Снова послав вперед Бостона и других собак, главный доезжачий князя дождался, пока они атаковали самца и нагнав, соскочил с седла. Бросившись в самую гущу борьбы, он голыми руками норовил поймать голову волка. Понимая, что конец его близок, зверь все еще пытался подняться, но собаки облепили его со всех сторон. Привстав, всей тяжестью тела своего Ермило навалился на волка и схватил его за уши. Подоспевший Данилка хотел колоть охотничьим ножом.
Но Ермило остановил его: "Не торопись, соструним" - проговорил, громко дыша. После переменив положение, наступил ногою на шею зверю. В пасть волку заложили палку, завязали ноги и оглядывая, Ермило два раза перевалил его с одного бока на другой.
Со счастливыми, измученными лицами охотники взвалили живого матерого волка на шарахающуюся и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжащими собаками, подвезли к князю Федору Ивановичу. Еще двух молодых волков взяли гончие, а трех - борзые.
Охотники съезжались к месту сбора со своими добычами и рассказами и все подходили смотреть на матерого волка, захваченного Ермилой. Свесив широколобую голову с закушенной палкой в пасти, зверь большими стеклянными глазами смотрел на всю толпу людей и собак, окруживших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико выгибался и пытался зарычать.
Подойдя ближе, князь Федор Иванович рассмотрел волка внимательно.
- Матерый, - подтвердил он удовлетворенно, - что ж все говорили волчица, волчица на болоте с выводком. А этот - то откуда взялся? Или одиночка какой, случайно забрел? Чудно как-то все, - князь пожал плечами, снова вспоминая видением свое в промоине: - Что же волчицу-то так и не видел никто? - спросил у охотников, оглядывая их.
- Никто не видел, не было волчицы, - послышались голоса.
- Батюшка! Батюшка! - прервал всех полный слез возглас княжны Елизаветы Федоровны. Ее оставили в безопасном месте перед самым началом охоты - издалека смотреть, - а потом и вовсе позабыли о ее присутствии. Теперь же Лизонька гнала свою лошадку к собранию. Лицо княжны выглядело белее брюссельских кружев на ее светло-бежевой, бархатной амазонке.
Подскакав, княжна упала на руки стремянному отцовскому Митьке, который с осторожностью поставил ее на землю перед папенькой. Сразу все заметили, что Лиза очень взволнованна, даже испугана и едва держится на ногах.
- Беда, папенька, - прошептала она, - как я и чувствовала, беда… - проговорила княжна тонким, срывающимся голосом.
- Да что ты, милая моя? Какая беда? О чем ты? - спрашивал ее князь Федор Иванович с мягкостью и желая успокоить, даже гладил по плечу, но сам чувствовал, как холодеет у него сердце.
- Там в овраге, я сама видела, - продолжала Лиза, запинаясь, - лежит муругий кобель из Арсеньевой своры. Его на куски разодрали, я только поглядела, так чуть чувств не лишилась сразу. А… А Арсений-то где сам? - спросила без всякой надежды, оглядываясь вокруг себя: - он к Вам подъезжал папенька? Куда он подевался?
- Он, Лизонька, домой поехал, - ответил князь Федор Иванович, но сам уж не верил в то, что говорил: - устал после долгой дороги из столицы, занемоглось ему…
- Он сам сказал так? - голос княжны прозвенел как натянутая струна. Она всхлипнула, всплеснула руками. Еще раз словно обняла взглядом всех стоящих вокруг, ища поддержку своей надежде. Ей никто не ответил. Князь Федор Иванович перевел взор на Ермилу, тот же неловко переминался с ноги на ногу, потупившись и не смел поднять глаз. Ощущение праздника быстро прошло, уступив место тревоге. Каждый осознавал про себя, что княжна права - случилась беда. Арсений все-таки встретился с волками, и все обстояло вовсе не так, как они до сих пор себе представляли.
По зелени у всех на виду мелькнула красная, низкая лисица. Она виляла средь кустов, обводя вокруг себя пушистым хвостом.
Казалось, она даже удивлялась, что на нее никто не обращает внимания. Прежде б вся стая гончих, свалившись, ринулась бы за зверем. Но теперь собаки присмирели, жались к хозяевам - им словно передалось общее настроение.
По раннему предположению охоту рассчитывали на целый день до самого захода солнца - для того по указке князя Федора Ивановича в усадьбе собрали охотникам немало съестного и питья на подкрепление сил. Но странное происшествие с Арсением изменило намерения: услыхав известие от княжны Лизы все двинулись к оврагу, взглянуть на убитого вол-ками кобеля.
- Ничего я не пойму, Ермило, - поправив бобровый картуз на голове, говорил вполголоса князь Федор Иванович ехавшему рядом с ним доезжачему, - выходит, что никто кроме нас с тобой белой волчицы и в глаза не видывал. Даже сам мой стремянной Митька, который вовсе рядом стоял. Это отчего ж такое, а? - он искоса бросил на Ермилу взгляд. Тот ехал ровно, опустив голову: - ты настойку - то, что мы перед охотой пили, сам заготовлял, - продолжал спрашивать Федор Иванович: - никому не доверил ли?
- Сам, батюшка, - доезжачий вскинул голову и отвечал Федору Ивановичу с по-детски открытым, кротким взглядом, - помню ж наставление твое, кому ж доверю? Все сам делал.
- И ничего такого не клал в нее супротив рецептуры? - в голосе старого князя отчетливо слышались нотки подозрения: - из травок бабки Пелагеи, с дурьей-то головы? Ты припомни, припомни хорошенько-то…
- Вот тебе крест, Федор Иванович, - Ермило сорвал шапку с головы и широко осенил себя знамением, - с чего мне путать. Я ж до самой охоты и капли в рот не брал. Впервой что ли…
- Ну, прости, прости меня, браток, - извинительно смягчился Федор Иванович, - знаешь, что не со зла я. Столько уж годов душа в душу. Только вот все же скажи мне тогда, Ермило, отчего же нас с тобой поутру видения одолели? От старости уж, что ли… Чудно, чудно все.
Доезжачий только молча пожал плечами в ответ и снова нахлобучил шапку с кожаным верхом.
Овраг, поросший молодым чистым лесом, начинался от самого жнивья и упирался в блестевшее на солнце болото. Расселина была довольно глубокой, внизу неровно покрытая замшелыми камнями. Когда ехавший впереди Данилка подал князю Федору Ивановичу знак, что нашел убитого кобеля, старый князь придержал коня, поджидая Лизу, печально ехавшую в самом конце.
- Ты, доченька, уж больше не смотри, не нужно тебе, - заботливо попросил он княжну, оправив сбившиеся на плечо ее светлые, волнистые волосы: - хватит уж тебе, налюбовалась. Мы с Ермилой сами посмотрим. Ты уж здесь подожди. Мы скоро обернемся, - так пообещал, но на самом деле все оказалось даже быстрее, чем сам себе князь предполагал.
Как приблизился князь Федор Иванович к краю оврага - сперва и не разглядел ничего толком. Все трава порыжевшая, кусты ивы погнутые, мох темно-серый болотной сыростью пахнет. Где, чего уж углядел глазастый молодец Данилка? Хотел уж поворотиться, спросить, чтоб указали ему. Да тут оно само открылось взору. Огромный серый ворон вылетел из ивняка - закружил, закружил над кустами, те ж как будто сами и отогнулись.
- Вот он, вот, - шепнул князю Ермило и схватив хлыст, замахнулся им на пронзительно кричащую птицу у них над головами:
- А ну, пошел прочь! Пошел прочь, трупоед, сатанинское отродье! Увязался от самой усадьбы. Одно только несчастье от тебя. Откуда взялся-то! Только бросив взгляд на разорванную на многие части собаку, лежащую в огромной луже крови посреди полуоблетевших листьями ветвей, князь Федор Иванович почувствовал дурноту и от головокружения едва не упал с лошади. Заметив, что князь побледнел, Лиза в волнении тронулась к нему - зная слабое здоровье отца она боялась, как бы не случилось что-то ужасное. Но ее опередил Ермила - забыв про ворона, он подхватил под уздцы лошадь князя и отвел ее в низину, подальше от оврага. Там и нагнала их Лиза. Приняв из рук стремянного флягу с настойкой, Ермила дал отхлебнуть из нее Федору Ивановичу.
- Это ж просто дьявол знает, что такое, Господи прости, - едва отдышавшись в рукав, проговорил старый князь, раскрасневшийся кумачом, - вот скажи, Ермила, разве волк так порвет. Это ж даже медведь так не порвет. Что ж творится - то, что ж… - он закашлялся, покачнулся, опершись на руку Лизы, - так и удивляться нечего, - продолжил, чуть погодя, - что Арсений отступился и предпочел ноги уносить подобру-поздорову. Всяк бы на его месте также поступил. Ох, и тварь, ох, и тварь, по всему видать, - Федор Иванович еще покачал головой.
Прозвучал выстрел. Надоев вороном, Данилка пальнул по нему из ружья. Совершив пируэт, птица взмыла высоко, превратившись в едва заметную точку между облаками - только несколько перьев ее упало на землю, прямо перед пегой Лизиной лошадкой. Та встрепенулась и заржав, отскочила в сторону, так что княжна едва удержалась в седле. Стремянной Митька, спрыгнув с седла, поднял два вороньих пера. Они мрачно переливались черненным серебром, но только луч солнца упал на них на ладони Митьки - сразу же съежились как на огне и превратились в пепел. Порывом ветра их сдуло на траву, под изумленными и испуганными взглядами охотниками.
- Это просто дьявол знает, что такое, Господи прости, - снова пробормотал князь Федор Иванович и вытянув из-за одежд образок в золотом окладе, поцеловал его: - Матушка-Богородица, заступись, одолела нечистая…
Достав шелковый синий платок, вышитый по краям серебряными травами, - его по старой дедовской привычке князь Федор Иванович носил не в кармане, а в шапке, - он смахнул навернувшиеся на глаза слезы. Всплыли в памяти у Федора Ивановича залитое кровью человеческое лицо, вытаращенные мертвые глаза и обнаженные как у черепа челюсти, виденные в черной промойной воде. Обратившись к притихшим спутникам своим, он решил:
- Едем, не медля едем же домой. Я хочу скорее увидеть Арсения. Пусть он мне расскажет, что же за чудовище этакое напало на них.
* * *
На поварне княжеского дома назойливо жужжала полусонная, осенняя муха, прицепившись к нагретому полуденным солнцем окну.
Закрутив рукава широкой домашней телогреи, отороченной куницей, - чтоб не замарались, - княгиня Елена Михайловна саморучно месила в деревянном чане тесто для смесного пирога, из муки пшеничной пополам со ржаной и рассказывала матушке Сергии, сидевшей перед ней с Евангелием на коленях, об Арсеньевой зазнобе, графине Катеньке Уваровой:
- На балу у Павла Александровича Строганова при девице той женихов собралось видимо-невидимо. Так и есть отчего. Батюшка ее Семен Федорович, при государыне Екатерине Алексеевне провиантский генерал - майор, как преставился, так почитай все состояние дочери младшенькой отписал. А двух сынов оставил самих богатых невест себе искать. Нынче ж в сезоне вывела девицу матушка Дарья Ивановна показываться - сразу слух прошел о богатом ее приданом. Вот уж тут и слетелись голуби, ворковать вкруг нее. А наш Арсюша не растерялся, на все звания да регалии прочих не глядя, возьми да и спроси у Катерины самой с политесом: "Не позволите ли, мадемуазель, в бальный агенд на мазурку записаться". Она ж покраснела вся от смущения, говорит чуть слышно: "Как странно, месье Прозоровский, вот как раз мазурка у меня и свободна нынче…"
- А собой ли хороша мадемуазель Уварова? - спросила, подняв от чтения глаза, матушка Сергия: - должно ль образована?
- Что ты, как хороша еще да умна! - отвечала ей Елена Михайловна, не скрывая восторга, - с нею лучшие учителя по всему Петербургу французским и английским занимались. При том на фортепьяно она чудно играет. Французскую литературу преподавали ей, рисование, танец опять же. Я ведь в переписке с тетушкой Катенькой, Александрой Ивановной Щербатовой состою, так она мне про все пишет, что Катеньке преподают, а я то мадам де Бодрикур передаю, чтоб она и с моей Лизонькой тем же занималась. Что ж до внешности Катенькиной, так сама я ее не видала, но Александра Ивановна писала мне, будто вся прелесть ее столь по детски кроткая и ясная, что даже представить себе умилительно - небольшая белокурая головка, тонкая красота стана, глаза синие, столь доверчивые и правдивые… Ой, матушка Сергия, что сказать, - княгиня Елена Михайловна, оторвавшись от работы своей, мечтательно вздохнула, - если б угораздило Арсения на Катеньке жениться, мы бы с Федором Ивановичем только счастливы были. И по приданому, и по характеру, и по лицу - лучшего и не желали бы.
- Что ж, дай Бог, чтобы так, молиться надобно, - наставительно заметила монахиня, - а Бог милостив, все услышит.
- Так молюсь, только и молюсь непрестанно, - отвечала Елена Михайловна. За широким окном, задернутым прозрачными, шитыми золотыми тюльпанами занавесями, промелькнула большая тень.
- Что там? - спросила, не отрываясь, княгиня. - Никак дождь собрался? - добавила озабоченно, отряхивая муку с рук. - Вот уж некстати - то. Замочит наших-то на охоте. Как бы не остудилась-то Лизонька. И зачем только отправилась с ними. Лишь бы только за уроками с мадам Жюльетой не сидеть. Все ветер в голове…
- Я сейчас посмотрю, - отложив книгу, матушка Сергия вышла из поварни. Пройдя нижними покоями, она пересекла парадные и входные сени, и толкнув дверь, вышла на крыльцо. Небо сияло размытой осенней голубизной - о дожде не замечалось и намека. Светлый березовый лес, начинаясь от самой усадьбы, спускался в ложбину и переходил в почти сплошь еловый, предваряемый обильным кустарником. Вокруг царила такая тишина, что было слышно, как хлюпает мокрая листва под колесами крестьянской телеги, двигающейся на дороге по самой окраине леса.
Внезапно над головой монахини захлопали крылья. Инстинктивно приподняв плечи и отведя голову, Сергия обернулась - огромный ворон пролетел над парадным фронтоном здания и… Постепенно уменьшаясь в размерах, он опустился к окнам второго этажа бокового флигеля. При том, когда сел он на распахнутую ставню, то уж величиной своей напоминал не более, чем воробья. Стукнул клювом в ставню. Закрытое бархатной занавесью, окно открылось, показалась рука, затянутая по запястью широким манжетом из черного кружева - в бликах солнца сверкнул на тонких пальцах кроваво-красным огнем рубин в золотом перстне. Ворон сразу сел на руку - и исчез внутри комнаты. Окно захлопнулось.
Матушка Сергия еще некоторое время смотрела с крыльца вверх - она знала, что покои второго этажа во флигеле принадлежат мадам де Бодрикур, да и черное кружево одеяния, как и рубиновый перстень хозяйки ворона также не оставляли монахине никаких сомнений.
Раздумывая, она снова перевела взор на березовый лес - он струился по пригоркам будто золотая речка: блестящие желтые листики перемигивались на солнце рябью. Воздух стоял столь прозрачный, что и издалека можно было рассмотреть, сколь тесно переплетают между собой ветви деревья - что лесные люди, водившие ночью хоровод и застигнутые врасплох петушином криком. Не успели развести рук, да так и задервенели, враждебные всему, что живет на свету, на солнышке. Странно, но сколь не смотрела прежде матушка Сергия на лес с крыльца, но подобные сравнения не посещали ее.
Впрочем, по всему выходило, что враждебные солнышку существа обитали не только в лесу - они поселились в самом доме князей Прозоровских и видимо, подготавливались тайно к тому, чтобы обнаружить себя грозно и неотвратимо. Теперь уж все в усадьбе казалось пронизанным каким-то новым, непонятным ощущением пока еще одностороннего сообщения с нереальным, невидимым для обычного глаза миром, эфемерным, но смертельно опасным. И потому стоило готовиться к самому невероятному повороту событий.
То ли от подобного размышления своего, то ли по причине давней опытности, но матушка Сергия вовсе не удивилась, увидев с крыльца скачущую от леса и быстро приближающуюся кавалькаду всадников, предшествуемых многими собаками - князь Федор Иванович возвращался с охоты. Возвращался намного скорее предполагаемого, и это само по себе подсказывало с предостережением - что-то случилось.
Едва только топот копыт и лай собак разнесся по главной аллее княжеского парка, ведущей к крыльцу, княгиня Елена Михайловна в изумлении выбежала из дома, вытирая на ходу руки вышитым полотенцем:
- Что ж такое вышло? Отчего так рано воротились? - спрашивала она у Сергии, но та не отвечала, ожидая, что вот-вот все откроется само собой: - Лизонька? Никак Лизонька все ж замерзла очень? - все слышался рядом с ней голос Елены Михайловны, - так могла бы вернуться сама. Отчего же все? А Арсюша? Я Арсюши-то не вижу…
- Матушка, давно ль Арсений наш воротился? - спросил Федор Иванович, едва удерживая перед крыльцом взмыленного коня. Сам он тоже был мокр от пота и очень взволнован.
- Что ты говоришь, Феденька? - спросила, уронив руки Елена Михайловна, - Как же воротится он? Разве ж он не с вами… - и без того болезненно бледное лицо княгини побелело как полотно: - Где он? Где он?! - она вскрикнула и отступила на шаг, протянула руки вперед, как бы стараясь заслонить себя от боли…
- Да ты… - опираясь на плечи Ермилы, князь Федор Иванович тяжело слез с коня и бросив доезжачему шубу, поднялся на две ступени, стал перед женой: - Да ты… Ты может просто не видала его… - говорил он, едва шевеля окаменевшими от наступления неизбежного прозрения губами: - Он же, милая моя, он сразу к себе пошел, к себе в комнату… Чтобы отдохнуть… - князь протянул руку, чтобы погладить жену по щеке - рука его, усеянная перстнями, дрожала: - ты не волнуйся, матушка, он дома, уверен я…
- Нет его, не приезжал он, - проговорила вместо княгини монахиня Сергия, и голос ее, всегда приглушенный, смиренный, прозвучал на удивление громко и твердо.
- Ах! - всхлипнула Лиза, стоявшая за спиной отца, и уткнулась лицом в гриву своей лошаденки: - я говорила, я говорила…
- Что-то на охоте случилось с Арсением, - продолжала Сергия, не обращая внимания на слезы девушки и быстро послышавшиеся вслед за тем рыдания матери. - Надо немедленно возвращаться в лес и искать его, - на этот раз обращалась Сергия уже не к князю, казалось бы остолбеневшему от неожиданного для него горя, а доезжачему Ермиле: - всех людей бери с собой и ищите, ищите, пока не стемнеет. Даст Бог, жив еще, - она осенила себя крестом.
В этот момент за спиной монахини открылась дверь и на крыльце показалась мадам де Бодрикур. Закутанная в широкую шаль из густого черного кружева, похожую на испанскую мантилью, она держала на руках пуделя, но на этот раз уж без бантов, и с немалым удивлением взирала на собравшихся:
- А что случилось? - спросила, невинно скривив красиво очерченный ротик: - волки разбежались, так испугались столь обширной компании, - она рассмеялась несколько высокомерно, даже жестко и тут же обратила взор глубоких черных глаз к Лизе: - Если так, мадемуазель Лиз, то мы еще вполне сегодня можем заняться Вольтером. Прошу Вас, передохните, смените платье, и я жду Вас в классной комнате.
С трудом осмелившись поднять голову под взглядом воспитательницы, Лиза содрогнулась, и как только голубые, заплаканные глаза ее приняли на себя всю силу, направленную на нее из очей француженки, - словно невероятно гибкое, скользкое тело охватило кольцами княжну и подбиралось к горлу: на какое-то мгновение Лизе отчетливо увиделся острый как кинжал язык, промелькнувший между губами, и голос бряцнул на скрежещущей, металлической ноте. Испуганная, Лиза без слов глубоко вздохнула, округлив глаза, она еще несколько раз шевелила губами, словно ловя воздух, которого ей не хватало, потом покачнулась и потеряв сознание, упала бы на землю, не поддержи ее вовремя стремянной князя Митька. Солнце ушло за тучи, и всю округу опять быстро затягивал сырой, промозглый, голубоватый туман.