8-й (дополнительный) том Собрания сочинений И. С. Шмелева составили ранние произведения писателя. Помимо великолепных рассказов и очерков, читатель познакомится также со сказками, принадлежащими перу Ивана Сергеевича, - "Степное чудо", "Всемога", "Инородное тело" и др.
Содержание:
Е. Осьминина. Про купца, мужика, солдата – и барина 1
Рассказы 4
Очерки 58
Сказки 120
Выходные данные 130
Примечания 130
Иван Сергеевич Шмелев
Собрание сочинений в пяти томах
Том 8. Рваный барин
Е. Осьминина. Про купца, мужика, солдата – и барина
Точнее следовало бы написать так: про доброго купца, умного мужика, верного солдата и… а вот барин бывал самым разным. То "рваным", то "подбитым", то "веселым".
Все они – герои рассказов начала века, революционных очерков и крымских сказок Ивана Сергеевича. Из этих произведений составлен настоящий том "раннего" Шмелева; о них и пойдет речь.
Он начал с КУПЦА.
Нет, фактически-то Шмелев начинал с городового, мельника и валаамских монахов. Но то были "пробы пера", после которых он замолчал лет на десять. И на профессиональный путь вступил (больше с него не сходя) – с описанием родного купеческого Замоскворечья в "Распаде" (1906) и в небольших рассказах для детей. Почти все они имеют подзаголовок "Из рассказов моего приятеля", указывающий на автобиографичность произведений . Многие фигуры писатель взял из своего детства.
Захар Хмуров из "Распада" – это Егор Васильевич Шмелев (1838–1897), двоюродный дядя и сосед будущего писателя, действительный владелец кирпичного завода на Воробьевых горах . Леня, его сын – Алексей Егорович Шмелев (1867–1887). Сведения о них содержатся в ответе писателя на дореволюционную анкету: "Убийство Ал. II потрясло. Закопошились вопросы. Во дворе говорили о как-то нигилистах. Сильнейшее впечатление оставило самоубийство троюродного брата – студента технолога (в связи с политич. настроениями). Чувство жути пережил" .
Семья Хмуровых, по-видимому, списана с семьи дяди Егора: бабка Василиса – Надежда Тимофеевна (1818 – после 1880), жена – Екатерина Семеновна (1843–1901). Обстановка же в доме изображена совершенно в островско-горьковском духе: классическое "темное царство" с противопоставлением патриархальных отцов и революционных детей, жестокими нравами и затягивающим бытом: подробно, выпукло нарисованным "предметным миром" Отлично, кстати говоря, нарисованным. Не зря чуткий Ю. И. Айхенвальд написал Шмелеву после "Распада": "Страницы "Рус. Мысли" отныне открыты для Вас…"
Другой дядя писателя – Павел Иванович Шмелев (1847–1873), родной брат отца, – возможно, послужил прототипом для "книжного" человека из "Полочки", вероятно, тут присутствуют и черты деда .
Этих людей Шмелев лично не знал, и в рассказе выразилась его определенная "просветительская" программа.
Зато хорошо знал (подробно описал в "Автобиографии") и горячо любил героя остальных детских рассказов – отца, Сергея Ивановича Шмелева (1842–1880). "Отец был простой, необразованный человек, но он имел сердце и умел понимать другого" ("Рваный барин"). "Он был простой души, мой отец. Он ничего не понимал в тонкостях душевной жизни. Но он был мягок сердцем, мой простой отец… Он был чуткий и добрый человек". "Это был человек, который любил давать" ("Светлая страница").
Итак, купец должен быть ДОБРЫМ! Это идеал для Шмелева – и уже в своем дореволюционном творчестве он – найдя доброту и жестокость, идеал и его противоположность – показывает их.
Доброта отца проявляется в самых разных ситуациях. Он спасает лошадь ("Светлая страница"), подбадривает "Солдата Кузьму", без него позднее так плохо живется ("Как мы летали"). И конечно, помогает "Рваному барину" – этому униженному и оскорбленному, гордому и надорванному человеку из народа.
В "Рваном барине" есть и обличительные мотивы (которые вообще сильны у раннего Шмелева). Есть и влияние Достоевского – рассказ писался почти одновременно с "Человеком из ресторана", названного критикой современными "Бедными людьми". Но есть и другое – желание "быть писателем родным, национальным в лучшем смысле слова" , которое в это время начинает владеть Шмелевым Не случайно он писал редактору журнала, где печатался "Рваный барин": "НАЦИОНАЛЬНЫ д. б., по-моему, темы. Как национальна д. б. и литература, последнее время в молодых представителях своих ушедшая в какой-то тупик… И когда я говорил о БЛИЗКОМ массе, что должно б. предметом детск. журналов, я понимал это в смысле родного, нашего, русского" .
И вот в "Праздничных героях" эта доброта, сострадание к "маленьким людям" становится национальной чертой, входит в определенный жизненный уклад. Любовное единение людей в религиозный праздник… Это было у Шмелева еще в начале века! Как справедливо отметил дореволюционный рецензент:
"Перед читателем живо встает русская старинная действительность, чувствуется атмосфера простых отношений, непосредственное сближение людей разных социальных положений, хотя бы только и в праздничные дни. Это единение, по-видимому, и дорого самому автору" .
В русской литературе традиционно выразителем "родного" считался человек из простонародья: проще говоря, русский МУЖИК. Он становится героем Шмелева к началу десятых годов.
В ряде рассказов сомневающимся интеллигентам и даже бывшим революционерам противопоставлены мужики, ведущие обозы; плотогоны. Они знают свои идеалы и истины, у них все "верно и просто, все ясно и оправдано". В письмах Шмелев продолжает говорить о "заложенной" в народе "силе духа" , о желании "покатить" по Руси: "И какие сокровища можно бы увидеть!"
Наиболее же полно это чувство "народности, русского, родного" выразилось в очерках "Суровые дни" – времени первой мировой войны. Шмелев так объяснял историю их создания: "Я охотно принял предложение "Сев. зап." – писать сколько угодно о впечатлениях от восприятия войны в деревне. Жил я тогда в Калуж. губ. (летом 1914 г. снимал дачу в селе Оболенском Малоярославского уезда. – Е. O.) повидал кой-что. Заинтересовался предложенной мне задачей".
Шмелев не склонен идеализировать ни обитателей деревни Большие Кресты, ни условия их жизни. Он показывает тоску и обнищание, которое несет война деревне, и горькое пьянство, и дикие нравы, темноту народа. И.неизвестно чем еще обернется эта война – каков будет "оборот жизни".
Но все же русский мужик для Шмелева – человек, знающий "сокровенную тайну – жизнь-смерть", умеющий делать самое сложное в жизни – умереть достойно. Русский человек умеет простить и найти слова прощения, умеет протрезветь, оглянуться на свою жизнь и зажить по-другому. И не случайно кончается цикл очерком "Правда дяди Семена" (см.: т. 1 наст. Собр. соч., там же – и "Знамения"): "Он – не он. Это вся тяжелой жизнью выученная, мудрая, болеющая Россия, скорбящая и все же непоколебимая". "Мудрый" – постоянный эпитет Шмелева.
Итак, мужик должен быть мудрым. УМНЫМ.
И со своей "военной деревенской темой" Ив. Шмелев оказался в эпицентре литературных споров.
"Суровые дни" следует рассматривать вместе с военными патриотическими корреспонденциями В. Брюсова, статьями Л. Андреева, Особенно же – спокойствие, серьезность, объединение народа у Шмелева – напоминают образы А, Толстого из очерков "На войне". Такой, например: "Словно вся Россия стала одним хозяйством, пришло время жатвы и все, взяв серпы, пошли жать".
Иным был настрой М. Горького. Правда, в начале войны он поставил свою подпись под двумя коллективными письмами: против немецких зверств и приветствия союзникам-англичанам. Среди подписей мы найдем имена И. Бунина, Шмелева, Н. Телешова и многих других.
Однако затем позиция Горького изменилась. В конце 1915 года в № 1 журнала "Летопись" он провозгласил, что у русского человека "Две души": "…одна от кочевника-монгола, мистика, лентяя", а другая – "душа славянина, потенциально героическая, способная вспыхнуть ярко и красиво, но ненадолго".
Шмелев возмутился статьей Горького и приветствовал ответ Л. Андреева, который назвал "Две души" унижением целого народа и самооплевыванием. Андреева поддержали Н. Бердяев, В. Розанов, Е. Чириков, А. Чеботаревская. Горького – журнал "Летопись", опубликовавший, например, в первом номере за 1916 год статью Д. Тальникова: разбор произведений о деревне Чехова, Бунина, Подьячева и Вольнова. Основываясь на них, критик доказывал убожество, дикость, жестокость и язычество русского народа.
В этом споре и "Суровые дни" стали аргументом. Критик Н. Кадмии противопоставил правдивых Горького и Бунина, верных "глубинной художественной традиции", и романтиков Андреева со Шмелевым, создавших "некую идеологию мужика". Это был ответ на статью Андреева о "Суровых днях". Андреев, в частности, писал:
"С легкой руки надменных "новозападников" наших, мужик попал в хамы и безнадежные эфиопы. Просто эфиоп. Нежно и любовно, трепетно и чутко, как верующий к ранам Христовым, подошел Ив. Шмелев к этому "эфиопу" и новой красотою озарил его лапти и зипуны, бороды и морщины, его трудовой пот, перемешанный с неприметными для барских глаз стыдливыми слезами. Нет на этом мужике прекраснодушного народничества, ничего он не пророчествует и не вещает в даль, но в чистой правде души своей стоит он, как вечный укор несправедливости и злу, как великая надежда на будущее…"
…В эмиграции Шмелева, вероятно, можно причислить к продолжателям, славянофильской традиции. Для нас важно, что это "неославянофильство" начало зарождаться в начале века, в противоположность также определенным "неозападническим" тенденциям. Но ему еще предстояли значительные испытания.
СОЛДАТСКАЯ тема возникла у Шмелева вместе с. деревенской, в годы первой мировой войны: развиваться же и углубляться она стала позднее – после февраля, а затем октября 1917 года (потому что вопрос о солдате небезразличен революции).
Как известно, 1 марта 1917 года Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов издал "Приказ № 1": с него начался развал армии. Уже 30 апреля Сергей Шмелев пишет отцу с фронта, как к ним в артиллерийский полк приходил прапорщик из пехоты и обвинял офицеров в измене и трусости, подобные неприятности были и у других воевавших знакомых Шмелева.
Что же отвечает отец сыну? Почти в каждом (!) (а их 29) письме он пишет одними и теми же словами: "Народ не виноват". "Мне больно за народ. Он не виноват. Он так много и теперь терпит. Только все трудные экзамены ему закатывают: то держали на месте тысячу лет, с завязанными глазами, то сразу сняли повязку, открыли свет на сто дорог, и по какой надо – не могут указать. Да еще по-итало-англо-санскритски с ним разговаривают". И Шмелев советует своему Сергею: "разговаривать с солдатами, объяснять им ситуацию, читать газеты – "Русские Ведомости", "Власть народа"" (в них – его позиция, в них печатается он сам).
Эту же цель – разъяснять, предостерегать, пропагандировать, говоря с народом "живым словом", – Шмелев прямо провозглашает в очерках "В Сибирь за освобожденными" и "Набросках". 14 марта 1917 года как корреспондент "Русских ведомостей" вместе с писателем Б. А. Тимофеевым Иван Сергеевич едет с поездом за освобожденными политкаторжанами и описывает свои впечатления с дороги. (Именно тогда произошло убийство, которое он неоднократно вспомнит впоследствии, пока же его настроение в общем радостное и приподнятое.)
Далее он сам начинает эту цель осуществлять – в "Пятнах" и ряде очерков, примыкающих к ним. Он говорит с народом и о народе; солдаты становятся одними из главных героев его произведений (может быть, к ним в первую очередь и обращенных). Поэтому его форма – живые сценки, разговоры, наблюдения с натуры. Эффект присутствия – полный! Иногда мы даже можем проследить, как "материал жизни" переходит в очерки (см., напр., "Суд Соломона" и письмо к сыну: "Была вчера Руфина из Серпух. <…> У монастыря отняли покос слободские. Поп является лётом на слободские митинги и бьется за свои права, угрожая карой Владычицы").