Да, маляр простил Ваську и стал нашим другом. Он даже пообещал, как поедет к Петрову дню на покос, привезти нам черных лепешек. Он давал нам замазки для чертиков и даже учил, как надо красить. Это нас развлекло. Васька выкрасил мне сапоги охрой, а я покрыл ему ноги до колен и предложил дворнику Степану отделать самовар, чтобы уже не начищать его кирпичом.
Третьим и самым бесспорным признаком лета было обильное появление на лице Васьки желтеньких пятнышек.
– Видал? – хвастался он, тыкая в нос и под глаза. – Лето скоро. Это оттого, что я счастливый буду…
Пожалуй, он был прав. Появлялись веснушки, и Ваське приваливало счастье. Он переставал бегать в училище и торчал в мастерской только до обеда.
Итак, все признаки были налицо, и на Васькиной рожице пышно расцвело "счастье". Стоял тихий и ясный майский полдень. Мы клеили в сенях змей, и Васька уже собирался тащить его на крышу сушить, как вдруг стайка маленьких белых собачек, всегда подремывавших на крылечке, сорвалась и ринулась с визгом и лаем к воротам.
– Почтальона рвут, – сказал Васька, приделывая хвост змею.
Нет, рвали не почтальона. Тот, обыкновенно, пускал в дело палку, какая-нибудь "Мушка" испускала пронзительный визг, и почтальон победоносно проходил через сени.
Еще мы услыхали раскатистый голос дворника и знакомое науськиванье;
– Фтю-у! фтю… А не ходи без звонка!.. Шлюнды подзаборные!., го-го-го… Ха-ха-ха… Фтю-у!..
И чей-то испуганный голос покрыл гомон собак:
– Послушайте! Да возьмите же кто-нибудь!..
Мы выскочили во двор. Возле крыльца стоял человек средних лет и отчаянно подплясывал в кипевшей вокруг стае. Его порыжевшая шляпа-котелок съехала на затылок, прыгал и парусинный пиджачок с уголком красного платка, до которого старалась допрыгнуть одна из "Мушек". Как раз в этот момент шляпа соскочила с его головы, и на нее обрушилась вся свора. Но и незнакомец, забыв об опасности, ринулся спасать свою шляпу. Это была такая свалка, что я на мгновение окаменел. Но Васька нашелся. Он выхватил у Степана метлу и начал так работать ею по сторонам, что хватил по ногам и незнакомца. Но зато спас шляпу.
– Уффф… спасибо… голуба… – сказал, очищая шляпу о колено, незнакомец, и я сделал открытие, что у него только одна рука.
Да, это был Василий Сергеич, игравший Наполеона.
– Смотри! – сказал он с укоризной Степану. – Они изорвали мне брюки!
Его серенькие брюки были тронуты порядком: на правом колене висел выдранный уголок, а снизу появилась бахромка. Он с сожалением осматривал свой костюм, вывертывая голову и ноги.
– Они изорвали мне брюки! – опять повторил он.
– И был-то рваный!.. Изорвали… – грубо отозвался Степан, подымая метлой тучу пыли. – Чай, на воротах-то сказано – не входить без звонка.
Василий Сергеич поглядел на него долгим взглядом и покачал головой.
– Здравствуйте, – сказал я, робко протягивая руку и расшаркиваясь, – я вас знаю… Вы ведь представляли Наполеона?..
Василий Сергеич вскинул глаза и пригляделся.
– Да ну? Вот так-так!.. Те-те-те… Помню, помню… И он? – Указал он на Ваську.
Слово ли "Наполеон" или рукопожатие, но Степан, Должно быть, струсил. Он перестал мести, снял картуз и сказал уже мягким голоском:
– Вам кого-с, собственно?
– Хозяина, собственно, – ударяя на "собственно", твердо сказал Василий Сергеич. – С этого и следовало начать, а не травить собаками…
– Хозяина дома нет…
– Хорошо, я подожду хозяина, – садясь на крылечко, отвечал Василий Сергеич.
– А то можно-с в садик пройти… там холодок… – предлагал Степан, который, конечно, струсил.
– Хорошо. А как приедет хозяин, доложи, что пришел Коромыслов. По делу! Они знают меня!
Он прошел в сад, а мы остались со Степаном.
– По де-лу! Знаем мы эти дела! Побирошки… рвань коричневая.
– Он Наполеона играл! – сказал я.
– Он барин! – сказал Васька. – У него и шляпа…
– Ба-а-рин! – протянул презрительно Степан. – Рваный барин! Это верно. Видали таких, – не догляди – и свистнет!..
– Ты, ты, – крикнул я, – дурак!
Степан насмешливо раскланялся и пустил метлой тучу пыли.
– А кто и с роду так.
Этим разговор и кончился: со Степаном было трудно разговаривать.
Зачем Василий Сергеич спрашивал отца? Я предложил Ваське направиться в сад, пока змей посохнет.
III
Василий Сергеич сидел на скамеечке, под кустом бузины, и крутил реденькую бородку. Должно быть, думал о чем-то. Мы остановились поодаль.
– Ну, как дела, братики? – спросил он.
– Ничего. А вы уже теперь не представляете Наполеона?
– Был Наполеон, да весь вышел… – сказал он со вздохом – В школу-то ходите?
Я сказал, что скоро поступлю в гимназию.
– Та-ак… Ну, а ты, босоножка? – обратился он к Ваське, который усиленно тер ногой об ногу.
– Э! – лихо отозвался тот. – Я в сапожники выхожу… А у вас, дяденька, сапоги каши просят, – заявил он, как знаток.
– Что сапоги! – задумчиво сказал Василий Сергеич. – Вот когда здесь каша, – хлопнул он себя по лбу, – тогда плохо, а сапоги… Эх, парнюга! Умная у тебя рожица… Так только сапожником и будешь? А?
Он поймал Ваську за рукав и притянул. Посмотрел на его босые ноги с присохшей сыроватой грязью.
– Да-а… "Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь"..
– Это я знаю! – закричал Васька и продолжал, точно рубил котлеты: – "Не стыдися, что за дело, это многих славных путь".
Василий Сергеич рукой остановил его и стал говорить знакомое стихотворение тем торжественным тоном, каким выкрикивал когда-то со сцены балагана:
– Зарядить все пушки и орудия!
Помню я этот торжественный момент, когда голос плохо одетого человека раздавался в нашем тихом саду. Миром и покоем веяло от всего. Безмолвие и зной, казалось, дремали под широко раскинувшимися вишнями, уже осыпанными зелеными плодами, точно из воску сделанными шариками на проволочках. Зарывшись в пыль, под кустами смородины дремали разморенные жарой куры. Кошка спала на крыше беседки, потряхивая головой. Отбивая такт пальцем, говорил Василий Сергеич. Босоногий Васька вдумчиво смотрел исподлобья.
– Хозяин приехал! – крикнул дворник и спугнул знойный покой сада.
Василий Сергеич встрепенулся, обдернул парусинный пиджачок, поправил котелок. Лицо его насторожилось, точно он испугался чего-то. Он провел ладонью по лицу, вздохнул и пошел мелкими шажками из сада.
У крыльца еще стоял отец, отдавая приказания кучеру. Завидев Василия Сергеича, он поморщился и крикнул:
– А-а… ты! Голова закружилась с этими делами! Не знаю, не знаю! – с раздражением говорил он. – Боюсь я тебе дать, боюсь! Сроку только неделя, сейчас узнал…
Он, как всегда, волновался и размахивал рукой. Василий Сергеич молчал, опустив голову и держа котелок в руке.
– Ваше дело… – покорно сказал он, когда отец кончил. – Если не верите…
– И дернуло меня взять этот подряд! – уже на весь двор кричал чем-то расстроенный отец. – Архитектор не берется в такой срок!.. А ты еще говоришь – не верите! Ну, что ты тут можешь? Что? Да говори громче… не слышу! Что?
– Я сделаю, – сказал твердым голосом Василий Сергеич. – Можете не платить, если не сделаю…
Отец оглянул его с ног до головы и поморщился.
– Можете не платить! А что толку?! Вот что… Вот тебе за беспокойство… – Он вынул бумажник и вытянул из него зелененькую бумажку. – Обещал я тебе, велел зайти, да… но… И не сердись, – боюсь… Сам знаешь, дело ответственное…
Василий Сергеич покачал головой.
– Я даром денег не беру. Прощайте.
Он поклонился и пошел к воротам. Отец передернул плечом и мельком оглянул нас.
– Да постой ты! – крикнул он вслед. – От денег-то ты чего отказываешься?! Погоди!
Василий Сергеич остановился.
– Мне ваших денег не надо. А что мне отказывают… к этому я привык… – сказал он дрогнувшим голосом. – Будьте здоровы.
– Вернись! – крикнул отец. – Гм… Так и не возьмешь? Привык, что тебе отказывают? Так?
– Привык… – повторил Василий Сергеич.
Отец оглянул его, подумал, тряхнул головой и сказал:
– Ну, хорошо… Идем в кабинет.
Он легонько толкнул Василия Сергеича перед собой в дверь парадного крыльца и скрылся за ним.
Я посмотрел на Ваську, тот на меня. Что произошло, мы ровно ничего не поняли.
– Это, собственно, кто ж они такие будут? – спросил меня подошедший дворник, который все время разговора отца с Василием Сергеичем прятался за колодцем. – Не известно вам?
Я не знал, что сказать, но Васька выступил гордо и заявил:
– А я знаю! Ты не знаешь, а я знаю! Знаешь, кто?
– Кто?
– Про-ку-рат!
Степан, скосив глаз, взглянул на Ваську и плюнул.
– Верно! – подтвердил я. – Он все может!
– А рваный!..
IV
Появление Василия Сергеича и загадочные слова отца возбудили до крайности мое любопытство. Я вошел в дом и пробрался к кабинету. Мне не запрещалось входить в кабинет и смирно сидеть на большом кожаном диване, но в этот раз я почему-то не решился войти. Из-за двери кабинета доносились два голоса: громкий и властный – отца и тихий, как бы просительный, – Василия Сергеича.
– Говори прямо – да или нет! Можешь? Тут на самолюбие идет! Подряд я вызвался взять… Он был у другого подрядчика, а тот отказался, да слишком поздно отказался, и залог потерял… Теперь никто не хочет брать! – рискованно… Так я из самолюбия взял!
– Я понимаю… Я сделаю-с… – отвечал тихий голос…
– На нашей площади будет проезжать государь…
– Я сделаю, поверьте! – взывал голос Василия Сергеича. – Нужда меня забила… Я не имею звания, потому я самоучкой, из простого сословия я, и вот рвусь и рвусь, и никто никакого внимания! – с дрожью в голосе продолжал Василий Сергеич. – А я ведь чувствую в себе! Хоть бы вот лебеди эти на стене, у Иван Прохорыча в трактире, как вы видали… Разве им такое место нужно?! Им бы где в образованном доме надо пребывать.
– Хорошо, хорошо… – слышался нетерпеливый голос отца. – Завтра приготовишь чертежи… Две арки и четыре щита! Ну, ты видал хоть раз-то, как их надо делать?
– Видал-с… – как-то затаенно отвечал тихий голос. – Только я вам пущу не такие… Я вам такие пущу…
– Чтобы вид был! Понимаешь? Вид! – возвышал голос отец.
– Увидят-с… – загадочным тоном отзывался Василий Сергеич. – Вы только дозвольте мне развернуться! Все они будут у меня говорить-с.
– Что-о? Это как такое – говорить?
– Говорить-с!.. Без слов, а будут-с говорить! Вам Иван Михайлыч всегда чертежи делал… господин архитектор?
– Ну, да… Хороший архитектор… А что?
– Они, действительно, строят дома для квартир, а только ихние дома молчат-с… А надо так строить, чтобы здание говорило! Как вот все равно статуя или картина-с… Ну, ладно, ладно… Ты только не подведи. Значит, завтра чертежи принесешь…
– Будут готовы.
Дверь отворилась, и вышел Василий Сергеич, вытирая лицо красным платком. Заметив меня, он радостно сжал мое плечо, потряс и ничего не сказал. В эту минуту он был, должно быть, счастлив.
В тот же день, вечером, был у нас дядя. Позвали также и Василия Васильича. Дядя пенял, что "такое дело" доверили человеку с улицы. Дядин приказчик прикладывал руку к груди и заверял, что не может поручиться ни за что.
– Выйдет скандал, выйдет! – предупреждал дядя.
– Не поручусь, сомнительно-с… – твердил дядин приказчик, изгибаясь всем своим плотным корпусом и издавая свистящий звук – ссс… – Конечно-с, он мой земляк и бедный человек, но при таком деле-с сомнительно…
– Ты же говорил, что он по разным художествам?! – кричал отец.
– Верно-с, но такая работа серьезная-с… Не поручусь… Кончилось тем, что отец хлопнул дверью и ушел в кабинет.
И опять я все-таки ничего не понял. Я чувствовал только, что готовится что-то важное и тревожное, чего-то боятся… Даже скандал может быть… Я поделился новостями с Васькой.
– Должно, балаган ставить будут, – решил он. – И меня захвати, ежели пойдешь! Ваш ведь балаган-то будет… А?
Дворник Степан открыл нам глаза.
– Не балаган! – сказал он, сплевывая через зубы. – Ли-минация будет для торжества… Вот рваный-то барин и нанялся… Дела-а!.. – покрутил он головой.
V
На следующий день, после обеда, только что мы с Васькой устроились на телеге, чтобы сопровождать нашу кухарку полоскать белье на речку, в ворота вошел торопливой походкой Василий Сергеич, держа под мышкой что-то, завернутое в газету.
– Это что у вас? – спросил я.
Он хлопнул меня по лбу и сказал загадочно:
– Ар-хи-те-кту-ра!..
Слово было непонятное, но дворник Степан сейчас же объяснил:
– Такое строение… на бумаге…
На речку я не поехал. Я вошел в кабинет и присел в уголок на диване. Отец сидел за столом и разглядывал большие синие листы приятно похрустывавшей бумаги. Василий Сергеич стоял, наклонившись и то и дело вытирая лысину красным платком. Пот катился градом с его сильно осунувшегося лица. На спине парусинного пиджака темнели две мокрые полоски. Его пальцы, указывавшие что-то на синих листах, дрожали. Дрожал и голос.
– Гм… Та-ак… – невнятно говорил отец, разглядывая листы. – А это что?
– А это… это… гм… тут крылья… Он сейчас в охру, под желтое пущен и вида, конечно, не имеет, но в ночи будет в самый раз… в золото будет ударять, как животрепещущий. А вот тут-с, видите, видите, полоски потемней пущены, так это перышки… В ночи переливать будут-с…
– Гм… Перышки? Да где ж они? – спрашивал отец.
– Перышки-с… Они объявятся при огнях… и затрепещут… Будьте покойны-с… Это всех поразит, и будет благодарность. Это все со смыслом пущено. А это, извольте взглянуть, снопики-с… снопы-с… Труд означает народный, всей России… Сердцу будет говорить. А тут вот васильки будут пущены… Огни у меня показаны в особом списке, по буковкам… Уж я сам все на местах распланирую…
Он рассказывал долго и подробно и все чего-то боялся. Рассказывал и украдкой взглядывал на отца.
– Гм… Занятно… – и отец хлопнул его по спине. – Ишь, взмок даже. И откуда все это у тебя?
Василий Сергеич пожал плечами и улыбнулся. Я видел, что все идет как по маслу.
– Из головы-с… – Он приложил руку к груди и выпрямился. – Дозвольте вам одно слово сказать! Дозвольте!
Отец поднял голову и смотрел на него. Василий Сергеич стоял в знакомой мне позе Наполеона.
– Что такое? – спросил отец.
– Вы строитель и берете подряды, – начал Василий Сергеич торжественным тоном. – Вы могучий человек на эти Дела! А я человек в безвестности… Меня даже в хорошие Дома не пускают по моему виду и костюму и даже… травят собаками… А у меня… у меня… есть такое… что может много облегчения произвести…
– Что-о? – спросил отец. – Какое облегчение?
– Вот как-с… – почти шепотом и даже оглядываясь, продолжал Василий Сергеич. – Я изобразил такое, что которые будут смотреть и проникаться, могут получить утешение скорбей…
Отец смотрел на Василия Сергеича, не понимая, о чем говорит он.
– И я изобразил храм всесветный… воздушный храм… На бумаге, в чертежах-с… Такой храм можно устроить где-нибудь на видном месте, на горе… Он у меня так дан, что все в нем так и подымает к небу… Как взглянешь, так и подымается сердце… – он поднял руку, – чтобы люди к небу больше смотрели… Исполинский храм! – как бы рассуждая сам с собой, продолжал Василий Сергеич. – Выразить словами нельзя, а я его вижу, вижу!.. – Он устремил глаза к окну. – Только две краски – белая и голубая, с переливами. И золота не будет… Как чистый снег, серебро будет пущено…
Теперь, когда я уже не девятилетний мальчуган, я глубоко понимаю душевное состояние говорившего эти слова. Но и тогда что-то горячее запало на сердце и взволновало. Да, так вот и говорил он или приблизительно так. Он, этот однорукий и отрепанный художник, не мог выразить своим бедным языком охватившее его волнение творчества.
– И вот он-с…
Трепетными пальцами единственной руки стал разворачивать он непослушные, свертывавшиеся опять синие листы.
– …Ты видишь их… Вот они, эти синие листы. Вот пятна расплылись здесь, – быть может, следы чьих-то слез… Вот красный крестик, сделанный карандашиком, – отметка одного архитектора, почтеннейшего Ивана Михайловича. Видишь? Вот это рисунок окна, и тут же красный крестик… Слушай! Я покажу тебе один дом, скверно построенный. Его строил Иван Михайлович. И в этом доме есть окно над крыльцом… Еще не понял? Окно совсем не подходит к дому, но оно прелестно… Эти листы были у этого архитектора, и он же поставил на них этот крестик, и он же строил дом, и он же делал окно. Теперь, конечно, ты понял…
Вот-с, взгляните-с…
Он расправил листы, наложив на края чугунное пресс-папье, и отодвинулся от стола, заложив руку за борт жилета и выставив ногу. Отец смотрел и морщил лоб…
– М-да-а… – протянул он, перелистывая рисунки. – Только это, брат, не по моей части. Ты к кому-нибудь знающему сходи, к архитектору…
– Ходил-с… – со вздохом сказал Василий Сергеич. – Не допускают до себя. А то один архитектор решеточку у меня выбрал, десять рублей заплатил… Рисунок ему понравился…
– Гм… Ну, завертывай, завертывай. У нас тут дело поважней…
Василий Сергеич со вздохом завернул свои чертежи.
– А вы все-таки возьмите, покажите ученому архитектору какому… У вас большое знакомство…
– Ну, ладно. Оставь.
Отец взял чертежи и бросил на шкап.
– Значит, завтра с утра. Лес с вечера привезут. Так помни, не подведи!
Василий Сергеич только пожал плечами.