- Точно не скажу, - задумалась Тиффани. - Люди меня слегка побаиваются, ну да я со многими в родстве, так что, в общем, ничего страшного. И всё-таки что-то странное ощущается. Но я думала, так и надо, я ведь поцеловала зиму, и все это знают. Честное слово, об этом до сих пор болтают. Ну то есть это же было один-единственный раз!
- Что ж, здесь люди живут чуть более кучно. А у ведьм память долгая. Я хочу сказать, не отдельные ведьмы, конечно, но все ведьмы, вместе взятые, могут вспомнить по-настоящему скверные времена. Когда за то, что на тебе остроконечная шляпа, в тебя камнем швыряли, если не что похуже. А если заглянуть ещё дальше в прошлое… Это вроде болезни, - объясняла госпожа Пруст. - Зараза распространяется незаметно. Её переносит ветер - от человека к человеку. Отрава проникает туда, где ей рады. Ведь всегда найдётся повод швырнуть камнем в странноватую старушку, правда? Обвинить другого проще, чем себя. А как только назовёшь кого-то ведьмой, так просто диву даёшься, сколько всего можно поставить ей в вину.
- Они забили камнями её кошку, - пробормотала себе под нос Тиффани.
- А теперь тебя преследует какой-то человек без души. И воняет от него так, что даже ведьмы начинают ненавидеть ведьм. Ты ведь, часом, не подумываешь о том, чтобы меня поджечь, а, госпожа Тиффани Болен?
- Нет, ну что вы, - заверила Тиффани.
- Или расплющить на земле под грудой камней?
- Что вы такое говорите?
- Кидаться камнями - это ещё полбеды, - продолжила госпожа Пруст. - Считается, что ведьм жгут на кострах, но, сдаётся мне, настоящие ведьмы попадали на костёр нечасто, и разве что по недоразумению; я думаю, по большей части это были нищие старухи. Ведьмы обычно слишком водянистые; глупо хорошие дрова зазря переводить! Зато так просто опрокинуть старуху на землю, придавить её амбарной дверью на манер сандвича и навалить сверху камней, пока старуха не перестанет дышать. Вот тогда-то зло уйдёт навсегда. Хотя на самом-то деле - нет. Потому что в мире много чего происходит, ну так и старух на свете хватает. А когда старухи закончатся, настанет черёд стариков. И чужаков. Всегда найдётся какой-нибудь изгой. А потом, однажды, толпе подвернёшься ты сам. И на этом безумие иссякнет. Когда никого больше не останется, сходить с ума будет некому. А ты знаешь, Тиффани Болен, что я почувствовала, как ты поцеловала зиму? Да все, в ком есть хотя бы капля магического дара, что-то почувствовали. - Госпожа Пруст помолчала и сощурилась. - Что же ты такое пробудила, Тиффани Болен? Что за лютая тварь открыла несуществующие глаза и задумалась о том, кто ты? Что ты навлекла на нас, госпожа Тиффани Болен? Что ты натворила?
- Вы думаете, что… - Тиффани замялась. - Что он ищет меня?
Она зажмурилась, чтобы не видеть осуждающего лица собеседницы, и вспомнила тот день, когда поцеловала Зимовея. Был ужас, и жуткое предчувствие, и странное ощущение тепла в окружении льда и снегов. А что до самого поцелуя, что ж, он был лёгок и невесом - точно шёлковый платок упал на ковёр. Вплоть до того мига, когда она влила весь жар солнца в губы зимы - и растопила зиму. Лёд в огонь. Огонь ко льду. Она всегда умела управляться с огнём. Огонь всегда был ей другом. А зима вовсе даже не умерла; с тех пор были ещё зимы, но уже не такие суровые, о нет. И, между прочим, она не просто так целовалась. Она сделала то, что нужно, в нужный час. Так полагалось. А почему полагалось? Потому что всё произошло по её вине; потому что она ослушалась госпожу Вероломну и вступила в танец, который был не просто танцем, но поворотной точкой в смене времён года…
"Когда же всё закончится? - в ужасе думала Тиффани. - Ты совершаешь глупость, потом пытаешься её исправить, а когда исправляешь одно, ломается что-то другое. Где же всему этому конец?" Госпожа Пруст заворожённо глядела на неё.
- Я всего-навсего немножко потанцевала, - вздохнула Тиффани.
Госпожа Пруст положила руку ей на плечо.
- Думаю, милочка, потанцевать тебе ещё придётся. Можно, я подскажу, как тебе разумнее всего поступить, Тиффани Болен?
- Да, - кивнула девушка.
- Послушай моего совета, - промолвила госпожа Пруст. - Обычно я секретов не выдаю, но я прямо развеселилась душой, поймав наконец негодника, который постоянно бил мне окна. Так что я в настроении для хорошего настроения. Есть одна дама, которая наверняка захочет потолковать с тобой. Она живёт в городе, но ты её ни за что не найдёшь, сколько ни пытайся. Зато она тебя в мгновение ока отыщет, так что мой тебе совет: когда это случится, выслушай внимательно всё, что она скажет.
- Так как же мне её найти? - спросила Тиффани.
- Ты полна жалости к себе, и ты меня не слушаешь, - упрекнула госпожа Пруст. - Она сама тебя найдёт. И ты об этом узнаешь. О да, узнаешь, не сомневайся. - Госпожа Пруст запустила руку в карман, извлекла круглую жестяную коробочку, поддела чёрным ногтем крышку. У Тиффани защипало в носу. - Понюшку? - спросила она, предлагая жестянку Тиффани. - Грязная привычка, что правда, то правда, но зато сосуды прочищает и помогает думать. - Она взяла щепоть коричневого порошка, высыпала на тыльную сторону руки и вдохнула порошок с таким звуком, с каким всасывает воздух осипший гудок. Откашлялась, проморгалась и пояснила: - Ну да, бурые сопли не всем по вкусу, но по мне, так для облика злобной ведьмы - самое то. Кстати, скоро и ужин принесут.
- Нас ещё и накормят? - удивилась Тиффани.
- Ну да, они тут народ порядочный, хотя вино в прошлый раз, на мой взгляд, оставляло желать, - отозвалась госпожа Пруст.
- Но мы же в тюрьме.
- Нет, дорогуша, мы - в полицейском участке. И хотя никто не говорит об этом вслух, но нас здесь заперли ради нашей же безопасности. Понимаешь, остальные-то заперты по ту сторону двери, и хотя стражники иногда изображают из себя болванов, на самом деле ума им не занимать, иначе - никак. Они отлично понимают, что людям нужны ведьмы; а им самим нужны неофициальные лица, которые понимают разницу между "хорошо" и "плохо", и когда "хорошо" - это плохо, и когда "плохо" на самом деле хорошо. Миру нужны люди, работающие на самой грани. Нужны люди, умеющие сглаживать неровности и неудобства. И справляться с мелкими проблемами. В конце концов, почти все мы - только люди. Почти всё время. И почти каждое полнолуние капитан Ангва приходит ко мне за лекарством от чумки.
Из кармана вновь появилась табакерка. Повисла долгая пауза.
- Но чумкой болеют только собаки, - наконец выговорила Тиффани.
- И вервольфы.
- О. Мне сразу почудилось в ней что-то странное.
- Она, между прочим, отлично справляется, - сказала госпожа Пруст. - Делит спальню с капитаном Моркоу и никого не кусает, хотя, если задуматься, капитана Моркоу она с вероятностью покусывает, ну да это их дело, свечку-то никто не держал, так ведь? Порою то, что законно, - не обязательно хорошо, и порою, чтобы распознать разницу, нужна ведьма. А иногда и коп, если это правильный коп. Умные люди это понимают. Глупые - нет. А беда в том, что глупцы ужас до чего любят умничать. Да, кстати, милочка, твои шумные маленькие друзья сбежали.
- Да, знаю, - кивнула Тиффани.
- И как им только не стыдно, они же торжественно пообещали страже, что никуда не денутся? - Госпожа Пруст со всей очевидностью гордилась репутацией вредины.
Тиффани откашлялась.
- Ну, наверное, Явор Заядло сумел бы вам объяснить, что есть время держать обещания и есть время нарушать обещания и только Фигль умеет распознать разницу.
Госпожа Пруст широко ухмыльнулась.
- Прямо можно подумать, что ты родилась в городе, госпожа Тиффани Болен!
Если нужно посторожить то, что сторожить необязательно, потому что никто в здравом уме этого не сопрёт, то капрал Шноббс - вот нужный вам человек (за неимением лучшего слова и в отсутствие весомых биологических свидетельств обратного). В данный момент он стоял среди тёмных, похрустывающих под ногами руин "Головы Короля", дымя отвратительной сигаретой: он загодя закатал все вонючие бычки предыдущих сигарет в свежую папиросную бумагу и теперь затягивался мерзкой смесью до тех пор, пока не закурился дымок.
Он не заметил, как чья-то рука сдёрнула с него шлем, и едва почувствовал мастерский удар по лбу, и уж, конечно, не ощутил, как мозолистые ручонки снова водрузили на него шлем и уложили бесчувственное тело на землю.
- Ок, - хрипло прошептал Явор Заядло, озирая почерневшие балки. - Времени у нас мал-мала, ясенный пень, так что…
- Ну-ну, я так и знал, что вы, угрязки паршивые, сюды возвернётесь, если подождакать подольше, - раздался голос в темноте. - Как пёс возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою, а преступник возвращается на место преступления!*
Стражник, известный под именем Чокнутый Крошка Артур, чиркнул спичкой, которая отлично заменяла ему факел. Металлическая пластина, которая служила ему щитом, а стражнику-человеку - значком, звякнув, упала на мостовую. - Это шоб вы узырили, что я не при исполнительстве, ок? Нету бляхи, нету и копа, ах-ха? Просто хотел поглянуть, с чего б вы, чучундры негодные, грите как надо, навроде меня, потому как, ясно дело, я-то не Фигль!
Фигли дружно обернулись на Явора. Тот пожал плечами и осведомился:
- Ну а кто ты таковский, по-твоему?
Чокнутый Крошка Артур взъерошил пальцами волосы, но оттуда ничего не посыпалось.
- Ну дык мои мамка с папкой грили, я лепрекон, навроде их…
Он умолк, потому что Фигли восторженно завопили и затикали, от избытка восторга похлопывая себя по ляжкам, а веселье это обычно продолжается довольно долго.
Чокнутый Крошка Артур терпел сколько мог, но наконец не выдержал и завопил:
- По мне, так не смешняво ни разу!
- Ты чё, себя не слухаешь, что ли? - отозвался Явор Заядло, утирая глаза. - Ты ж гришь на фигльском, точняк! Тебе разве ж мамка с папкой не сказанули? Мы, Фигли, с рожденьства как надо грить могём! Раскудрыть! Это вроде как собаксы знают, как гавксать! Лепрекон, сказанёт тож! Ты ишшо брякни, что ты пикси!
Чокнутый Крошка Артур уставился вниз на свои башмаки.
- Эти башмаксы сварганил мне мой па. Я так и не смогнул сказануть ему, что мне в башмаксах ходить мерзяво. Вся семья тачала и чинила обутку сотни годов, так? - а мне башмачество ну никакс не давалось, и вот в один распрекрасный день старейшины племени все прикликали меня к себе и рассказнули, что я потеряшка-найдёныш. Они переставляли лагерь на новое место и наткнулись на меня - мал-мала дитёнка на обочине дороги, рядом с ястребом, которого я придушнул: он меня из колыбелечки скрал - небось тащил в гнездо своим цыплям скормить. А старые лепреконы вместе пораскинули мозговьями и сказанули так: они, конечно, мне всяко рады, тем паче что я лису до смерти загрызить могу и всё такое, но, пожалуй, пора мне отправиться в громадный мир и дознаться, кто моя родня.
- Что ж, парень, ты её нашел! - заорал Явор Заядло, хлопая его по спине. - Прав ты был, что послухал компашу старых башмачников! Они мудрственно тебе сказанули, точняк.
Явор на миг замялся, но тут же продолжил:
- Однако ж мал-мала трудновасто выходит, что ты - тока без обид! - коп. - Явор на всякий случай отпрыгнул чуть подальше.
- Верняке, - удовлетворённо подтвердил Чокнутый Крошка Артур. - А вы - орава воровастых негодяйных забулдыгов и злоумышлителей, законов ни в жисть не уважухающих!
Фигли радостно закивали, а Явор Заядло добавил:
- А можно ишшо добавить словей "нарушители порядка в нетрезвом состоянии"? А то ребя обижукаются, что их вроде как недооценивают!
- А как насчёт улитокрадства, Явор? - обрадованно вклинился Туп Вулли.
- Ну, э, факто-практически улитокрадство покамест находится на ранней стадии развития, - отозвался Большой Человек.
- А положительных качествов у вас никаковских напрочь нет? - в отчаянии воззвал Чокнутый Крошка Артур.
Явор Заядло озадаченно нахмурился.
- Мы вроде как думкали, это они и есть, наши типа положительные качествы, но если уж дотошничать, так мы не лямзим у тех, у кого лямзить неча, у нас сердцевины золотые, хотя, мож, ну, лады, почти завсегда золото это потыренное, и ишшо мы измыслили жаренного во фруктюре горностая. А это чего-нить да стоит!
- И чего в том достоинственного?
- Ну, дык, какому-нить другому бедолаге его измышлять не придётся. Енто вроде как взрыв вкуса; кусишь малость, распробуешь - и тут оно каак взорванётся!
Чокнутый Крошка Артур не сдержал улыбки.
- У вас, ребя, совсем стыдища нет?
Явор Заядло в долгу не остался - его ухмылка стоила Артуровой.
- Не скажу доподлиннственно, - отвечал он, - но если и есть, стал-быть, мы его стырили.
- А как же эта бедолажная мала громазда девчура, запёртая в караулке? - спросил Чокнутый Крошка Артур.
- О, так до утра с ней ничего не стряснётся, - заявил Явор Заядло со всей возможной в данных обстоятельствах уверенностью. - Она, шоб ты знал, изрядно мудрастая карга.
- Ты думкаешь? Вы, чучундры малые, цельный паб ухайдокали вдрызг! Как такое возможно исправить?
На сей раз, прежде чем ответить, Явор Заядло одарил собеседника долгим и задумчивым взглядом.
- Что ж, господин Коп, выходит так, что ты и Фигль, и коп. Что ж, так оно, стал-быть, в мире поверчено. Но главный мой вопрос к вам обоим-двум: вы ведь не ябедники и не стучалы?
В участке сменялись с дежурства. Кто-то вошёл и застенчиво вручил госпоже Пруст огромное блюдо с мясным ассорти и соленьями и бутылку вина с двумя стаканами. Нервно оглянувшись на Тиффани, стражник шепнул что-то госпоже Пруст, одним неуловимым движением она извлекла из кармана крохотный свёрточек и вложила ему в руку. А затем вернулась и снова присела на солому.
- Ага, вижу, у него хватило воспитанности открыть бутылку и дать вину малость подышать, - похвалила она и, поймав взгляд Тиффани, добавила: - У младшего констебля Хопкинса есть одна проблемка, которую он предпочёл бы скрыть от своей матушки, а моё притирание ему неплохо помогает. Я, понятное дело, денег с него не беру. Рука руку моет, хотя в случае с юным Хопкинсом я надеюсь, что руку эту он сперва отдраил с песочком.
Тиффани никогда в жизни не пробовала вина; дома пили лёгкое пиво или сидр, в которых как раз достаточно алкоголя, чтобы убить всех вредоносных невидимых крохотных кусачих тварей, но недостаточно, чтобы сподвигнуть тебя на серьёзные глупости.
- Надо же, - промолвила она, - я и не думала, что в тюрьме так бывает!
- В тюрьме? Я же сказала тебе, милочка, это никакая не тюрьма! Если хочешь знать, что такое тюрьма, загляни в Таити. Вот где тьма кромешная, если угодно! Здесь стражники не плюют в твою жрачку - по крайней мере, у тебя на глазах, - и уж в мою-то точно никогда, ручаюсь. В Таити жизнь не малина; принято считать, что тот, кого туда упекли, не дважды, а больше подумает, прежде чем натворить что-нибудь этакое и угодить туда снова. Сейчас там малость навели порядок, и не всякий, кто туда попадает, выходит наружу в сосновом ящике, но стены и по сей день безмолвно взывают к тем, кто способен услышать. Я вот их слышу. - Госпожа Пруст снова щёлкнула табакеркой. - А что ещё страшнее безмолвного крика, так это пение канареек в крыле "Д", где держат преступников, которых даже повесить боятся. Эти сидят в отдельных камерах, и для компании им выдают по канарейке*. - Госпожа Пруст вдохнула табака, да так резко и в таком количестве, что Тиффани удивилась, отчего зелье не полезло у неё из ушей.
Крышка табакерки захлопнулась.
- Заметь, эти люди - не рядовые убийцы, о нет, они убивали из любви к искусству, или во имя какого-нибудь бога, или за неимением лучшего занятия, или потому, что день не задался. Они делали много чего и похуже убийства, но убийством обычно всё заканчивалось… Вижу, ты к говядине не притронулась?.. Ну ладно, если ты точно не хочешь… - Госпожа Пруст поддела ножом изрядный кус щедро приправленного маринадами нежирного мяса, помолчала и продолжила: - Вот забавная штука: эти кровожадные злодеи заботливо ухаживали за своими канарейками и даже плакали, если птичка умирала. Стражники, бывалоча, твердили, что это всё притворство; говорили, у них от такого лицемерия прям мороз по коже, а я вот в этом не уверена. В молодости я была на посылках у надзирателей и видела эти громадные тяжёлые двери, и слышала птичек, и гадала про себя, в чём же разница между хорошим человеком и человеком настолько плохим, что ни один палач города - даже мой папа, а уж он-то если выволочет преступника из камеры, так через семь с половиной секунд тот уж будет мертвее мёртвого, - не дерзал накинуть такому на шею верёвку. А то вдруг злодей сбежит из адского пламени и вернётся мстить. - Госпожа Пруст умолкла и передёрнулась, словно стряхивая с себя воспоминания. - Такова городская жизнь, деточка моя; это тебе не клумба с душистыми примулами, как в деревне.
Тиффани отнюдь не порадовалась тому, что её снова назвали деточкой, но были вещи и похуже.
- Душистые примулы, говорите? - ощетинилась она. - На днях я вынимала из петли повешенного - это вам не душистые примулы. - И ей пришлось рассказать госпоже Пруст всё: и про господина Пенни, и про Амбер. И про крапивный букетик.
- А про избиение тебе рассказал твой отец? - уточнила госпожа Пруст. - Рано или поздно всё упирается в душу.
Ужин оказался вкусным, вино - на удивление крепким. А солома - куда чище, чем можно было ожидать. День выдался долгим и трудным, завершая собою череду других таких же.
- А давайте мы немного поспим, ну, пожалуйста? - взмолилась Тиффани. - Мой папа всегда говорит: утро вечера мудренее.
Повисла пауза.
- Поразмыслив, я думаю, что на сей раз твой отец ошибётся, - отозвалась госпожа Пруст.
Тиффани тонула в облаках усталости. Ей снились поющие во тьме канарейки. И, может, ей это просто почудилось, но, на миг проснувшись, она увидела перед собою тень пожилой дамы. Это была никак не госпожа Пруст: та жутко храпела. Тень тут же исчезла. Но Тиффани помнила: мир полон знамений и ты выбираешь те, что кажутся тебе подходящими.