Метнулась я к дверям на правой стороне коридора. Одну подёргала, другую - без толку. Изнутри заложены. Значит, внутри кто живой? А не значит. В этих меннарских теремах как в лабиринте - и внешние коридоры есть, и внутренние, и переплетаются они порой. Каждая комнаты по два, а то и по три выхода имеет.
К богам, что ли, воззвать? К богам, нами же, червяками земными, и придуманным?
Или к этому Истинному Богу, которому поклоняется Алан? Который где-то там, высоко, судит людские дела. Высоко-высоко… дальше, чем звёздные птицы…
Невольно взглянула я вверх - и поняла, что вполне без Бога Истинного обойдусь.
Потолок-то высокий, не потолок, считай, а сама крыша. И вот они, балки поперечные, не удосужились их досками обшить.
Высоко, однако. Два моих роста, если не боле будет. Ну куда я гожусь? Невидимкой стать не могу, боги за меня не вступятся, летать не умею.
А вот это колечко зачем? А сюда факел крепится. Сейчас-то не надо, солнечные лучи из узких окошек бьют. Высоко оно вбито, кольцо стенное. Но коли нужда заставляет…
Сунула я клинок за пазуху, примерилась, подпрыгнула - не столько даже не сорваться боясь, а нашуметь. Однако ж достала, ухватилась, подтянулась. Есть ещё силёнка в руках. Вернее сказать, в корне чёрной луники. Так… левую ногу в эту вон выемку между брёвнами, правой о кольцо опираться, а руками… А руками я до ближайшей перекладины дотянулась, вдохнула воздуха - и всю себя наверх и вытянула, на перекладину. Теперь если прицельно вверх не глядеть - не заметишь нипочём.
Он и не глядел. Вышел из комнаты, стройный да ладный. Пожалуй, всего парой лет постарше моего Гармая будет… Моего… Это ж совсем, значит, у меня мозги размякли… Пожалуй, и впрямь брат Худгару. Дюжиной лет помладше… Наследник, видать.
А пришлось бы его рубить сейчас, не догадайся я вверх глянуть. Морозом меня от этой мысли обдало, хотя давно уж не бывала я в морозных землях, уже и слово такое подзабыла.
Дождавшись, когда братец уберётся подальше, я осторожно спустилась. Вниз ненамного легче, проще простого с грохотом сверзиться.
Что ж, дело моё почти сделано. Больной готов к операции, и готов лекарь, и готов лекарский инструмент…
Он сидел за ладно сколоченным столиком, и лежала перед ним - вот уж чего не ждала! - большая книга, сшитая из ломких листов пальмовой бумаги. Окунал он воронье перо в горшочек с чернилами и деловито писал. Прямо как я после очередного посетителя…
- Ну, здравствуй, Худгару, - голосом "тени лавины" произнесла я, загораживая собою дверной проём. Комната небольшая, это нехорошо, особо с клинком не поскачешь, за стены зацепишь. И ещё одна дверь имеется, как раз за его спиной. А это ещё хуже.
- Кто такая? - приподнимаясь над столом, рявкнул он.
- Смерть твоя, - некогда мне было с ним разговоры разговаривать и шутки шутить.
Быстрее сделать дело - и немедленно домой.
Худгару тоже неглуп оказался. Не стал языком чесать, не стал подмогу звать.
Одним толчком опрокинул стол, полетела на пол книга, полились густо-синие чернила. Я едва увернулась, не то бы край стола как раз мне по ступне и заехал.
Миг - и солнце блеснуло на коротком, с полтора локтя мече, который сам собою оказался у него в руке. Серьёзный меч, во Внутреннем Доме сработан. Ну да и "средство" моё не хуже будет.
Время, как всегда в схватке бывает, растянулось точно змеиная кожа. Все чувства мои обострились, мышцы переполнились силой и жаждой действия, глаза подмечали малейшее движение вражьего меча. Не люблю я корень чёрной луники жевать, пристраститься можно и жизнь свои дурочкой окончить, слюни пуская. Это, пожалуй, пятый раз в жизни будет, когда я на корешок положилась. Но как иначе? Худгару - боец отменный, иначе бы и предводителем разбойным не стал. А я - старая бабка, и спина у меня болит, и сердце тянет. И хоть учил меня наставник сабельному бою, а нечасто его науку применять приходилось. Откуда опыту взяться?
Некоторое время мы кружились возле опрокинутого стола, при том я тщательно следила, чтобы не отойти далеко от двери, не дать ему выскользнуть. Странное дело, Худгару даже и не пытался проникнуть к внутренней двери.
Моя сабля была на пядь, если не больше, длиннее его меча, и это давало мне преимущества. Однако ловок душегуб был до чрезвычайности, мне только и удалось, что зацепить его левую руку. Смешная царапина, толку от неё чуть.
Интересно, кто раньше выдыхаться начнёт? Сил-то в нём, в этаком медведе, немерено, а действие корня луники скоротечно. Пожалуй, если кончится моё везение, то зарубит он меня. И не вернусь я в Огхойю, не сумею моим помочь… если им ещё можно успеть помочь…
Я рискнула - и ударила "крылом ласточки". Опасный удар, наискось снизу, трудно от него закрыться. Но если противник закроется, то и тебе мало не покажется - запросто клинка лишишься.
Он закрылся. Сабля по-прежнему осталась в моей руке, но удар его меча был столь силён, что болью пронзило мою кисть. Ещё парочка таких ударов - и придётся перехватывать оружие левой рукой, а она у меня заметно слабее будет.
Никто из нас не говорил ни слова - берегли дыхание. Да и о чём было говорить? На все свои вопросы он надеялся получить ответ после боя, если удастся победить меня, не убив. Но если и не так - уж лучше, чтобы не у кого было спрашивать, чем некому.
Мне посчастливилось проскользнуть остриём сабли по правой его ладони, но совсем слегка, кожу лишь ободрала. В горячке боя он, небось, и боли не почуял, только по кровяным брызгам и понял, что зацепила я.
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, кабы не вмешалась третья сила. Верный Гхири, хищный, злобный, чёрной молнии подобный. Тихо-тихо он проскользнул в комнату, мигом вскарабкался по стене - и оттуда прыгнул Худгару на шею.
Острые у ящерка зубы, да мелкие. А кожа у разбойника толстая. Чтоб жилы перегрызть, это ж сколько надо животинке челюстями работать. И ведь не станет Худгару покорно ждать.
Но мне хватило и мгновенья, когда удивлённый разбойник повернул голову. Тут же умный Гхири хлестнул его хвостом по глазам.
А я, подскочив, всадила ему клинок в живот. Хорошо всадила, остриё из спины вышло. И сейчас же хлынула кровь - густая, тёмная. Обмяк непобедимый Худгару, наземь повалился, аккурат между ножками стола.
Удар был смертельный, да только не сразу та смерть приходит. Особенно к таким вот здоровякам, полным живой силы. Кровавые пузыри забулькали у него на губах, скрёб он толстыми пальцами, пытаясь достать навсегда отлетевший меч. И силился что-то сказать.
Наклонилась я к нему. Пусть скажет.
- По… почему? - выдавил он всё же, будто не слова ворочал языком, а тяжеленные брёвна.
- За Алинсури, милок. За жизнь её растоптанную, за девичью честь её поруганную, - охотно сообщила я.
Забулькал он пузырями, напрягся - и прошептал одно лишь слово:
- Д-дура…
Не стала я длить его мучения, пересекла сонную жилу. Пускай уж уходит… на Нижние Поля. А всего вернее - в никуда.
И пакостно у меня на сердце сделалось. Вроде и победила я, и злодея покарала, и с чистой совестью можно домой отправляться - а что-то навалилось на плечи невидимой ношей.
Убила? Ну так что же? Не первый раз. И не человека - зверя лютого, злодея и убийцу. А что подло убила, не по правилам благородного боя - ну так и не было то благородным боем. Где тут вообще благородные? Я что ли? Или вот он, разбойник?
Мне надо было быстро-быстро ноги отсюда делать, глядишь, кто из людей с докладом сунется - а я почему-то не торопилась. Думала. Вот почему он и не пытался во внутреннюю дверь убежать? Крикнуть подмогу, оцепить дом… Заперта она, что ли?
Подошла я, толкнула. Скрипнула дверь - и отворилась во внутреннюю комнату.
А там весь пол устелен был шкурами звериными. И стояла девица, в какую-то легчайшую зелёную накидку завёрнутая, к стене бревенчатой лопатками прижимаясь.
И таращилась на меня в ужасе, словно я резать её пришла.
Солнце клонилось к вечеру, удлинились с обеих сторон хищные тени деревьев, тревожно курлыкала где-то в кустах жаровейника птица бенгри. Пора было искать ночлега, не дело в такую пору оставаться в лесу.
Но я не могла остановиться. Точно две силы играли со мной, одна, ухватив за сердце, тянула вперед - и это был страх за моих странных гостей. Другая толкала в спину, аккурат пониже лопаток - и это был стыд. Во рту было так, словно виноградного уксусу наглоталась.
- Что ты наделала, дрянь! - побелевшими губами шептала Алинсури. - Он же любил меня! Без него мне и жить незачем! Заколи и меня, ведьма! Кузнец? Не нужен мне этот кузнец вонючий с губами слюнявыми!
Всё оказалось просто - и чудовищно. Давно уже, года два, а то и боле, встретились два сердца. Юная Алинсури и не столь юный Худгару. В лесу встретились, когда девчонку за хворостом послали, а разбойник в крепость свою поспешал, после каких-то дел тайных. И вспыхнула любовь, жарко да ярко - точно под весь добытый девушкою хворост сунули горящую головню… Не обидел её душегуб, не неволил и не грозил - сама, по доброй воле отдала ему главную ценность свою. И встречались они тайно, и на коленях умолял её Худгару - будь со мною всегда, хозяйкой войди в лесной мой дворец. И маялась Алинсури, не могла расстаться с родителями да братьями и сёстрами - тоже ведь любила. А стать женой главаря разбойников - значит всю прежнюю жизнь отрезать, для родных она всё равно что померла. Прознает кто, что их дочь с разбойником сошлась - и донесут в уезд, а то и наместнику. И тогда всю семью увезут, в земляную яму посадят.
Дружен, говоришь, Худгару с начальником уездным? То особая дружба, как между двумя волками в стае. Горлышко-то подставлять не след. Не след слабое место показывать. Давить стали бы на Худгару, через то ли жену, то ли не поймёшь кто она ему. А на жену - через родню её, в заложники взятую. Сам же Худгару ей все эти хитрые расклады на пальцах объяснил.
А потом просватали её родители за кузнецкого сына. И рыдала она по ночам, а после сделала вид, что смирилась. И мучилась от поцелуев его и соплей чёрных, от сажи да копоти. Любил ли её кузнец? Да знает она всю семью ихнюю. Порядки там строгие, на второй день после свадьбы муж её бы лупить начал, так у них заведено. А Худгару ни разу не то что руку не поднял, а и голоса не повысил.
Госпожой своей называл, шелка да камушки драгоценные дарил. Вот, только что давеча поднёс, последняя, значит, память осталась… И она показала мне мою же изумрудную брошь.
Ну и не вынес её страданий Худгару, взял дело в свои руки. Не просто людей своих послал, сам явился, хотя в те дни опасно ему было в уезде светиться. Зарезали они кого-то не того… думали, просто знатный какой всадник, а вышло - государев посланник, но и шум поднялся, понятно… А рискнул… Знала ли она о его планах?
Не то чтобы знала, но… в общем, догадывалась. И ждала того всем сердцем.
А после было у них счастье, точно утреннее солнце. Пока не явилась я, гадкая, вонючая старуха с железкой своей и не зарубила любимого…
Теперь я гнала коня, точно от этих воспоминаний ускакать можно. Конь хороший, конечно, да у Худгару плохих и не было. После разговора с девицей связала я её, заткнула рот тряпкой да и затворила в комнате. И быстро спустилась вниз.
Удача пока что не желала от меня отворачиваться. На пути из терема мне всего один разбойник и встретился, пасть разинул от удивления - ну и надавила я ему на точку "агатовая звезда", есть такая на шее. Не помрёт, но не скоро прочухается.
Благополучно я наведалась в барак, забрала узел свой. В конюшне не много лошадей оказалось, разъезды же были посланы, высокородную беглянку искать. А ещё до того люди Худгару на ярмарку караван повели… И всё же мне хватило оставшихся.
Выбрала, может, и не самого быстрого скакуна, но самого выносливого. Мне ведь не скачки, мне долго ехать.
Ворота, конечно, закрыты были, да только караульщики отлучились куда-то. Был бы жив Худгару - всыпал бы им за то палок. Ну да ничего, вернётся из разъезда братец его меньшой, наследничек - он и всыплет. Пришлось мне повозиться, отворяя тяжеленный засов. Едва справилась.
Ну а дальше всё было просто. Как ни хотелось мне немедленно на дорогу ноллагарскую выехать, а сдержала я себя, завела коня в чащу лесную и переждала там четверть небесного круга. Столько времени, чтобы и разъезды вернуться успели, и чтобы снова их не погнали - на сей раз уже за низкородной беглянкой.
А теперь я ехала не таясь. Вонючие лохмотья прикопала в лесу, оделась подобающе - скромно да аккуратно, как и пристало пожилой да самостоятельной вдове. Гхири смирно сидел в седельной сумке, похоже, заснул там.
И глядя со стороны, никто бы вовсе и не понял, какие у этой вдовы черви в утробе завелись, как они грызут безжалостно.
А куда денешься? Надо терпеть. И надеяться. Коня я именно так и назвала, Гиуми, на древнем языке это как раз "надежда" и есть.
9
На всякий случай объехала я лесом ближайший постоялый двор. Узнать меня, конечно, не узнают - там видели высокородную госпожу Гайомах-ри, видели безымянную старуху-нищенку… Да только вот как бы коня не узнали. Наверняка люди Худгару частенько туда захаживали…
И ночью, при луне, двигались мы на юго-запад, и днём, при солнце палящем. Совсем замучился Гиуми, да и мне тяжко пришлось. Не отыщи мы лесной ручей, пал бы конь.
И только к следующему полудню решилась я показаться на люди. Съехала с лесной тропы на главную дорогу, и вскоре потянуло дымом. Так и есть, село большое, Хаугому зовётся, и при нём постоялый двор, трактир.
Вскоре блаженствовала я перед миской наваристой мясной похлёбки, а Гиуми в конюшне блаженствовал. Не соломы - зерна велела ему в кормушку засыпать.
Деньга-то ещё есть.
А вот как потолковала я с людьми, послушала сплетни да новости, так блаженство с меня точно мокрой тряпкой стёрли. В Огхойе, оказалось, рабский бунт случился, вспыхнула провинция как трава сухая. Чуть ли не дюжину сельских усадеб пожгли, и в городе тоже кровь была, пожары да разорение. Нашёлся среди рабов некий душегуб, Хаонари звать, так вот он, говорят, всех и поднял…
Как я имя это услышала - так и обмерла. Знаю я этого поганца! Наш, из Огхойи.
Сызмальства в рабах он у господина Зиулая, старшины цеха красильщиков. Лет ему дюжины три, если не боле. Мрачный такой мужичина, всегда волком глядит, несколько раз бежать от хозяина пробовал, да ловили. По закону беглого раба лютой смертью казнить следует, и за то из государевой казны господину деньги некоторые полагаются. Чтобы, значит, и остальным рабам устрашение вышло, и хозяин в большом убытке не остался. Но миловал его господин Зиулай, порол как следует, давал отлежаться - и вновь к котлам приставлял. И хоть бы слово благодарности в ответ!
Так вот, сошёл, говорят, Хаонари с ума. Избран он, значит, Истинным Богом, чтобы волю Его на земле воплотить. А воля, стало быть, в том, чтобы всем рабам свободу дать, а хозяев их под нож. Ибо ничем не хуже раб господина своего, перед лицом Бога Истинного ни раба нет, ни свободного, а все едины. Рабство же враг Божий придумал, Чёрный Бог, создатель зла. Ныне на земле Истинный Бог поражение терпит, а Чёрный торжествует. Но недолго ему радоваться, прозрели рабы, сорвали цепи… значит, скоро всем счастье и наступит. Всем, кто останется…
Я покивала - конечно, помутился раб умом, о чём речь. Мысли сии зловредные злые духи ему в уши напели. А сама сидела как на шипах - чуяла, откуда он сих мыслей понахватался. Велела же я Алану - молчи, замкни уста… И пожалуйста…
Но дело уже выправляется, утешали меня, беззащитную вдову, торговку овощами.
Наместник, светлый господин Арибу, расторопен оказался. Сумел в Огхойе порядок кое-как наладить. Многих восставших рабов переловили да и колесовали, но часть душегубов рассеялась. Говорят, и Хаонари с ними, прячется где-то от возмездия и новые пакости замышляет. Но скоро всё станет хорошо, из Внутреннего Дома уже легион идёт, на усмирение, не более как спустя седмицу в Огхойе будет. И вот тогда уже всех негодяев выловят. Ибо не одни рабы, оказалось, восстали, но кое-где и чернь городская к ним примкнула. Пограбить захотелось, чего ж тут не понять…
Я не стала останавливаться на ночь. Переждала дневное пекло, поторговавшись, уплатила самую малость, да и уехала. Разговоры, конечно, пойдут. Нечасто торговки овощами верхом путешествуют. Ну и пусть.
Путь до Огхойи занял у меня шесть дней. Сама измучилась, коня измучила, даже Гхири мой недовольство выказывал… Зато успела. И с каждым днём всё больше попадалось мне на глаза примет недавнего бунта. Встревоженные люди, разговоры, слухи… Женские слёзы - у кого-то мужа зарезали, у кого-то дитя затоптали. И пару раз головешки мне встречались, где раньше большие усадьбы были, пшеницу там сеяли, виноградники держали.
А уж за два дня до Огхойи вдоль дороги колёса появились. Огромные колёса, от больших возов. На столбах укреплённые. А на колёсах люди растянуты. Вернее, что осталось от них. Чёрные, раздувшиеся, птицами исклёванные. И мухи, гудящими тучами. Чем ближе к Огхойе, тем больше колёс.
К городу я на рассвете подъехала, ворота ещё заперты были. Пришлось ждать, а за то время я в своё обычное платье переоделась. Хватит таиться, тётушка Саумари возвращается из дальней поездки, в родимый дом возвращается. Если только не на пепелище. Пожары-то огненным ливнем по городу прошлись…
Если что, жалко дома-то. Большой он, для дел моих удобный. По чистому случаю мне в своё время достался. Я тогда в Огхойе ещё чужачкой слыла, только-только люди об умениях моих прослышали… А дом тот некогда богатому купцу принадлежал, Гиумизи. Сытно старый Гиумизи жил, сладко спал… Слишком сладко. Зарезала его наложница, то ли мозги у неё от ревности растаяли, то ли случилось промеж них что-то жуткое… Зарезала - и сама себя кинжалом в горло. Можно девку понять, кому охота после в кипятке вариться, как по государеву уложению в подобных случаев следует…
Наследство старшему сыну старика отошло, Хаграйе. Но не заладилась в отцовском доме жизнь. Всё пошло наперекосяк, то ночью стуки раздаются, то огонь сам собою вспыхнет, то голоса страшные слышатся… У домочадцев сны страшные, хвори, скотина чахнет… Ну и велел он другой дом выстроить, а этот продать пытался.
Куда там… Кому к расшалившимся духам хочется? Так и стоял дом пустой.
А после жена любимая у Хаграйи занедужила, будучи в тяжести. Местные бабки лечить пробовали, духов гонять, да без толку.
Позвали и меня, чужачку. Уже особо и не надеясь ни на что.
Повезло - и им, и мне. Знала я, как ту хворь лечить, и как раз был у меня с собой запас сушеных листьев огонь-травы. Подняла я на ноги бабу, и родила та в срок. Девочка, правда, хиленькая вышла, на третий день угасла, ну да то обычное дело. Главное - сама жива, и ещё дети будут…
Вот Хаграйя разом две беды с себя и скинул. Заплатил мне домом за исцеление жены. Мол, ты ведьма, только тебе с духами и жить в соседстве. А мне деваться было некуда, при моём ремесле плутовки ютиться по чужим углам никак нельзя, шило-то из мешка и вылезет. Согласилась я, приняла дар.
И ничего, хороший оказался дом. Никакие шальные духи мне не досаждали, никакие тени не маячили, голоса не стенали. Всего-то и надо было, что не верить в нечисть.