Одним могучим пинком ноги Бернд снёс с петель хлипкую дверь председательского кабинета, и, мы смело проследовали внутрь.
- Это что ещё за фокусы? Вы кто такие? А ну-ка предъявите ваши документы! -
Медведем взревел председатель Пал Иваныч, мужик отнюдь не хилый.
Впрочем, тут же и примолк - это ротмистр картинно достал из внутреннего кармана обрез, страшно клацнул хорошо смазанным затвором, и в полной тишине, небрежно, цедя слова сквозь зубы, поинтересовался:
- Как Вы сказали, уважаемый? Ваши документы? Помнишь, Андрюха, фильм такой - "Рождённая революцией"? А эпизод шикарный - входят два отморозка в кабинет к комиссару, а тот их и спрашивает: "Ваш мандат"? А тот, что повыше, просит своего товарища: "Козырь - наш мандат"?
Я, конечно, отвечаю, что помню этот эпизод очень даже хорошо.
- Давайте, гражданин, повторим, - обращается Бернд к опешившему председателю, не сводящего испуганного взгляда с обреза, - Ну, спросите ещё раз: "Ваш мандат, товарищи"? Ну, гнида вороватая, долго я буду ждать?
- Э…э. Товарищи, а где ваш мандат?
- Козырь, а наш мандат? - Радостно восклицает ротмистр.
В точности, как в том известном фильме, я медленно подхожу к председателю и сильно бью последнему между глаз. Мужик отлетает метров на пять и медленно сползает по стене, непритворно закатив глаза.
- Заставь дурака богу молится, он и председателя замочит, - недовольно ворчит Бернд в мой адрес, старательно поливая голову председателя водой из пузатого графина.
Пал Иваныч медленно приходит и в себя, и в ту же секунду ощущает под кадыком холодное дуло обреза.
- Будешь ещё, сука оппортунистическая, воровать картошку студенческую, которая потом, мозолями и спинами усталыми им достаётся? - с пафосом вопрошает ротмистр.
Председатель тихонечко вертит головой из стороны в сторону, что-то мычит и сучит ногами, обутыми в кирзовые сапоги пятидесятого размера.
- Ладно, на первый раз - верю, - успокаивается, наконец, ротмистр и отводит дуло обреза в сторону, - А мешки с картошкой украденные - всего двести двадцать штук по сорок килограмм в каждом - вернёшь. В другом месте украдёшь - но, вернёшь! Пошли, Андрюха, отсюда скорей - на свежий воздух, а то похоже, наш вороватый друг обрезаться изволили.
Уходим с чувством глубочайшего удовлетворения и с верой в высшую справедливость.
И что же Вы думаете?
По прошествии месяца наша славная бригада выиграла таки соревнование - и диплом памятный получили, и премию денежную.
Премию, впрочем, Бернд никому на руки выдавать не стал, мотивируя этот поступок следующей сентенцией:
- Деньги, заработанные потом и кровью, в боях с грязными супостатами, тратить на меркантильное потребительство пошло и отвратительно. Поэтому - в субботу все встречаемся в "Белой Лошади" - гуляем с шиком гусарским - заработали это право в боях честных. А обрез свой я ресторанным ребятам подарю, у них чего только по стенкам не висит - колёса, сёдла, шпоры, попоны - и обрезу там место найдётся, как-никак - вещь легендарная.
Но, забыл Бернд простую истину - долог и непредсказуем путь к последнему причалу, и всякого на этом пути ещё может случиться.
Славно в "Белой Лошади" посидели. Для тех, кто не знает - ресторанов разнообразных и дорогущих в Ленинграде в 1981-ом было - до бесу.
А пивной ресторан с ценами приемлемыми - всего один - "Белая Лошадь".
А меню какое: шесть сортов пива разливного - вещь для тех времён - неслыханная; а названия блюд - "Щи по-гусарски", "Колбаска-гриль по-славянски", например?
Попасть в такое заведение - куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.
Но ротмистр у нас - не просто так чувак - а серебряный призёр ГДР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим за руку здоровается. Поэтому - пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.
Но, конец вечера был испорчен безнадёжно.
Выяснилось, что Бернд обрез - вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей - в портфеле потрёпанном.
Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.
Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно - и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:
"Девятнадцать - восемьдесят два - по идее - счастливый номер"?
Решили единогласно - поедем непременно.
Но вот наступает тридцатое декабря - день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое - я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.
У остальных - уважительные причины: К Бернду жена приехала, наполовину - француженка, на половину - полька, зовут Мари; у Михася - родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке - жених из лётного училища на побывку прибыл, у Лёхи - соревнования по каратэ, ну, и тому подобное….
С одной стороны плохо - распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой - некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым - азбука полевая.
Выезжаем, по юношеской наивности, налегке, планируя затариться необходимым провиантом и всем прочим - на месте назначения.
Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь - перевалочном пункте - хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего - крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего - Martini называется.
Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого "по картошке" - Митька, приснопамятного водителя кобылы.
- Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио - минус тридцать два обещают! - Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.
Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:
- Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти - километров семь - наезженная дорога, а дальше - все десять - целина нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких - труба.
Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:
- Вот, классная вещь - осиновые. Бабка ещё плела - лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.
Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые - встречать бы нам Новый 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней - в лесу дремучим.
А так, ничего - уже к семи вечера к деревне безымянной - месту вожделенному - благополучно добрались.
Добраться то добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха: изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды - вымерзла вся - до последней капли.
Первым делом - нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым - напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили - снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать - очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций - с банькой, жарко натопленной, в частности.
А сами избушкой занялись - окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней - максимально жаркий - развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.
А времени уже - без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.
Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась - прямо за столом все и уснули.
Проснулся я часа через два - дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника - свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.
Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том - о сём думаю.
И вдруг слышу - за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже - и плачет. Открываю дверь - а на пороге собака лежит, здоровая, но худая - скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит - душа на изнанку выворачивается.
Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.
Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.
Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии - всего три, а на месте четвертой - короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.
С культи, видимо давно ещё загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.
Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой - стала обрабатывать её запущенную рану йодом - единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.
Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром - за неимением лучшего.
Я даже не стал спрашивать - зачем.
Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?
За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.
Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.
На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше - деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные - пышные, белоснежные шубы.
Хорошо то как!
Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:
Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка -
На карминных, маленьких губах.
Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик;
- Ку-ка - ре - ку - ку!
Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих - "К чему это - когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз - громко кричит петух?" И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.
Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.
С Новым Годом, босота! Поздравляю! - Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.
- Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! - причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.
- Понимаете, ребятки, - рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, - Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад - и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал - всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда.
А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча - свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот - забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч - мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали - знаете, значит.
Это точно, работали - знаем.
- Кстати, - говорит Митёк, - Вспомнил - чего к вам пёрся то - метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует - когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток - тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет - это погани всякой ждать надо - ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра - крутит, так что - давайте с якоря сниматься.
Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.
Попрощались - со слезами, сели в поезд.
В поезде тоскливо - холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.
Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и, начинается - мат на мате, мат сверху, и мат - помимо.
Встаю, и по-хорошему объясняю - с нами дама, поэтому ругаться матом - нельзя, и, более того - последствия, они и для дембелей - последствия.
- Ты чё, гнида малолетняя? - Вопрошает тот, что похилее, - Пик-пик-пик, и ещё - пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь - что есть дембельская любовь. И - пик-пик-пик.
- Да что вы, братья, - вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, - Всё, собственно - путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.
- Так то лучше, - откликается более здоровый дембель, - Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.
Генка, явно подражая ротмистру Мюллеру, не торопясь, извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.
Через минуту - дембелей и след простыл.
Бернд обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.
А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:
- Прав был старикашка Шекспир - весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено - не дано знать. А когда бенефис будет - тем более. Вот обрез - железяка старая, на первый взгляд - бесполезная полностью. А вот надо же - и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?
Отнёс ротмистр обрез в "Белую Лошадь", там его торжественно на стену повесили, прямо под портретом Че Гевары.
Захожу я как-то года три назад в "Лошадку" - нет обреза. Портрет Че - на месте висит, а обрез отсутствует. Стал спрашивать - никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.
Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован - лишь бы в руках правильных, добрых.
Вот так и зарождалось Братство Че. Потом и со стариком Карлом Мюллером познакомились, по комсомольской линии на Кубе побывали. После падения Железного Занавеса даже в Боливию выезжали, в ту деревушку, где Че Гевара погиб.
Поездка в Боливию.
Боливийские равнины,
Дальше - горы и леса.
Здесь - они Его - убили,
Сорок лет назад.
Я иду по той деревне.
Слева, справа - нищета.
И - печальные деревья.
Навсегда.
- Жарко, подойди, братишка! -
Прошептал мне вдруг ручей.
- Не желаешь ли напиться?
Из меня пил - Че!
Опустился - на колени,
И, воды глотнул той я.
Может это - что изменит?
Пусть - лишь для меня…..
Воздух чистый, самый лучший.
Лишь овраги, да - леса.
Здесь - убили - Мою Сущность.
Сорок лет назад……
Сколько сейчас человек в Братстве состоит - никто и не знает. Некоторые из его Зачинателей - по всему свету разъехались, и там новые ячейки создают самостоятельно.
Генка Банкин - в Новую Зеландию отбыл, Толстый Витька - в Черногорию, а Михась вообще номер отколол - Святым Человеком заделался, где-то в сибирских лесах Скит собственный основал.
С кем-то связь сохранилась, с кем-то - нет. Человек двести бойцов наберётся, наверное. Но узнать своих - легче лёгкого - по татуировке светло зелёной, на плече располагающейся: улыбающийся Че, в лихо заломленном берете, сжимает в руках автомат Калашникова.
По делам ещё можно узнать: если, к примеру, Стена Берлинская рушиться, или американский самолёт-невидимка в небе Сербии сбивается неожиданно - знать без Наших не обошлось. Вот недавно в одном городке сибирском несколько коттеджей местных богатеев, в недавнем прошлом - Депутатов, сгорело начисто - не иначе Михась к этому свою Длань Святую приложил….
С исчезновением Бернда так получилось. Обратились к нашей ячейке за помощью братья из Гринписа: необходимо было одно корыто, радиоактивными отходами заполненное, что около побережья Австралии тусовалось, попортить слегка. В смысле - подорвать немного, чтобы не затонуло - ни в коем случае, а так…..
Как бы лучше объяснить? Ну, короче, шуму наделать побольше, чтобы пресса подключилась, рассказала бы мировой общественности об отходах этих самых, смертоносных. Задачка - как задачка, и не такие решать доводилось. Только собрались в Австралию вылетать, бац, - Бернд с аппендицитом в больницу слёг. Дело то не терпит, без Бернда отправились, впятером: я, старый Мюллер, Мари, Фьёрд и Лёха-каратист. Подорвали то судёнышко - как просили зелёные, шуму понаделали, да, вот только, ноги унести не успели. Арестовали, судили, всем дали по пятнадцать месяцев тюремного заключения, а Лёшке - на три месяца больше - за сопротивление при задержании австралийским полицейским.
Бернд из больнице вышел, а мы в тюряге уже паримся.
Чего его в Карибию понесло? То ли - со скуки, то ли - виновным себя чувствовал, что на свободе остался?
В Карибии тогда некая неслабая заварушка происходила: повстанцы в очередной раз решили от партизанской войны отказаться и перейти к целенаправленным военным действиям. Собрали несколько тысяч местных оборванцев, вооружили, да и двинулись двумя паралельными колоннами на Столицу. И Бернд - с ними.
Далее - всё пошло и отвратительно, до боли зубной. Военные, неплохо обученные американскими инструкторами, восставших рассеяли без особых хлопот, применив артиллерию и миномёты. Большинство из в живых оставшихся - в джунгли улизнули, кому не повезло - в плен попали. А Бернд, возглавив остатки боеспособных сил, ещё с месяц сопротивление правительственным войскам оказывал, кружа по предгорной части страны. В конце концов, последний отряд, состоящий из шестидесяти бойцов, половина из которых - раненые, нашёл приют у каких-то местных золотоискателей, многие годы стоящих стационарным лагерем на Индейском Нагорье. Хозяева помогли отступающим лекарствами и продовольствием, разместили в укромной горной лощине, обещали полную безопасность. А, затем по подлому предали - сдали со всеми потрохами преследователям.
Войска окружили лощину со всех сторон и открыли шквальный огонь на поражение, пленных брать даже не пытались. Мы в тюрьме австралийской по телевизору наблюдали, как трупы в машины грузовые загружали. Бернда среди погибших не видел, врать не буду, но шансов выжить в этой мясорубки было - минимум.
Вышли из тюрьмы, а в Карибии всё же диктатуру свергли, сатрапов всех - кого расстреляли, кого - арестовали, не успели мы за Бернда его дело завершить. Даже - жалко.