Но он тут же опомнился и продолжал спокойнее: - Верно, ты говорил, что с малых лет пребывал в чужих краях; может, того ради не ведаешь о правде божьей, магистром Яном Гусом, Иеронимом, Якоубеком из Стршибра и другими учителями нам возвещенной. Но ты наверняка слышал, что оба святых мученика наших жестоко казнены в Констанце папой, епископами и прочими князьями антихриста.
- Об этом я и правда что-то слышал и читал. Но почему, собственно, сожгли Гуса, не знаю толком. Чтото они там не поделили с господами патерами. Вискочил как-то заметил, что Гус-де был вероотступник…
- Гус - вероотступник? - вскрикнул громовым голосом Домшик, дико засверкав глазами и ухватившись за рукоять своего меча. - Это Гус-то, который нам проповедал истинное слово бозкие, который хотел очистить церковь от греха и заблуждения, и от изобретений человеческого лукавства, и возвратить ей исконную чистоту первых апостолов, Гус, который клеймил гордыню, алчность и безнравственность дурных священников, пока их злобная мстительность не добилась его осуждения и казни на вечный позор земле нашей и имени нашему, - так это Гуса называешь ты вероотступником, богохульник презренный?
При этом он наступал на Броучека, скрипя зубами и дергая рукоять меча, так что тот, дрожа всем телом, боязливо отступал и бормотал, заикаясь: Так это же не я говорю, что Гус вероотступник, это как-то раз Вискочил за пивом сказал, ввязавшись в спор с Клапзубой, которого мы шутя иногда называем гуситом… А Вискочил- портной, он работает в семинарии, так что, само собой, должен быть клерикалом, если кормится от сутан. А я - я ничего не имею против Гуса; я "У петуха" всегда сижу под его портретом.
Хотя Домшик понял лишь отчасти это объяснение, все же его гнев был укрощен. Он снял руку с меча и быстро спросил: - Так ты желаешь отказаться от заблуждений папистов и стать приверженцем учения Гуса?
Это был щекотливый вопрос. Пан Броучек в растерянности молчал, почесывая за ухом.
"Хорошенькая история! - говорил он себе, - Отродясь я в религию не вдавался, вот и попал впросак. Стать гуситом - благодарю покорно. Таким гуситом, о котором как-то в шутку говорил в своей речи в ратуше доктор Ригер, - охотником до архиерейского носа, румяного и с сочной капустной, таким я согласен быть от всей души, хотя бы до дня святого Мартина. Но чтобы я, это самое… какие-то шутки с верой - против господ патеров - да еще, может, с железным цепом в гвоздиках - ни-ни, покорнейше благодарю. Я, собственно, даже не знаю, какая у этих людей была религия… Слышал только, что с иноверцами они особенно не церемонились". И мороз пробежал у него по коже, когда он вспомнил кое-какие случаи, о которых ранее слышал или читал.
Тем временем Янек от Колокола бросал нетерпеливые взгляды на пребывающего в нерешительности Броучека и, не дождавшись ответа, продолжал голосом, опять ставшим неприветливым:
- Сдается мне, ты не спешишь склонить сердце свое к чистой вере нашей и предпочитаешь коснеть в заблуждениях. Коль так, то покинь скорее город, потому что католики нам в Праге не нужны. Я сам выведу тебя за ворота, ибо легко может случиться, что один живым ты отсюда не выберешься. Впрочем, и по ту сторону ворот радости тебе будет мало. Столкнешься с немецкими крестоносцами - жестоко поплатишься, ибо они без милосердия сжигают каждого чеха, попадающего к ним в руки, не спрашивая, гусит он или католик.
Такая перспектива произвела на Броучека должное впечатление.
- Но я же не говорю, - произнес пан домовладелец в смертной тоске, что я против вашей веры. Я также думаю, что Гуса нельзя было вот так, сразу сжигать, и вообще вся эта инквизиция - безобразие.
- И ты согласен стать подобоем? Ты согласен вкушать тело и кровь господа нашего в виде хлеба и вина, как это установил Христос на тайной вечере и как это делали апостолы и первые христиане?
- Почему бы мне не делать то, что делали апостолы? Греха в том быть не может.
Это софистическое оправдание не очень успокоило душу пана Броучека, но про себя он добавил: "До причастия еще далеко!" Янек от Колокола был вполне доволен таким ответом. Недоверие исчезло с его лица, взор приветливо засиял, и правая рука дружески протянулась к пану Броучеку.
- Ну, Матей, приветствую тебя как дорогого гостя! Ты наш человек и вместе с нами будешь защищать свободу нашей веры. Войди со мною в дом мой; позднее я изложу тебе подробно учение наших магистров… Ты, наверное, хочешь спать, проблуждав целую ночь?
- Признаюсь, я действительно с удовольствием бы вадремнул часок-другой.
- Поспишь у меня. Идем!
Он повел пана Броучека к своему дому, который стоял, как уже было сказано, напротив, немного в глубине, образуя второй угол Тынской улицы и площади, и который стоит на том же месте по сей день, немножко перестроенный, но по-прежнему несущий свой старинный знак колокола.
Этажей в нем было не четыре, а только три, и крыша была высекая, сбегающаяся под тупым углом, как завершение башни - во-моему, она есть у Саделера на одном из изображений старой Праги.
Через сводчатые двери с каменными сиденьями по бокам они вошли в просторные, но мрачноватого вида сени, а оттуда по узкой каменной лестнице поднялись в другую прихожую, на втором этаже, где полы были выложены из кирпича и где стояло несколько громоздких кованых и расписных сундуков, грубо сколоченный шкаф и простой стол с лавками; во всех стенах были двери, ведущие в другие комнаты, - две из них были заперты толстыми болтами, прочие имели замки или щеколды.
- Вот мое зало, - проговорил древнечешский домовладелец.
Гость взглянул на него с усмешкой.
- Ты пошто смеешься? - спросил Домшик, чувствуя себя уязвленным. - Или этот покой кажется тебе мал и худ? Оно конечно, я не могу иметь такое, как у вдовы Микулаша Настойте - вон напротив через площадь, в бывшем Крестовском доме, принадлежащем к домам в Праге самым дорогостоящим. Но мне этот покой вполне достаточен.
- И он очень мил, - принужденно похвалил гость. - Я улыбнулся только тому, что ты называешь его "зало".
- А что, разве подобные покои не так называются? А, понимаю. Ты, наверное, знаешь только иноземное слово - немецкое, "мазгауз". Конечно, лучше всего было бы говорить попросту - большие или верхние сени.
"Превосходно, - сказал себе пан Броучек, - эдак каждый батрак мог бы считать, что живет по-княжески! Мужицкие, кирпичом мощенные сени со старой крестьянской рухлядью они именуют залом! Хотел бы я знать, как же они называют тогда приличное помещение?"
- Моя жена и дочь еще не одеты, - сказал Янек. - Поэтому я провожу тебя сразу же в заднюю коморку, что служит у нас комнатой для гостей.
Через мазгауз он вывел гостя на деревянную галерею, из которой открывался вид во дворик. Гость удивился тому, что он выглядит совсем как деревенский. Там были различные стойла, хлевушки, загончики для птицы; на куче навоза нежились хряки; по мусору прохаживался статный паша-петух, окруженный многочисленным гаремом курочек; в сторонке распускал свое пышное опахало горделивый павлин, и его глазастые перья переливались всеми цветами радуги в раннем утреннем солнце.
Такое устройство пан Броучек не мог не похвалить в душе и искренне позавидовал древнечешским домовладельцам, что так свободно могут они распоряжаться своим двором, который в чопорном девятнадцатом столетии превратился для пражских хозяев в предмет чистейшей роскоши.
Дойдя до конца галереи, Домшик открыл деревянную задвижку грубо сколоченной двери, окрашенной желтой глиной ("Хорошенький вход в комнату для гостей!" - подумал про себя пан Броучек), и жестом пригласил гостя войти в "коморку" - небольшую и не особенно светлую сводчатую комнатку, также с кирпичными полами, однако по нижней части стен обитую деревянными панелями и полную различных непонятных предметов меблировки.
"Да, вот уж подлинно комната для гостей, - сказал себе разочарованный пан Броучек. - Даже пола порядочного нет - кирпич, как в простом деревенском заезжем дворе! А в окне - боже ты мой - в самом деле: в окне ни стеклышка, все заклеено какой-то промасленной бумагой! Как ему не стыдно! И это комната для гостей владельца трехэтажного дома!" Мебель тоже произвела- на пана Броучека впечатление неблагоприятное. Опять какой-то крестьянский расписной сундук, некрашеная низкая лавка допотопного вида, странные глиняные миски на полке и наконец два предмета, которые нельзя не описать во всех подробностях.
Один из них напоминал огромную клеть в строительных лесах, вздымающуюся к самому потолку. Внизу же был длинный и широкий постамент с рядом выдвижных ящиков, один над другим; над этим постаментом по четырем углам возвышались четыре колонки, несущие в вышине нечто вроде крыши с широким карнизом и зубчатым навершием - все это из дерева, раскрашенное и с резьбой. От зубчатого верха спускались вниз присборенные цветные занавески, передняя была откинута и открывала взору горой наваленные двуцветные в полосочку перины и подушки. Ложе было так высоко, что к нему вела приступочка о трех больших ступеньках.
- Здесь ты можешь отдохнуть, - произнес хозяин, указывая на чудовищное ложе.
- Как же, полезу я под потолок! - раздраженно вырвалось у пана Броучека, - Чтобы во сне свалиться и сломать себе шею! Тут задохнешься в этой вавилонской башне из перин, a ведь лето же! Нет, братец, чем лезть на этот чердак, я лучше уж на полу улягусь.
- На полу тебе, пожалуй, будет неудобно, - спокойно сказал Янек от Колокола ("Пожалуй! Хорош хозяин!" - недовольно подумал гость) и подвел пана Броучека к нише, где стояла другая постель, поменьше и без постамента, но тоже с колонками, пологом и занавесочками. - Не нравится тебе большой одр, вот постеля попроще. Тут ты хорошо выспишься. Белье все доброе; простыня из батиста, - чистая, перины, верхняя и нижняя, - мягкие, подушка пуховая, наволоки недавно поменянные. Ежели свет мешать будет, задерни завесы. А не хочешь периной укрываться, одеялом оденься, или ляг в платье уличном.
- Однако, поспавши, следует тебе переодеться, - добавил он. - В своем ужасном портище ты не можешь выйти на люди. Есть у меня полученное в наследство платье - знать, придется тебе впору. Ему, правда, Почти сорок лет.
- Сорок лет! - ужаснулся гость. - Представляю, какой у него вид, его небось и старьевщик даром не возьмет.
- Оно еще хорошее, почти как новое.
- Ты шутишь? Ваши сукна должны тогда быть как железные, а ваши портные умирать с голоду.
- О, нашим портным живется неплохо. Сорок лет - не так уж много. А это платье долгие годы лежало в сундуке. Там есть капюшон, плащ, кафтан, штаны. И юбку тебе какую-нибудь найдем…
- Юбку?! - испугался пан Броучек. - Что это тебе пришло в голову? Уж не хочешь ли ты обрядить меня бабой?
Домшик в удивлении широко раскрыл на гостя глаза.
Но тот продолжал энергично отнекиваться: - Нет, дружище, с юбкой оставь меня в покое. Если уж суждено мне ходить ряженым - что делать, значит, так бог велел, но юбку ты на меня, милый друг, не нацепишь. Да я сквозь землю провалюсь со стыда, если кто из моих знакомых узнает, что я, Броучек, пражский домовладелец, ходил в юбке!
- Что такое ты говоришь? Стыдно ходить в юбке, какую ты видишь на мне и какие носят все приличные мужчины?
- Ах… так вы это называете юбкой? А я думал, ты имеешь в виду…
- Женскую юбку? Скажи мне, где ты бродил, что даже не слышал о мужских юбках? Ведь их носят и в Германии, и во Франции, и в других землях. Почтенный человек стыдился бы ходить без юбки, как ты, просто в штанах!
- Ну, для меня это поистине новость, что кто-то может стыдиться ходить в брюках. Но что делать! Если так суждено, так я надену на себя то, что называете юбкой; только скажу тебе откровенно, что и эта мужская юбка не очень-то пристала мужчине.
- Не буду с тобой спорить. Всяк кулик свое болото хвалит. Оставим же праздные речи. Я сейчас принесу тебе вещи. Не голоден ли ты? Не хочешь ли утолить жажду?
- Благодарствую, пока что нет. Хочется мне только спать.
Хозяин дома вышел, предоставив - гостя невеселым размышлениям о том, как он будет на старости лет ходить, одетый как ряженый. Его одолевала сонливость, давали себя знать напряжение и беспокойства минувшей бессонной ночи и его горестные мысли все время прерывала зевота. Голова шла кругом.
Вскоре вернулся Домшик с одеждой; кладя ее на сундук, он сказал: Думаю, это платье будет тебе под стать. Оно сшито немного по старой моде. Штаны тогда носили двуцветные: одна колоша зеленая, другая красная.
- Господи боже ты мой! - пан Броучек даже всплеснул руками. - Покорно благодарю. Послушай, приятель, я думаю, будет лучше, если ты оставишь свое прекрасное платье себе, а я останусь при своем.
–. Если ты непременно так хочешь, пожалуйста. Но говорю тебе: в своих портах ты будешь посмешищем в глазах всего города. Особливо же наши помощники из окрестных селений, хулители всех необычных нарядов - ибо это суета сует - встретят тебя с враждою: ведь понадобился строгий приказ Жижки, дабы табориты на улицах Праги не обрезали встречным мужчинам бороды, а девицам косы, не срывали с женщин покрывала. Ну и, кроме того, как тебе уже ведомо, у нас берут под стражу всех подозрительных: если тебя увидят в этом мерзком наряде другие люди, ты вряд ли их убедишь, как меня, что ты не инородец какой из табора Зикмундова там, за рекой.
- Ну, что ж, - делайте со мной. что хотите, - пан Броучек во вздохом покорился своей участи.
- Еще я тебе окошко подниму, а то вроде бы душно здесь, - предложил услужливый хозяин л: толкнул верхнюю часть залепленного бумагой окна вверх. Поскольку дверь оставалась открытой, гость, успевший снять с себя сюртук, оказался на пути мощного потoка воздуха, который в этот рассветный час был, несмотря на летнюю пору, довольно свеж и даже резок.
Мы знаем, что пан Броучек последнее время очень бережет свое здоровье, и потому поймем то беспокойство, с которым он воскликнул: - Бога ради, что ты делаешь, дружище? На этом сквозняке я как раз подцеплю насморк.
- На сквазнике? Что это такое?
- Господи, он не знает, что такое сквозняк! Разве ты не чувствуешь, как тянет?
- Что тянет?
- Пожалуйста, не делай из меня дурака. Что тянет? Воздух тянет. И дует сегодня так сильно, что вполне можно захворать.
- Вот оно что, ты боишься воздуха?! - изумился и захохотал Домшик. Ей-ей, сколько лет живу, никогда не слышал, чтобы кто-нибудь боялся чистого божьего воздуха, тем более утреннего раннего ветерка, особливо летом приятного. Ну, не желаешь, так пусть будет по-твоему.
И, качая головой, опустил раму.
Пан Броучек между тем сокрушался про себя: "И куда тебя занесло, Матей! В этом непросвещенном столетии они даже не знают, что такое сквозняк! Если и в наши времена у меня сплошные столкновения из-за сквозняков, то что я буду делать здесь? Счастье еще, что вчера я не забыл заткнуть уши хлопчатой бумагой".
- Спи спокойно, Матей! - откланялся хозяин.
- Благодарю, Янек! - отрезал гость, делая особый упор на этом простецком "Янек".
- Каков привет, таков ответ, - заворчал он себе под нос, когда Домшик удалился. - Ну и манеры!
"Матей!" "Янек!" Чудное обращение к домовладельцу! "Янек!" У нас так даже к лошади не обращаются, не то что к владельцу четырехэтажного дома. Это мне в наказание за то, что я хвалил старые времена.
Что может быть лучше нашего просвещенного девятнадцатого века?
Он еще более утвердился в своем мнении, когда ему пришлось снимать штиблеты, сковыривая их друг об дружку.
- Даже "разувайки" для обуви нет, - ворчал он, а еще называют это комнатой для гостей!
Разуваясь, пан Броучек заметил, что один ботинок очень пострадал: каблук и часть подметки были наполовину оторваны oт верха. Без сомнения, результат столкновения с камнями в подземном коридоре и бега по распрекрасным гуситским мостовым. Придется отдать штиблету в ремонт, а самому ходить бог знает в каких древнечешских бахилах.
Он взглянул еще на часы: они показывали полвторого, Еще бы им показывать верно часы и минуты, когда само Время рехнулось и отстало на пять столетий. Поскольку солнце в июле встает около четырех, пан Броучек рассудил, что сейчас должно быть примерно половина пятого.
Полураздетый, он лег на постель и скоро уснул.
Последняя мысль, пробившаяся сквозь бурный рой недавних впечатлений, была страстной мольбой о том, чтобы пробудиться на своей удобной постели в своей уютной спальне и обнаружить, что все путешествие в средние века было лишь дурным сном!
VI
Почти четырехчасовой сон чудесно освежил пана Броучека.
Он живо вскочил с постели и посмотрел вокруг.
Увидев вместо приветливых стен своей спальни с изображениями одалиски и Неаполитанского залива унылые стены средневековой комнаты, он нахмурился, но тут же бодро вошел в свою новую роль, чувствуя себя теперь более готовым к борьбе.
"Вернулся же я с Луны, - закончил он цепочку рассуждений, которыми пытался себя приободрить, - выберусь и отсюда. Как-нибудь пробьюсь через эту гуситскую заваруху. В конце концов, что тут со мной может случиться? Ведь я-то знаю, что через несколько столетий я жил - то есть буду жить через несколько столетий - или, собственно, что я… Ох, да что я себе голову морочу!" В это время взгляд его упал на пеструю кучу одежды, лежащую на сундуке.
- А вот и наш святочный наряд! - горько пошутил он. - Однако что делать - надо влезать. Янек драв. По одежке протягивай ножки. Ну-ка поглядим, что нам бог послал?
Запустив руку в пеструю смесь, он извлек из нее штаны.
- И правда, ей-ей! - воскликнул он с кислым смехом. - В самом деле, одна "колоша" как кровь, а другая - как барвинок. Ай-яй-яй! Вот красота, чтоб им пусто было! А потом будут говорить, что в старину чехи были мудрые и рассудительные. Вот нам и рассудительность! Половина красная, половина зеленая! И это должен напяливать на себя серьезный человек и пражский мещанин. И это…
Он яростно швырнул штаны на пол.
Потом из пестрой кучи на сундуке был извлечен желтый кафтанчик, а за ним что-то большое, лиловое, и он никак не мог сообразить, что с этим делать. Повертев загадочный предмет в руках и так, и эдак, и все безрезультатно, пан Броучек в сердцах бросил его на сундук и снова взялся за штаны.
С отчаянной решимостью начал он их на себя натягивать. Дело шло туго в полном смысле слова, и он не раз послал к черту их неудобный покрой, ибо книзу штанины превращались в сущие дудочки. Наконец его труды увенчались успехом; только штаны оказались ему до того в обтяжку - как трико, - что при каждом движении он опасался, как бы они не лоцнули. Но, по-видимому, они были изготовлены из ткани весьма прочной и, несмотря на почтенный возраст, отлично сохранившейся. Пан Броучек с судорожным смехом оглядел свой красно-зеленый постамент и зло сплюнул.