Теперь он пустился на поиски туалетных принадлежностей. Попутно он вновь подверг иронической критике гигантское ложе с лесенкой, громоздкий сундук и лавку, окна, заклеенные пленкой, равно как и глиняные ендовы на полке, воздав честь их более чем смелым формам многократно повторенными "ай-яй-яй" и "черт-те что".
В неглубокой нише он обнаружил простой железный подсвечник с огарком сальной свечи ("В комнате для гостей!" - сердито проворчал он), громадные щипцы для снимания нагара, а затем и предмет, в котором он сначала признал песочницу, но вскоре понял свою ошибку, припомнив песочные часы на изображениях Духа Времени.
- И как попадает сюда подобная чепуха, бог знает, - ворчал он. - Лучше бы вспомнили о настоящих часах!
Длинный кусок белой ткани с вышитыми на ней яркими цветами и птицами, что висел у дверей на рогулине, украшенной с двух сторон смешными фигурками, завершил перечень предметов, находившихся в горнице.
Никаких следов туалетного столика. И даже зеркала нет.
"Вот образцовый гостиничный номер!" - подытожил Броучек еще раз свои впечатления и вышел из комнаты, чтобы раздобыть хоть воды для умывания.
С галереи он заметил внизу, на дворике, среди домашней птицы сгорбленную морщинистую старуху, так диковинно закутанную в пестрые средневековые одежки, что ему невольно припомнилась баба-яга из сказки.
Пан Броучек даже струхнул, на нее глядя, и сказал лебе: "Такая колдунья с утра - не к добру!" Но вслух крикнул вниз: - Эй, бабуся, дайте какой-нибудь умывальник, или рукомойник, или как там это на вашем древнем языке называется!
Старуха вытаращила на него глаза и с минуту стояла в оцепенении, глядя вверх, потом всплеснула над головой сухими руками и торопливо заковыляла в дом.
Вскоре на галерее появился Домшик.
Протягивая Броучеку руку, он сказал сердечно: - Хорошо поспал? Наша старая служанка Кедрута, не знавшая о твоем прибытии, прибежала в дом вне себя от страха: мол, какой-то варвар выкрикивал ей с галереи странные слова. Что тебе угодно?
- Я хотел бы умыться.
- Я тотчас пришлю тебе коноб с водой; а рукотерть висит на верее в коморке. Если желаешь, пришлю тебе и гребень или чесало…
- Че-са-ло? Для чего?
- Для головы.
- Чесало для головы!
Пан Броучек молитвенно сложил руки в возвел очи горе.
Ему страстно хотелось еще что-нибудь крикнуть, но он сдержался и только сказал сухо: - Благодарю. Кроме воды, я ни в чем не нуждаюсь.
Хозяин вышел, а гость, возвращаясь в свою спальню, несколько раз повторил: - Чесало для головы!
Из карманчика своего жилета, лежавшего на лавке, он извлек элегантную щеточку для волос с расчесочкой и зеркальцем и, глядя на них почти с нежностью, прошептал: - Золотое мое девятнадцатое столетье! Не будь со мной этих вещиц, мне пришлось бы причесываться помелом! Правда, он сказал, что есть и гребень. Представляю себе - наверное, не гребень, а скребница для коня, и скребется ею небось весь дом.
Вынув из своих карманов остальные мелочи, в частности часы с цепочкой, бумажник, ножик, ключ от квартиры, коробок с остатками спичек и наполовину выкуренную "короткую" сигару (пан домовладелец - впрочем, отнюдь не заядлый курильщик - в знак протеста против недавнего повышения цен на сигары перешел с "порто-рико" на "короткие"), он выложил все это на подоконнике.
Он еще рассматривал содержимое своих карманов, когда в коморку вошла Кедрута, неся в худых, жилистых руках большой бесформенный жестяной таз с водой.
Она вступила опасливо, словно тень, и, волоча ноги, пошла через комнату, робко поглядывая из-под морщинистого, смешно повязанного лба в сторону окна, где стоял пан Броучек, и костлявые руки ее так дрожали, что вода выплескивалась через край. Опа поставила таз на сундук и так же крадучись пошла обратно к дверям, то и дело испуганно оглядываясь на пана домовладельца, будто опасаясь, что тот вдруг прыгнет на нее сзади. Но и он искоса следил за движениями странного существа, пока горбунья не скрылась за дверьми, после чего отвел душу, воскликнув: - Вот страшилище!
Подойдя к тазу, он увидел, что старуха положила около него с одной стороны кусок простого серого мыла, а с другой-с какую-то прямоугольную жестяную пластинку, - Черт, что б это могло быть? - недоумевал он, вертя странный предмет в руках. - Может, чесало для языка?
Наконец он заметил, что одна сторона пластинки гладко отполирована и в ней смутно отражается его удивленное лицо.
Он приложил указательный палец к носу и насмешливо присвистнул: - Поди ж ты, да ведь это зеркало! Древнечешское трюмо! Вот уж что верно, то верно: где нам до гуситской элегантности и блеска! Мыло тоже больше подходит для мытья полов, а не человеку для умывания.
Но когда он все-таки умылся и причесался, пользуясь своими современными вещицами, к нему вернулось прежнее благодушное настроение.
Теперь настала пора утренней сигары. Он зажег остаток "короткой" и спокойно выпускал голубые облачка благовонного дыма - если для этого сорта подходят привычные эпитеты.
При этом он не спеша надел желтый кафтанчик, однако что делать с остальными элементами средневекового костюма, никак не мог догадаться, поэтому решил сначала обуться. Тут снова обнаружилась зияющая рана на левом ботинке. Хотя у него еще не было случая познакомиться со средневековой обувью, он испытывал к ней непреодолимую антипатию - в чем, возможно, есть доля вины книги о средневековой инквизиции с ее несколько неудобными "испанскими сапогами", оставившими в душе папа Броучека глубокий след, - и потому решил, что лучше всего послать пострадавшую штиблету сапожнику, чтобы тот наскоро пришил подметку.
Он отворил дверь и позвал: - Кекрута!
Через, минуту в дверь осторожно просунулось сморщенное старухино лицо и верхняя половина сгорбленного туловища, причем как раз в тот момент, когда пан Броучек, держа обеими руками разорванный ботинок, с горящей сигарой в уголку рта, выпускал в прокуренное помещение новое облако дыма.
Старуха выпучила глаза и какое-то время смотрела на него остолбенев, с выражением величайшего ужаса на лице; потом вдруг подняла костлявую руку и начертила в воздухе крест, а затем с воплем бросилась вон, хлопнув дверью.
- Вот глупая бабка! - рассердился пан Броучек. - Удрала у меня из-под носу, будто за ней гонятся. Уж не боится ли меня это чучело? Если бы ее кто испугался, было бы понятно, но меня - меня!.. Неслы, ханное дело!. Дура! Открещивается от меня, как от нечистой силы… Наверняка не в своем уме. Теперь ищи Янека по всему дому или жди, пока он сам изволит сюда пожаловать - посмотреть на гостя.
Он раздраженно отложил сигару в сторону и начал снова перекладывать предметы средневекового туалета.
В этот момент к нему вошел хозяин дома в очень веселом настроении, но остановился как вкопанный на пороге, глядя на клубы дыма и втягивая носом.
- Что творишь? - спросил он. - Пошто обкуриваешь горницу вонючим дымом?
- Ну, кадило за кукиш не купишь.
Домшик все водил глазами по комнате, ища, повидимому, источник дурно пахнущего дыма, и тут вдруг увидел мелочи, разложенные на подоконнике.
- Аи, что за удивительные вещи! - воскликнул он и начал их разглядывать.
Бумажником он не заинтересовался, на ключ глянул мельком, но перочинный нож рассмотрел досконально, так что заметил и пооткрывал все лезвия, скрытые в черенке.
- Ай-яй-яй, какое удивительное и хитроумное. рукоделие! - восхищался он. - Три ножичка в одном черенке, и все можно там спрятать. А как все тонко и искусно сработано! Вижу, чужеземные ножовщики ловчее наших: наши не умеют изготовлять такие хитрые штуки.
После этого он взял в руки часы с цепочкой и стал внимательно всматриваться.
- Что это? - спросил он наконец.
- Разве не видишь - часы.
- Это - часы?
Пан Броучек поднял руки к небесам, а затем опустил их и так стиснул, что затрещали суставы.
- Возможно ли? Вы и часов не знаете? Ответь мне тогда, дружище: как ты узнаешь, который час?
- Ну, ежели примерно, то я просто так угадываю, а ежели хочу быть уверен, иду посмотреть на солнечный зaгар, который я велел сделать в светлице на той стене, что в нише окна, а тут у меня зaгар песочный. - И он указал на песочные часы, стоявшие на подоконнике.
- Да, прекрасные хронометры! Но послушай - ты не морочишь мне голову? Ведь это же уму непостижимо, чтобы люди могли жить без часов, без нормальных часов с механизмом и колесиками, потому что говорить о солнечных часах и этой песочной чепухе всерьез не приходится.
- Часы с механизмом? Ты говоришь, я полагаю, о больших башенных часах? Такие у нас тоже есть: на ратуше, на церквах…
- Так у вас часы только на башнях? А в комнатах на стенах нет? И карманных нет? А как же, если ты где-нибудь в лесу или в поле и не можешь добежать до башни? Этот песочный фонарь ты, верно, с собой в кармане не носишь - вот были бы прекрасные карманные часы!
- В домах-то, конечно, мало у кого часы с… с механизмом, ино в каком-либо монастыре или у богача какого, что не пожалел денег на такую редкую вещь. Но смешно мне слышать, когда ты говоришь про часы карманные. Каким же это исполином нужно быть и какой огромный карман иметь, чтобы носить при себе целые часы со всеми валами, колесами и гирями!
- Да ну? А между прочим - вот это и есть целые часы со всеми колесиками, а гири и не нужны вовсе.
Перед этим пан Броучек осторожно вынул часы из рук Янека, видя, как неловно тот с ними обращается.
Теперь же он откинул заднюю их крышку и поднес раскрытый механизм к самым глазам Домшика.
Древний чех с любопытством стал разглядывать часовые внутренности, и чем дольше он глядел, тем больший восторг изображался да его лице.
- Воистину! - дивился он. - Тут полно различных колесиков, и так хитроумно расположенных! И каково все на удивление тонкое и махонькое! Скажи, из какой страны идешь ты, где умеют творить такие чудесные вещи? Не похоже это на дело рук человеческих. Не верю я, чтоб рука человека некоего могла выпиливать такие зубчики, что едва глазом уловишь.
- Но у часовщиков есть лупы.
- Лупы?
- Ну, увеличительные стекла; через них блоха, например, видится размером… размером с дом, - решил преувеличить пан Броучек.
Янек от Колокола покачал головой и испытующе посмотрел на него.
- Знаешь ли, что я скажу тебе, гость: слыша твои странные речи и видя эти зегары для карликов, я почти готов поверить в вещи сверхъестественные. Только что я смеялся над старой Кедрутой, у которой голова набита разновидными языческими суевериями, и потому она повсюду видит злых духов: едва дышучи, прибежала она в светлицу с ужасной вестью, что ты извергаешь из себя искры и дым, из чего следует, что ты ведун, а то и сам нечистый…
- Ваша Рекрута - глупое чучело! Ты знаешь, что я делал? Вот погляди!
Пан Броучек сунул в рот погасший остаток сигары и чиркнул спичкой, чтобы ее раскурить.
При звуке, произведенном чиркающей спичкой, и видя вспыхнувший огонек, Домшик отшатнулся в испуге и поднял руки, как бы для защиты.
Потом он воскликнул: - Что ты сотворил? Откуда пришел огонь?
Броучек был так изумлен этим вопросом, что уронил спичку. "Ну и ну! вздохнул он мысленно. - Они и спичек не знают!" - Огонь что, в этом сундучке? - продолжал допытываться Домшик.
- Да с чего ты взял? - и пан домовладелец открыл коробок.
- Но как же ты зажег щепочку?
- Да очень просто! - И паи Броучек чиркнул новую сничку.
- Вот диво! Скажи, как можно извлечь огонь из пустого сундучка голой щепкой?
- Но это же дело совершенно естественное, гмгм… - пан домовладелец замялся, не находя ответа.
От нечего делать он часто читaл надпись на коробках шведских спичек, и кто-то ему перевел, что utan svafvel och fosfor означает "без фосфора и серы". Но отчего они тогда зажигаются, он не мог себе теперь объяснить.
- А откуда этот смрадный дым? - продолжал вопрошать древний чех. - От этих щепочек?.
- Да нет же! Это от сигары.
- А чего ради ты жжешь это мерзкое зелье?
Пан Броучек понял, что древние чехи не знают и табака, и вряд ли ему удастся объяснить им, чего ради он курит, особенно эти "короткие". Он и сам иной раз не мог понять, чего ради он это делает. Поэтому он предпочел промолчать.
- Дивлюсь я, как ты можешь брать в рот эдакую гадость. Дым сей и вправду отдает преисподней, мне в нем даже тошно стало…
С этими словами Домшик распахнул дверь и продолжал серьезно: - Я знаю, разум человеческий многие дивные вещи придумал и еще более дивные придумает, и я порицаю тех, кто, не умея постигнуть некую вещь, сразу же в крик: "Злые чары! Колдовство!" Но я не хочу сказать, что иной раз не случаются вещи и сверхъестественные, от лукавого. Ты жил среди людей бродячих, а те любят заниматься колдовством, может, и тебя научили черной магии…
- Не веришь же ты в наш просвещенный век ("Да, весьма просвещенный!" пан Броучек вовремя спохватился и перешел к иной тактике защиты): - Но ведь я эти спички не сам делал, я их купил!
- Пусть только купил; все одно, ты нехорошо поступаешь, занимаясь подобными делами. Я-то верю, что ты никак не связан с чернокнижниками, и все это, может, просто фигли, для обмана людей хитроумно сплетенные. Но иные с легкостию могут рассудить иначе, и тогда худо тебе придется. Колдовство карается у нас сожжением заживо. А посему послушай моего совета и выбрось подальше это адское зелье и волшебный коробок!
- С превеликой охотой - он все равно уже пустой.
Гость швырнул и то и другое в открытые двери, ворча про себя: "Эти средневековые суеверия, право, заразительны: я уже сам, бог весть с чего, начал пугаться своих несчастных Sakerhets Tandstikor!
- Ну, а теперь облачись в остальные одежды, предложил хозяин.
- Я бы уже сделал это, если б знал, как в них влезть. Скажи мне, к примеру, куда надеть это лиловое нечто?
- Это епанча, - разъяснил с улыбкой Янек от Колокола. - В нее ты завернешься под конец.
С его помощью пан домовладелец прикрепил к полукафтану объемистый кошель, оделся в небесно-голубую юбку, опоясался металлическим поясом с привешенной к нему мошной и поверх всего этого замотался в удивительный плащ, который Янек назвал епанчой. С каждым напяливаемым на себя предметом туалета он отдавал дань иронического восхищения древнечешским портным и наконец осторожно переложил в кошель и мошну драгоценные мелкие реликвии девятнадцатого века.
Однако на сундуке осталось лежать еще нечто коричневое, суконное, назначение чего он никак не мог - угадать.
- Может, это фартук к моей юбке, а? - вопросил он саркастически.
Янек от Колокола от души расхохотался.
- Но это же кукуль! Смотри! - И, взяв коричневый предмет из рук гостя, он ловко пристроил его на своей голове, так что из него выглядывало лишь его смеющееся лицо.
Пан Броучек тоже засмеялся, но как-то кисловато.
- Прекрасно! - одобрил он иронически. - Из этого кукуля человек выглядывает, как квочка из гнезда. Такой чепец очень гармонирует с бабьей юбкой и сумой.
- Но зато голова твоя будет спрятана от свежего воздуха, егоже ты так опасаешься, - сказал хозяин с улыбкой, надевая капюшон на пана Броучека, чье лицо пылало от стыда и злости.
- Ох, да мы забыли про обужу, - воскликнул Домшик, придирчиво оглядев гостя с головы до ног.
- Я как раз хотел послать Редуту к сапожнику, чтобы он мне зашил это на скорую руку, - сказал Броучек, демонстрируя разорваную штиблету.
Домшик заявил, что сегодня вряд ли успеют починить, тем более что сейчас и ремесленники чаще имеют дело с оружием, чем с орудиями своего труда; однако он припомнил, что здесь, в коморке, за сундуком, лежат у него, опять же полученные в наследство, сапоги, которые, пожалуй, придутся впору пану Броучеку.
Тот робким взглядом окинул старинные сапоги, которые Домшик извлек из сховы. У них были чудовищно длинные носы, и они тоже были двух цветов: к красной штанине зеленый, а к зеленой - красный.
Древний чех сопроводил их следующей рекомендацией:
- Все, что ко времени, - благо, гласит старая пословица. Не смотри, что они сшиты по старой моде. Раньше мирская суетность заставляла людей носить такую длинноносую обувь, и я слышал, что однажды в замке Коштяле у Литомержиц громом поразило туфли рыцаря и его супруги и напрочь оторвало эти длинные носы.
"Чтоб тут все громом разразило", - подумал про себя пан Броучек, но, видя неизбежность, натянул муаейную обувь.
- Теперь ты стал похож на человека, - с удовлетворением заметил хозяин. Остается лишь выбрать оружие, которого в моем доме предостаточно.
- Ох, не будем говорить об оружии! Если бы я обладал малой толикой воинского тщеславия, я бы давно мог записаться в общество стрелков или гренадеров.
- Но мы носим оружие не из тщеславия, нас нужда заставила.
- Какая нужда? Господи боже, вы что, боитесь один другого? Или у вас в Праге столь небезопасно, что вы не отваживаетесь и днем выходить на улицу без оружия? Или у вас нет полиции, которая защищала бы мирных граждан от всякого сброда?
- О сброде речи нет. Разве я не сказал тебе, что Зикмунд с войском своим стоит перед Прагой?
- Ах, я и забыл про эту проклятущую осаду. Все это очень печально, но мне от оружия было бы мало проку. Не буду же я таким дураком, чтобы выступить один против войска, а мирного человека они, наверное, и отпустят с миром; если же нет, ну что ж, я сопротивляться не стану, потому что все равно ничего бы не сделал, а только зря солдат раздразнил. Скорее уж я поручу душу господу богу, и пусть меня порубят на мелкие кусочки.
- Что говоришь ты? Ты шутишь, конечно. Я пе верю, чтобы мужчина мог так постыдно мыслить и сам исповедал свой позор! Ты был бы недостоин и той женской юбки, против которой так оборонялся. Возможно ли, чтоб ты, мужчина крепкий, имеющий две здоровые руки, покорно, как скотина на бойне, сам положил на плаху свою голову? Нет, не может того быть! Ты храбро выступишь вместе с нами на битву с солдатами Зикмунда.
- Но прости, что мне этот Зикмунд? Если вы с ним чего-то не поделили, разбирайтесь сами и оставьте в покое человека, которого это дело совершенно не касается. Я тут иностранец и вообще попал сюда сбоку припека, как Пилат в "Верую".
Домпшк резко отступил и, смерив гостя испепеляющим взглядом, вскричал в гневе:
- Ага, так все-таки ты лгал, выдавая себя за истинного чеха! Ты ложно клялся! Да как же так: нечестивый Зикмунд, недостойный сын прееветлой памяти короля Карла, забыв свой род и честь, собрал огромное войско иноплеменников против собственного своего народа и, как палач, посланный надменным Римом, явился сюда, чтобы огнем и мечом истребить нашу веру, растоптать права наши, выдать нас на поругание всему свету и той же бесчестной рукой, коей он вероломно отправил на костер святого магистра нашего Яна Гуса, не милостивым владыкой, но яростным тираном возложить нa свое мерзкое чело светлейшую корону святого Вацлава, - и какой же верный сын земли нашей не воспламенится праведным гневом и пе поднимет меча, дабы отвести от нее гибель и поношение, какой истинный чех сможет сказать, что не его эта распря, и сложа руки будет равнодушно взирать, как его братья, не щадя ни имущества своего, ни жизни самой, радостно вступают в неравную и решительную схватку! Вижу, принял я изменника под кров свой.