Глава 3
КРЕСТ НА БОЛОТЕ
Очевидность большого несчастья, произошедшего с Арсением, так подействовала на княгиню Елену Михайловну, что она сразу же слегла с приступом давно уже мучившей ее сердечной болезни. Оказалось, что все время, пока подолгу оставаясь одна, без мужа, участвовавшего в суворовских походах, она поддерживаемая ответственностью за дом и за детей, перемогала недуг и боролась с ним, болезнь только крепла и теперь воспользовавшись оглушением, решила отомстить и без того надломленной горем женщине.
Елена Михайловна лежала в большой, затянутой штофом спальне, на широкой кровати под шелковым балдахином - лежала неподвижная, без кровинки в лице, с закрытыми глазами. И если размыкала она веки и собирала силы, то только для того, чтобы подозвать старшую дочь, неизменно сидевшую при ней и спросить, не нашли ли, наконец, Арсения.
Узнав же, что никаких новостей нет, она снова закрывала глаза, и как легла на спину с самого начала, так и оставалась, не шевелясь и не меняя положения. Только изредка слезинка скатывалась по ее бледным щекам из-под опущенных, посиневших век.
За доктором послали сразу же - но ехать ему предстояло далеко, аж из самого Белозерска, так что никто и не надеялся, что приедет он быстро. День клонился к концу, в ночь по темным лесам - кто ж поедет? Дай Бог, чтобы поутру только тронулся. А раз так - жди медикуса с наукой его только к закату следующего дня.
Монахиня Сергия неустанно ухаживала за княгиней, но и она порой не могла сказать наверняка, в памяти та или нет, страдает ли, сознает ли окружающее или впала в светлое, бесчувственное забытье. Казалось, что предсмертные муки не так уж и далеки, но едва заметное колебание гофрированной оторочки пеньюара, в который переодели Елену Михайловну и все те же редкие слезинки, скатывавшиеся из глаз, позволяли надеяться, что жизнь еще теплится в супруге Федора Ивановича.
Сам князь Прозоровский, пробыв у постели жены с час, не выдержал - несмотря на все уговоры поберечь силы он все же сам решил возглавить поиски своего приемного сына, и с Ермилой и многими слугами отправился обратно в лес.
Однако, уже стемнело, а Арсения так и не нашли. Измученная всеми событиями минувшего дня, Лиза едва держалась на ногах, и матушка Сергия настояла на том, чтобы девушка немедленно отправилась к себе и легла спать под опекой бабушки Пелагеи. Она уверила княжну, что с матушкой ее ничего уж хуже не случится, а если, не приведи Господь, что и сделается, она обязательно разбудит Лизу или пошлет за ней.
Физически ощущая густоту воздуха и свинцовую тяжесть ночи, опустившейся ей на плечи, Лиза вышла во двор - его необходимо было пересечь, чтобы попасть в часть дома, где находились их с Аннушкой комнаты.
Все вокруг пугало молодую княжну - от случившегося в том не было странности. Казалось, сама ночь насыщена угрозами и непонятными опасностями. Все строения вокруг, знакомые с детских лет, представлялись теперь Лизе враждебными, скрывавшими тайного врага, который следил за каждым ее движением.
Вдалеке мяукнула кошка. Сорвавшись, Лиза бросилась бежать и сразу же остановилась, ощущая робость. Ей хотелось, как можно скорее оказаться в своих комнатах и укрыться в объятиях старой и доброй няни. Но прежде, чем желание ее исполнится, она должна решиться пересечь двор.
Перекрестившись и мысленно воззвав к Богородице, Лиза сделала еще несколько шагов в темноте. Но ее сразу захватило ощущение, что кто-то подкарауливает ее, спрятавшись совсем рядом. И не успела еще толком Лиза осознать пришедшее ей предупреждение, чьи-то руки обхватили ее сзади. Их сила была невероятна, непреодолима. Они казались девушке двумя обжигающими змеями, которые пытались обвиться вокруг нее и задушить.
На дворе было так темно, что она ничего не могла разглядеть. Внезапно охвативший Лизу ужас оказался столь силен, что она не могла выдавить из своего горла ни единого звука, она не могла закричать, позвать на помощь.
И в то же время стиснувшиеся ее руки рождали в ней самой странные ощущения - она была уверена, что это не были руки мужчины. Они были теплыми, женственными, мягкими.
Таким же мягким оказался и голос, который что-то шептал ей на ухо - но она не могла понять, что, потому что не понимала языка. Но несмотря на всю приятность свою, голос этот вызывал в Лизе чувство страха и отвращения, настолько сильное, что она потеряла бы сознание, если бы не вспышка молнии, которая осветила двор. Лиза вздрогнула - совершенно явно начиналась гроза, столь редкая по осени на Белозерье. Эта вспышка позволила Лизе узнать лицо, оказавшееся совсем рядом с ней. Это было лицо мадам де Бодрикур.
- Это Вы, Вы… - выдавила из себя Лиза, отступая: - Почему Вы напугали меня?
- Я напугала Вас? - француженка пожала плечами, - да отчего же? Моя дорогая, я ждала Вас, чтобы утешить и вселить в Вас надежду. Вы же шли столь поглощенная своими мыслями, что мне пришлось остановить Вас.
- Тогда прошу извинить меня, - холодно отвечала ей Лиза: - все это просто ребячество. Мой брат пропал, моя матушка при смерти. Мой отец все еще не вернулся из глуши лесов, а Вы веселитесь, мадам, как Вам не совестно?
- Мне совестно? - усмехнулась Жюльетта, и в усмешке ее послышалась что-то зловещее: - мне незнакомо, что такое…Как Вы сказали, Лиз? Совесть? Я не понимаю, о чем Вы говорите, разве Вы не уяснили до сих пор?
- А что я должна была уяснить? - Лиза попыталась сделать несколько шагов, но ноги ее казалось, налились свинцом и отказывались слушаться. Сердце продолжало дико колотиться, и чтобы прийти в себя и успокоиться, она несколько раз вдохнула в себя сырой ночной воздух и закашлялась. Она ощущала себя на грани обморока и не находила никакой опоры вокруг, на которую хотя бы можно было опереться.
Все усиливающееся чувства ужасающего страха парализовало девушку. Лицо Жюльетты снова исчезло во тьме. Потом же кто-то приоткрыл в сенях дверь - неяркий свет огня, горевший внутри, проник в образовавшуюся щелку и достигнув их обоих, бросил на них отблеск.
Усиливаясь с невероятной быстротой, ветер раздувал тучи, в просветах стали появляться тусклые звезды. Время от времени белые вспышки молний проносились над ними, а вдалеке от тех болот, где остался Арсений и где до сих пор, вероятно, разыскивали его князь Федор Иванович и Ермила, доносились глухое рокотание грома и вой волков.
Белоснежное лицо Жюльетты по-прежнему нависало над Лизой, но теперь оно казалось, утратило всякую человечность. Белизна его становилась все более и более яркой, пока наконец, не стала светиться изнутри каким-то неестественным ослепительным светом. Лиза ахнула и пошатнулась.
Сумеречный огонь огромных черных с золотым отливом глаз также становился все ярче и насыщался невероятной силой, которая держала несчастную девушку в своей власти, не выпуская и не давая возможности избегнуть колдовского очарования.
- Ты не сердишься на меня, девочка моя? - произнесла Жюльетта изменившимся голосом, - ты отдаляешься от меня, я это чувствую. Но почему? Чем я обидела тебя, моя несравненная? Одна твоя улыбка для меня драгоценнее всех сокровищ мира, моя дивная, моя прекрасная. Как я ждала тебя! Как же долго я ждала тебя! Как я тебя люблю… руки Жюльетты обвили шею Лизы, француженка улыбнулась. Ее зубы блестели как жемчуг, но между ними Лиза с ужасом увидела мелькнувший длинный змеиный язык, раздвоенный на конце. Она совсем не шевелила губами, слова Жюльетты доносились откуда-то издали, словно приносимые ветром. Лиза ощутила, как все тело ее похолодело и по нему поползли мурашки. Она совершенно отчетливо видела языки пламени, танцующие вокруг прекрасной головы мадам де Бодрикур, сливающиеся и мерцающие на фоне ночи.
- Ты не слушаешь меня, - вдруг сказала Жюльетта, пахнув жаром в лицо побелевшей, обессиленной Лизе. - Ты так смотришь на меня, как будто я привидение. Что же такого я сказала, чтобы напугать тебя? Я сказала, что люблю тебя. Ты напоминаешь мне одну недотрогу. Она была очень красива и очень холодна на вид, но ее бесстрастное лицо скрывало бушующий огонь. Она жила лет пятьсот тому назад во Франции. Однажды, когда она находилась в спальном покое, я предстала перед ней в облике прелестного юноши, и сжимая в объятиях, осыпала поцелуями. Потом же… - облик Жюльетты снова изменился, она как будто стала излучать голубоватый свет, исходившей от всей ее фигуры, но особенно от лица, глаз и улыбки, сияющей ослепительно: - потом же я посещала ее и многократно обращалась к ней с речами, когда она бывала одна, но ни разу больше не позволила увидеть себя. Когда же она встрепетала от любви, я снова явилась к ней, приняв облик ее давно погибшего возлюбленного и сочеталась с ней, оставив с бременем во чреве. А после рожденный ею сын стал королем, который отправил на костер Великого Магистра этих святош - храмовников, державших меня взаперти в своем замке…
- Кто Вы? - вскрикнула Лиза, сжав руками голову. - Что Вам нужно от меня?
- Кто я? - Жюльетта мягко засмеялась, вполне по-человечески, и Лиза, на мгновение успокоившись, вдруг подумала, что мадам де Бодрикур просто пьяна, хотя раньше ничего подобного она себе не позволяла. - Очень скоро ты узнаешь, девочка моя, - продолжала Жюльетта, - я пришла сюда не для того, чтобы стыдливо скромничать. Я преодолела великие силы, сопротивлявшиеся мне, и все же явилась. Для того, чтобы все узнали об этом, и ты, конечно же, дорогая моя, - она снова наклонилась на Лизой, и весь образ француженки снова переменился. Она как будто скрылась за полупрозрачным жемчужным покрывалом, так что за завесой едва проглядывали ее черты, ставшие вдруг невероятно утонченными и вовсе совершенными. Пожалуй впервые, немало наслышанная о том прежде, Лиза воочию наблюдала то, что называют красотой ангела, хотя и не достаточно осознавала по причине страха исключительность момента.
По-прежнему они оставались одни, и как ни хотелось Лизе, чтобы кто-то вышел и спас ее своим вмешательством, избавления не случилось. У девушки перехватило дыхание, она вдруг ощутимо почувствовала, что соприкасается с чем-то безмерным и эфемерным. Сделав отчаянное усилие над собою, подобное тому рывку, который делает утопающий, чтобы снова всплыть на поверхность воды, она боролась с охватывающим ее головокружительным чувством.
- Вы одержимая, мадам. Вы сумасшедшая, - пробормотала она. - Вы просто сумасшедшая, да, да.
- Сумасшедшая? Одержимая? - Жюльетта разразилась столь несвойственным ей прежде низким, грудным смехом: - Как ты впечатлительна, девочка моя. Но я вовсе не одержимая, я - очарованная. Я очарована тобой, твоим юным, прекрасным телом.
Разве ты не понимала этого раньше, когда я каждую ночь приходила к тебе в спальню, чтобы полюбоваться тобой. О, ты хваталась за эти жалкие картинки, именуемые иконами, ты читала молитвы, стишки для убогих и обиженных жизнью. Ты не хотела принять от меня нежность, ту выпестованную мною нежность, которую никогда не сможет подарить тебе ни один из смертных. - Наклонившись, Жюльетта положила голову на плечо Лизы. По всему телу девушки, и без того скованному страхом, прошла мелкая дрожь - голова Жюльетта была холодна как лед. Казалось, в ней вовсе не пульсирует кровь, в ней нет жизни. - Как часто я мечтала так сделать, - прошептала тем временем француженка, - мне так хотелось ощутить теплоту твоего тела, твоего еще почти детского естества. Ведь мне холодно. Мне всегда холодно. И я нуждаюсь в человеческом тепле. С тобой же мне было бы тепло. Ты могла бы стать для меня источником невообразимого наслаждения и испытать то же наслаждение от меня, поверь. - Вы сошли с ума, - повторяла вконец растерявшаяся Лиза.
Она чувствовала, как пальцы Жюльетты царапают одежду на ней, и этот звук казался ей устрашающим. Собравшись с силами, княжна все же оторвала от себя цепкие руки француженки и отстранила мадам от себя.
- Вы верно выпили чего-то излишне, - все также поспешно проговорила она, - Вам надо выспаться, мадам. Да и я устала. Я еле держусь на ногах…
- О, только прошу Вас, мадемуазель, - воскликнула Жюльетта с едва сдерживаемой злостью, - не надо изображать передо мной добродетель. Я слишком долго живу на свете, чтобы знать наверняка, сколь сластолюбив и грешен человеческий род. Тому у меня бесчисленное собрание примеров. Читала ли ты, девочка моя, о героических свершениях царя Давида и о его неверном сыне Авессаломе, который поднял оружие против своего отца…
- Да… - подтвердила Лиза, не понимая пока, куда это клонит теперь мадам.
- А знаешь ли ты истинную причину, почему Авессалом так захотел власти? Не знаешь, - Жюльетта приподняла руку и в бликах молний ее длинные пальцы вдруг показались Лизе увенчанными острыми как ножи золочеными когтями: - я его попросила об этом, - сообщила она почти приторно-невинно, - мне очень были нужны те порфировые скрижали, на которых от демиурга-Господа записано слишком много ненужных для людей истин, и царь Давид припрятал их у себя, чтобы упрочить свое могущество. Я же соблазнила Авессалома, и ради меня он пошел войной на своего отца. А пока они дрались, и пока старый безумный монарх оплакивал своего наследника, я украла у него скрижали - с ними и воротилась к своему хозяину. Так что у людей больше не оказалось истин жизни, а позднее выяснилось, что они вовсе им и не нужны. А Давид плакал, бедняга: "Авессалом, сын мой Авессалом!". Кого затронули его стенания!
- Ты просто еще не изведала, девочка моя, что есть наслаждение, - Жюльетта опять засмеялась своим низким, тихим смехом, в котором сквозило что-то невероятно манящее и чарующее, - ты захочешь, и я научу тебя.
Вспышка молнии, снова озарившая резким светом темный уголок двора, куда незаметно за разговором Жюльетта увлекла Лизу, позволила дочери Федора Ивановича еще раз взглянуть в лицо мадам, с которого спала жемчужная пелена - лицо преображенное невыразимой страстью.
И от одного взгляда на это лицо у Лизы против ее воли закипела кровь - столь оно было привлекательно и соблазнительно.
- Почему ты упорствуешь, - спрашивала у нее Жюльетта, поглаживая княжну Прозоровскую по плечу, - от того что тебе нравятся мужчины, а не женщины? Но ты только скажи мне об этом. Для меня ничего не стоит обратиться в мужчину, - последнее признание повергло Лизу в изумление, граничащее с оцепенением. - Какие тебе приятны больше, брюнеты или блондины - я легко стану такой. А? - перейдя к рукам Лизы, Жюльетта теперь поглаживала их у запястий, а горящие пламенем, почти темно-вишневые глаза ее продолжали вглядываться в девушку из темноты. Стрелы молний, прорезающие небеса, казалось, рисовали зубцы короны над головой француженки. Вдруг она горько скривила уголки точеных губ.
- Ты холодна. Но я уверяю тебя, ты скоро забудешь, как ты была холодна. Ты узнаешь наслаждение. Хотя мне известно, что ты никогда еще не изведала ласки мужчины, но ты и не захочешь ее изведать после, потому что их ласки быстры и мимолетны, их любовь быстро проходит, моя же длится вечно…
Жюльетта снова приблизилась к Лизе и обвила ее холеными, надушенными, теплыми руками: - мое искусство наслаждения неистощимо, - прошептала она, - Перед ним не устояли и великие, - и снова Лиза ощутила на себе всю гладкость и бархатистую нежность ее изящных рук. Снова словно гибкая, невероятно сильная змея обвилась вокруг тела девушки и проникновенной чувственностью оглушала тошнотворными, жадными ласками.
Вокруг головы француженки, казавшейся при всплесках света то по-змеиному треугольной, то по-шакальи длинноносой и длинноухой, вились какие-то сказочные туманы. Лиза вдруг воочию увидела перед собой волшебный сад, полный плодов и злаков, где текут ручьи из вина и молока, меда и воды, а множество юношей, невероятной красоты лицом и телосложением, танцуют полуобнаженные и бросают на нее сверкающие страстью призывные взгляды, - Ты видишь? Ты видишь их, - спрашивала ее потихоньку Жюльетта. Она не могла не чувствовать, как Лизу бросило в жар и потому почти что торжествовала, - они будут любить тебя, когда я буду любить тебя. Они будут ласкать, когда я прикоснусь к твоему телу, я расскажу тебе все о тайнах наслаждения, - продолжала она, все сильнее завлекая Лизу в свои объятия. Пламенный рот Жюльетты приближался к губам девушки: - ты познаешь неведомое, вечность сделается твоей игрушкой. Только лишь игрушкой для тебя…
- Лиза! Лиза! Ты где пропала? - послышался с балкона голос матушки Сергии, звучавший против обыкновения очень сердито, почти угрожающе, - нянька Пелагея с ног сбилась, ищет тебя повсюду! Немедленно иди сюда! Промокнешь же!
Вот оно - спасение… Наконец-то. Словно Господь услышал ее молитву, и послал ей ангела во плоти, чтобы отстоять от посягательств совсем иных сил. Лиза почувствовала, как обвивающие ее руки сразу ослабили хватку и видение, устрашающее, потустороннее, начало ослабевать и таять в темноте. Она стала различать звуки окружающего мира: шум ветра в ветвях деревьев, шорох дождя по крышам, мяуканье кошки под крыльцом. С удивлением она заметила, что никакой грозы с громами и молниями вовсе нет - просто идет дождь, да и то, не сильный.
Видение же уносилось от нее прочь, волоча за собой жемчужный, смертельный саван, но оставался еще последний шепот, обжегший ей ухо точно раскаленной сталью - он все еще звучал в ее голове: "Я не ухожу, я остаюсь, мы снова свидимся с тобой! Помни об этом! Ты никуда, никуда не спрячешься от меня! Никто и никогда не спрятался. И тебе не удастся - стоит только встреться со мной. Помни!". Холодный, разозленный лязг зубов. Да, да, самый настоящий лязг, похоже, волчьих зубов у самого лица и впечатление полета, кувырка вокруг себя, словно ее выбросили откуда-то, и она резко приземлилась на ноги и теперь испытывала невероятное облегчение, ошеломленная, растерянная, испуганная, но все же свободная. Все еще - во власти над самой собой. Пока . Пока потустороннее снова не явилось к ней, чтобы напомнить о своем существовании. Увы, Лиза с ужасом осознавала, что ждать новой встречи, как и обещано, ей придется совсем недолго.