сытом Перевале, ну, и гребет конечно же, так что это дело верное, жирное, такое грех прочухать. Но Рыжий снова отказался. Сказал:
- Зачем мне кровь? Я и так проживу, по закону.
Частик сказал:
- Отбили тебе голову! Какой теперь закон?! Где он?
- Это не важно.
Частик ушел. Потом, на следующий день, ушел и Рыжий.
- Куда? - спросила Хныка.
- Я не знаю.
И он и впрямь не знал, куда. Просто ушел, и все. В кольчужке, при ремне, при поясе. Там, в пряталках, было еще четырнадцать монет, а остальные он все отдал Хныке. С ней, Хныкой, хорошо, когда деваться больше некуда. Ну а пока…
Два дня он просто шел, никого не шерстил, кормился, как простой тихарь, с огородов. Потом, когда устал от овощей, опять сыграл, переоделся и поехал. И в дилижансе его и схватили; правда, как после оказалось, по ошибке. Но пока они до этого донюхались, сообразили, так продержали - ни за что и ни про что - пять дней в вонючей тесной яме, и только уже после очной ставки отпустили. А шили ему ограбление… Зато потом его никто уже не трогал. И так он ехал, ехал, шел, шел себе, потом перевалил через Мукорский перевал и снова шел. И только там уже, в диких местах, где от поселка до поселка порой случалось по три дня пути, он понял: все, хана! Всему хана! Пять лет служил - довольно. Потом год йорствовал. А что!? Куда было тогда? Домой, что ли? Ага! Разогнался! Брат, лейтенант дорожной стражи, убит контрабандистами. Мать умерла в прошлом году от эпидемии - отец писал. Отец! Ворота. Сладкая тянучка. Казарма - за отцовские долги… Нет, дома ему точно делать нечего. Точнее, дома у него просто нет. Да и потом, зачем ему на север, когда есть юг?! И вот он и двинул на юг. И не ошибся. Здесь, на юге, и летом и зимой ему будет тепло. И здесь никто его не знает и, между прочим, не желает знать! Здесь вообще никому нет никакого дела не только до него, а вообще ни до той на севере войны, ни до Бурка, бунта, ни даже до самого Претендента. Здесь они сами по себе. Здесь…
А зачем это тебе? И что с того, что ты никогда Его не видел? Ну и что?! Так ведь и твой брат Его не видел. И отец. И даже дед. Никто в твоей родне Его вовек не видел - и как-то ведь с этим жили. Да, знали, что Он есть, ну и пусть себе Он есть. Да мало ли чего на этом свете есть, всего не пересмотришь. И так и ты - вот если бы ты шел просто на юг, то все было бы понятно: захотелось на юг, и идет. Так нет же! Нет! Ведь ты идешь к Нему, только к Нему. Зачем? Ну и придешь ты к Нему, увидишь ты Его, а дальше что? Ты, Рыжий Кронс, бывший трубач Шестого Легиона, идешь уже три месяца без остановки. Там, в Бурке, осень, холода, и даже уже здесь, на юге, под утро дует весьма свежий ветер. И пахнет он…
Вот именно! Так что скорей! Скорей! Еще скорей! Стопы вязли в песке; он бежал. Вокруг были холмы - песчаные; на них нигде ни кустика, ни даже листика. Вчера в последний раз пил воду из ручья. Скорей! Холм. И еще один. Взбежал…
Глава одиннадцатая - ГЛАЗ
И замер. Перед ним был Океан! Вот он какой! Действительно, бескрайний. Соленый, терпкий дух и волны в два-три роста. Ветер срывал с них гребни, бил, швырял. Рев, брызги, радуга! Рыжий сбежал с холма, лег на прибрежный песок и прищурился. Волны вздымались, падали и отступали, и вновь вздымались, падали, ревели… и, убегая, оставляли за собой разбитые ракушки и маленьких зверьков, похожих на пузатых толстых раков. Эти зверьки шуршали по песку "шкраб-шкраб". Рыжий лежал, смотрел на волны, думал. Надеялся, что вот еще немного, и он наконец поймет, учует, догадается, какая же это причина так неудержимо влекла его сюда, к Океану.
Но время шло: рычал, гремел прибой… Нет, непонятно! Вот разве только что, может быть, этот запах - такой соленый, свежий и… да, вот именно, есть в этом запахе еще нечто такое, что прямо так и тянет, тянет его в волны, прямо в прибой… Нет, это уже слишком, это уже глупости. Ему и так здесь хорошо. Да, вот действительно - он просто так лежал, смотрел на Океан, на радугу - и ему было очень хорошо. Вот просто очень хорошо - и все, без объяснений.
И так он пролежал весь день. Под вечер в Океане показались лодки. Они прошли вдоль берега и скрылись за ближайшей прибрежной скалой. Рыжий поднялся, отряхнулся. Так, может быть, подумал он, и понимать тут нечего? Просто безместный старый йор устал от своей прежней бестолковой жизни, а здесь, ему так чуется, как будто бы можно будет начать все сначала. И если это и вправду окажется так, то разве это плохо? Как будто нет. Но только "как будто"! Рыжий вздохнул и побежал вслед за лодками.
Там, за скалой, возле удобной тихой гавани раскинулся небольшой рыбацкий поселок. Дети играли на песке, старик сидел возле коптильни, ветер свистел в развешанных для просушки сетях. А вон ряд хижин - черных, покосившихся. А вон высокое крыльцо и над ним вывеска; это, вне всякого сомнения, трактир, значит, там можно будет подкрепиться. Рыжий поправил на себе ремень, одернул пояс, и, приосанившись, двинулся к поселку. Дети, только завидев его, сразу вскочили, засвистели. Рыжий строго прицыкнул на них, и они замолчали. А он, еще раз приосанившись, уже вошел в трактир, важно прошел через весь зал, сел у окна и только тогда уже осмотрелся по сторонам. Дым, ругань, чад. То есть трактир такой же, как везде. Но, правда, зато здесь прямо из окна виден сам Океан! А вольный терпкий дух, он до того силен, что даже здесь, в трактире, не перебивается. Вот так-то вот! Вот шел ты к Океану - и пришел! Да, только так… Вот только для чего? И Рыжий снова осмотрелся.
Да только что здесь высмотришь? Трактир и есть трактир - везде. Рыжий насупился, заскреб когтями по столу. Хозяйка - стройная, в коротком белом фартуке - лениво подошла к нему, спросила:
- Ну, что тебе?
Рыжий, откинувшись к стене, молчал, смотрел чуть в сторону. Потом сказал, почти не разжимая губ:
- Есть. Пить. И… музыку.
Хозяйка удивилась:
- А какую?
- Военную. И кубик. И чтоб без изъяна. Да, и еще! Всем… вот по столько, на два когтя. Счет - мне.
Хозяйка улыбнулась и сказала:
- А ты мне нравишься.
- Взаимно. Шевелись.
Вечер прошел под музыку, удачно. Народ везде один - купились завидущие. Чет, чет, нечет, простите, но не угадали. Еще? Еще! Еще? Увы! Чет, чет, нечет, гони расчет! И гнали, а куда им деться. И кусали губы. Но возмущаться - нет, не возмущались, уж больно он для них был… Как бы это? Необычен. Вот и терпели, да. Потом, когда все разошлись, Рыжий сгреб выигрыш и жестом подозвал хозяйку. Та подошла, села напротив. Рыжий кивнул на деньги и сказал:
- Вот, это за постой. Бери.
Она не шелохнулась. Молчала, думала, водила лапой по столу. Потом спросила:
- Ты откуда?
- Издалека. Тримтак.
- А где это?
- Не помню.
- Надолго к нам?
- Да как тебе сказать…
Хозяйка понимающе кивнула. Потом, сделав печальные глаза, сказала:
- Меня звать Ику. А тебя?
- Кронс из Шестого Легиона. Два гвардейских шеврона, пять ран. Год в бегах. Что еще?
- Нет, ничего. Ты голоден?
- Немного.
- Тогда сходи, возьми с плиты что хочешь. И, кстати, чашки прихвати.
- Две?
- Две.
А ночью, в дальней комнате, она ему сказала:
- Ну вот, я снова замужем, - и тихо засмеялась.
Потом, когда она заснула, Рыжий еще долго лежал с открытыми глазами, смотрел на черный закопченный потолок и думал. Вот наконец-то у него есть дом. Жена. И надежное, честное дело. А что еще нужно для счастья?!
И он действительно был счастлив. Раздобрел. Утром вставал, работал по хозяйству, ездил в соседнее селенье за продуктами, а вечером стоял у стойки. Пришла зима, и Океан штормил. Никто уже не выходил на промысел, и потому в трактире постоянно было оживленно. Пили репейную, чешуйную, двойную. Потом, разгорячась, звали хозяина играть. И он садился и выигрывал. У всех. Всегда. Меняли кубик, правила, кричали, чтобы он закрыл глаза, чтобы он сел к столу спиной - но ничего не помогало: он выигрывал. А почему это у него так получалось, Рыжий и сам не знал. Давно, еще в солдатской школе, он вдруг как-то заметил, что кубик, если сильно захотеть, всегда ложится так, как это ему надо. Потом, правда, у него очень сильно болела голова, и потому играл он редко, лишь только в случаях крайней нужды. Но все равно товарищи дразнили его шулером… Но все это теперь осталось там, в той, в его прежней дурной жизни, а здесь, в Голодной Бухте, ему было легко, он ничего не чувствовал и голова его всегда была ясна. И он метал - сгребал, метал - сгребал. Слава о нем пошла гулять по всему Побережью. К весне уже не проходило и недели, чтобы в трактир "Под якорем" не заезжал какой-нибудь самонадеянный гордец, желающий сыграть с хозяином. Хозяин никому не отказывал. И это шло на пользу: трактир расстроился, хозяйка покруглела. Сменили вывеску, на окнах повесили шторы, а на столах по два раза на день перестилали свежие, до хруста накрахмаленные скатерти. Утром, позавтракав, Рыжий просматривал отчеты, брал пробы из котлов, корил работников - всегда было, за что, - и выходил гулять. Дети бежали вслед за ним, кричали:
- Дядя! Дядя!
Он раздавал им сласти, и дети умолкали. Пройдя через поселок, Рыжий взбирался на скалу, садился на один и тот же камень, раскуривал красную коралловую трубку и смотрел на Океан. Дул сильный ветер - зимой так всегда - Океан штормил. Вода, одна соленая вода до горизонта. И дальше то же самое; пять, десять лет плыви - и ничего там не встретишь. Вот так-то вот: здесь - самый край земли, а дальше и вообще ничего нет. Тогда чего он здесь ждет? Что ищет? Месяц тому назад в поселке объявился незнакомец. Он все ходил, высматривал, выслушивал, потом целый вечер просидел в трактире, но не играл, а лишь смотрел, как другие играют, да криво ухмылялся… и в ту же ночь исчез. Все говорят, что это был фискал из Бурка, стряпчий стола налогов. Что ж, может быть оно так и есть… А если это приходила память? О чем-то очень важном. И недобром. Но вот только о чем эта память? О чем? И он сидел, смотрел на Океан и вспоминал - уже в который раз! - всю свою жизнь. Напрасно! Он жил, как многие: вначале было просто самое обычное деревенское детство, а после - за отцовские долги - он был продан в солдатскую школу, затем честно служил, затем ловко бежал… Нет, что-то все не так. Не стоит вспоминать, а то и без того… Вот и жена уже все чаще говорит:
- Соседи беспокоятся. Ты ж обещал, что съездишь в город.
Да, было дело, обещал. Зимой в поселке была сходка, на ней его избрали старостой. Теперь он должен привезти из города станок, в котором мелют рыбьи кости, а еще новые веревки для сетей, поплавки, рассаду для теплицы и парусину, весла и крючки. Да, денег у него хватает. И не жалко. Он щедр, он всеми уважаем. И чтобы кто-то из поселка взял да и в ребра ему вилами…
Да, вилы! Рыжий вздрогнул. Раны давно уже зажили и бок теперь болел только в большую непогоду, однако вспомнить то, как это он тогда сумел спастись, бывший трубач за все это время так и не смог. И ладно бы! Но с той поры, точнее, именно с той злополучной ночи, его преследовал один и тот же сон - как будто он, словно дикарь, в толпе таких же дикарей бежит - на лапах и стопах, да-да, на всех на четырех! - бежит по какому-то дикому, мрачному, непроходимому лесу. Они бегут, ревут, преследуют какого-то диковинного зверя. "Наддай! Наддай!" - гремит в ушах. Он наддает…
- Хозяин!
Рыжий обернулся.
- Хозяин! Вас ждут!
Это приказчик Рон стоял внизу и звал его. Значит, к нему опять кто-то пожаловал. Хр-р-ра! Как это ему все надоело! Рыжий поморщился, спустился со скалы и медленно побрел к трактиру.
В трактире, у окна, за игровым столом сидел поджарый незнакомец в шейном платке и новенькой кольчужке. Завидев Рыжего, он встал, важно кивнул, приветствуя хозяина, и снова сел. Рыжий прошел через зал и сел напротив незнакомца. Спросил:
- Есть? Пить?
- Играть, - отрывисто ответил незнакомец.
Рыжий откашлялся и приказал через плечо:
- Жена! Поднос!
Ику внесла поднос, на нем лежали кубики. Гость долго выбирал, какой ему больше по лапе, и наконец сказал:
- Вот этим.
Рыжий кивнул, спросил:
- Во что?
- В хромого бегуна.
- Извольте.
Они принялись играть. Кубик метался по столу: считали. Вначале Рыжий выиграл три кона, затем отдал игру и увеличил ставки, потом опять для вида проиграл, удвоил банк, метнул…
Гость посмотрел на кубик и сказал:
- Ваша взяла.