- Кто ж про нее не знает? Да любой младенец… - и я прикусила язык, лихорадочно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь об истории этой самой дактилоскопии. Похоже, волнения изрядно продырявили память - ничего конкретного на ум не приходило. Судя по реакции адвоката, дактилоскопия в 1909 году была в зародышевом состоянии, и надеяться на снятие отпечатков нечего. Нож они, конечно, из груди многострадального Ивана Спиридоновича вынули, но все, на что способны местные Холмсы, это попытаться узнать, кому нож принадлежит. А и узнают - это же ничего не доказывает: нож и потерять можно… В общем, плохо твое дело, Нинка… тьфу, Анька…
- Анна Федоровна, - продолжал выспрашивать заинтригованный адвокат, - допустим, вы не открывали входную дверь Ивану Спиридоновичу. Но как он оказался в вашей постели, пардон, без кальсон, вы же не можете не знать! А насчет дактилоскопии - так это только на преступников дактилокарты заводят, еще берут отпечатки ладоней у неопознанных трупов, чтобы сравнить - вдруг какой беглый каторжник нашелся… Какие же отпечатки на предметах, если руки не в краске или не в крови? Как их увидеть?
Ну просто каменный век! Фен не придумали, душа нет, вместо колготок черт знает что, без корсета нельзя, отпечатки пальцев снимать не умеют… Как они вообще следствие ведут и преступников ловят? Это ж сколько невинных у них на каторге, а сколько убийц на свободе разгуливает?!
- Скажите, Антон, - Мария Петровна снова заохала, но я решила проигнорировать ее недовольство, - а нельзя ли мне место преступления осмотреть?
- Анна Федоровна, вы не ответили на мой вопрос: как в вашей постели оказался ваш жених? Если не вы его впустили, а потом убили, тогда кто? Кто кроме вас был в вашей спальне?
Что я могла ответить? И я сказала правду:
- Я не знаю! Меня не было, когда его убивали - или приносили труп…
- А где вы были?
- Нигде. Не здесь. Не знаю! На том свете!! В двадцать первом веке… - тут сознание опять выкинуло коленце, отобрав у меня все иллюзии, и я позорно разрыдалась.
Никто из них не бросился меня утешать - даже Антон, который явно испытывал к Анне теплые чувства. Ну как же! Душегуб перед ними, то есть душегубка… душегубица… - чего ее жалеть?
- Мне надо умыться. Куда мне пройти? - я не надеялась, что меня выпустят из комнаты. Мария Петровна опять со значением посмотрела на бородатого:
- Ты ЗАБЫЛА, где это можно сделать?
- Я НЕ ЗНАЮ! Как можно забыть то, чего не знаешь! Не знаю я, где в вашем чертовом доме умываются, едят, спят, как в него входят и откуда выходят. И сколько комнат в нем, я не знаю! И вас всех вижу впервые в жизни! И с вашим Иваном Спиридоновичем я познакомилась, когда он уже был трупом! Еще что-то желаете спросить?
В качестве последней точки своего монолога я сдернула с себя шаль, повытаскивала из прически шпильки, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам, сняла туфли и заложила ногу на ногу, продемонстрировав отсутствие чулок. Маман бухнулась в настоящий обморок, и тот, что с бородкой, принялся на полу приводить ее в чувство, похлопывая по щекам, из вишневых ставшими серыми. Адвокат бросился к дверям звать горничную, но ему помешали мои туфли - он споткнулся, попал своим башмаком в одну из них и проделал остаток пути до двери немыслимой иноходью. Рванув на скаку дверь, брюнет въехал в выдающийся бюст Полины - моей сестры, стоящей за дверью. Так и запишем: девица подслушивала! Интересно, если мужчина в тыща девятьсот девятом году принародно так смачно приложился к дамской груди, он обязан жениться на ее обладательнице? Видимо, девица сказала себе то же самое, только с утвердительной интонацией, потому что на ее лице отразилось горькое разочарование, когда адвокат рассыпался в извинениях. А она-то надеялась… Толстушка молча сделала книксен и развернулась, чтобы уйти. Но перед тем как закрыть дверь, она одарила меня таким взглядом, что мне стало не по себе. Это зависть? Нашла кому завидовать - без пяти минут каторжанке… А почему она не поинтересовалась, что с мамашей? Понятно, что ничего страшного - открывшую глаза даму уже подняли с пола и уложили на диван, - но все-таки…
По распоряжению доктора Даша принесла очнувшейся маман полстакана кагора. Марья Петровна осталась с кагором на диване. Бородатый уселся за стол вместо нее, адвокат с румянцем от носа до ушей притащил из столовой стул и устроился рядом со мной, стараясь не смотреть на мои босые ноги, разбросанные туфли и то, что слегка виднелось под блузкой. Какой, однако, впечатлительный мужчина!
- Ну-с, - сказал седой, поглаживая бороду двумя руками, - а меня-то вы, Анна Федоровна, узнаете? Как я вас, маленькую, ландринками угощал, когда вы в инфлюэнце лежали? У нас-то с вами старая дружба, а? Я Соловьев, Алексей Эдуардович, ваш доктор, и маменьку вашу пользую, и сестрицу. И батюшка ваш на моих руках скончался… Неужели забыли-с?
- Я вас не знаю, я вас увидела сегодня впервые, - это было правдой, но никто не верил.
- А скажите, Анна Федоровна, какой сегодня день недели?
- У вас какой - не знаю. У нас был четверг.
- Четверг? Так-так… Ну, а число сегодня какое?
- С утра было одиннадцатое марта. А год… Какая теперь разница? А тут, у вас, какое сегодня число? Какой день недели?
- А позвольте поинтересоваться, вы разве не с нами-с? Тогда где это - у вас?
Но я решила больше не раскрывать рта, молча подобрала туфли, надела их и поплотнее завернулась в шаль, нечаянно задев ее концом застенчивого адвоката. Усевшись на свой стул, я стала смотреть на доктора. Доктор молчал и все разглаживал на две стороны бороду. Понятно, думает, какой же поставить диагноз… Тут маман заговорила по-французски. Обращалась она явно ко мне. Я опять не поняла ни слова.
- Мамаша! - как можно спокойней сказала я. - В двадцатый раз повторяю: не знаю я французского, только отдельные слова. Десюдепорт, например. Пардон. Мон ами. Ма шери. Сувенир. Шофер. Маникюр. Тренажер. I do not speak French! You understand? Ву компрене? Еще слово по-французски - и я не знаю, что сделаю… вот… сниму блузку!
Мадам закрылась платочком, доктор крякнул. Адвокат сделался алым от макушки до галстука.
- Антон Владимирович, ну пустите меня на место преступления, ну, пожалуйста! - я повернулась к адвокату и принялась строить ему глазки, совершенно не представляя себе, как это выглядит со стороны, но надеясь, что мои ужимки будут иметь успех. Адвокатов румянец распространился, кажется, до затылка, но брюнет взял себя в руки:
- Если доктор не против, если Мария Петровна даст согласие, и если следователь разрешит…
- У, как много условий… Маман, вы не против? Доктор, давайте поставим эксперимент - вернем меня туда, где случилось убийство. Вдруг знакомая обстановка приведет меня в чувство? А, кстати, где ваш следак… э-э-э… то есть следователь?
Адвокат вышел. Маман обмахивалась платочком и на меня не смотрела. Зато не отрывала глаз от доктора.
- На Удельную? В Пантелеймоновскую больницу? - спросила она доктора и опять промокнула сухие глаза.
- Ну, что вы, голубушка, Мария Петровна! Завтра соберу консилиум. Надо - Сербского из Москвы выпишу. Такой интереснейший, простите, случай! Она будет под домашним надзором. А там - время покажет. Лишь бы Антон Владимирович не подвел!
- В нем не сомневаюсь. Уж сколько лет он у нас, вы же знаете, как свой…
Какого лешего! Говорят об Анне, то есть обо мне, так, будто меня, то есть Анны, тут нет! Они решили, что я сумасшедшая! Хотя… Это, наверное, выход. Ну что ж, сумасшедшая, так сумасшедшая… Надеюсь, они не наденут на меня смирительную рубаху и не станут лить воду на голову - сто лет назад психов лечили именно такими методами… Я твердо решила - не дамся!
5. Я отправляюсь осматривать место преступления.
На правах сумасшедшей я стала приставать к доктору, чтобы он сформулировал диагноз. Маниакально-депрессивный синдром? Delirium tremens? Обострение вялотекущей шизофрении? Психоз? Слабоумие? Паранойя? Инволюционный психоз? Климактерическая депрессия? С каждым моим предположением у доктора все выше поднимались брови. Оказалось, бедняга и половины слов таких не знает. Зато он извлек из-под стола настоящий докторский чемоданчик, какие полагается иметь врачам в фильмах про старинную жизнь, попросил Анну обнажить колено и попытался стукнуть по нему молоточком. Старый греховодник! Я показала ему язык. Маман взирала на меня молча и осуждающе. Сожаления или сострадания она даже не пыталась изобразить. Я ей что - не родная?
Вернулся адвокат. За ним в кабинет вошел еще один брюнет - на этот раз с внушительными бакенбардами. Если бы не бакенбарды, придающие ему сходство с енотом, - ну просто красавец! Следак стал рассматривать меня в упор - наверное, адвокат уже разболтал о подозрениях доктора. Я попыталась вообразить, как бы красавец выглядел без бакенбард. Без бакенбард получилось, что он мужчина как раз того типа, какие всегда нравились мне, но которым почему-то никогда не нравилась я. И я начала думать о том, смогла бы я понравиться ему, если бы выглядела, как я, а не как Анна (естественно, в возрасте Анны). Может ли ему понравиться Анна - то есть сейчас я? Запутавшись во всех этих местоимениях и Аннах, я решила, что все же стоит попробовать его охмурить. К тому же я не могла отделаться от мысли, что следак мне кого-то напоминает. Кого-то, кого я видела совсем недавно, там, в моей настоящей жизни…
- Вот, - сказал адвокат, - это следователь, Арсений Венедиктович Сурмин. Мария Петровна, вам, наверное, доводилось встречаться. Алексей Эдуардович, вы, вероятно, тоже знаете Арсения Венедиктовича….
О том, что нудная церемония представления и обмена любезностями окончена и речь снова об Анне, я поняла, когда все замолчали и уставились на меня. Маман прямо-таки нависла надо мной:
- Анна!
Доктор похлопал даму по ручке:
- Ничего, ничего, мы понимаем…
- Анна Федоровна, - вмешался адвокат, - я рассказал господину Сурмину о вашей осведомленности в вопросах дактилоскопии, и он разрешил пропустить вас на место преступления. Разумеется, я буду вас сопровождать. С нами будет также доктор.
- Большое спасибо, - буркнула я, заворачиваясь в шаль, которая все норовила съехать с плеч.
Шествие возглавила мадам. За ней плелась я. За мной пара - доктор со своим чемоданчиком. За доктором шел адвокат. Замыкал колонну следователь. Открылась дверь, ведущая в коридор. Из коридора мы проследовали в комнату с роялем, через нее - в другую, заставленную горшками и кадками с пальмами. Маман безошибочно находила нужные двери, поэтому наше путешествие не было долгим. Вход в комнату с мертвецом охранял здоровенный мужик в мундире. Наверное, жандарм, или городовой - или кто там у них… Не увидев из-за процессии следователя, мужик бросился заслонять собой дверь. Мы расступились, чтобы следователь мог пройти вперед и отогнать его, а затем вошли - адвокат, доктор и я. Маман осталась с жандармом стеречь дверь.
Сурмин повернулся ко мне:
- И что же вы хотите тут найти?
Надо же! У него и голос именно такой, от которого у каждой нормальной бабы начинается сердцебиение. Я заставила себя переключиться на осмотр места преступления. Мне вообще было трудно сосредоточиться, отвлекала мысль, что все это не взаправду, вот открою глаза - и окажусь в своем теле и в своем времени - на прежнем месте… В девятьсот девятый год вернула шаль, на конец которой я наступила и чуть не хлопнулась под ноги следователю. Со злорадством подумав, как бы кудахтала маман, я сдернула с себя шаль и забросила ее на ширму. Еще бы юбку укоротить… Ограничилась тем, что приподняла ее левой рукой. Правая была занята - под локоток меня поддерживал адвокат. Похоже, со следователем он не просто знаком, а в приятельских отношениях - вон как переглядываются!
- Арсений Венедиктович! Не удивляйтесь, пожалуйста, моим вопросам и дайте слово, что будете честно отвечать на них.
На следователя пришлось посмотреть. В его взгляде читалось раздражение человека, которого отрывают от дела. Понятно, сделал одолжение другу и тем самым прибавил себе хлопот… Выходит, и тогда существовал блат. Не может быть, чтобы следственные мероприятия проходили без протокола, не по форме - хотя откуда я знаю, как было принято проводить следствие сто лет назад? Может, просто писали бумажку и подозреваемого, если он имелся, с этой бумажкой отправляли в суд. А там… Я отогнала от себя видение Анны в образе каторжанки - успею еще насмотреться! - и принялась за дело. Сначала я потребовала принести мне бумагу и ручку - на случай, если мне придется что-то записать - и опять удивление на лицах. А что такого-то? Какого лешего? Первым отреагировал доктор:
- Ручка? Хм… Перо, надо думать… Анна Федоровна, вы же в своей комнате. В вашем бюро и бумага и перо найдутся, полагаю…
Знать бы, где это самое бюро… Это знал адвокат. Он подошел к предмету, который при первом знакомстве с комнатой я приняла за комод. Были убраны подсвечник, яблоко, веер и прочая дребедень, крышку подняли, под ней обнаружился миниатюрный письменный стол с чернильным прибором, массивным пресс-папье и стопкой бумаги. Так, шариковых ручек у них тоже нет… Я потребовала карандаш, так как при беглом осмотре стола, карандашей не нашлось. Где у Анны карандаши, снова знал адвокат. Что-то много он обо мне, то есть об Анне, знает… Антон отодвинул секцию ширмы, и я увидела мольберт со стоящим на нем этюдом - какой-то слащавый пейзажик. Шкафчик за мольбертом был битком набит рисовальными принадлежностями. Я выбрала хорошо отточенный карандаш, а заодно прихватила небольшой, с твердой обложкой, альбомчик для эскизов - подкладывать под бумагу.
Труп они уже куда-то дели.
- Куда вы его? - я махнула карандашом в сторону кровати.
Адвокат со следователем снова переглянулись. Антон отошел к одному из окон, а доктор занял позицию в кресле и начал со значением покашливать. В руках седобородого доктора я заметила малюсенький блокнотик и миниатюрный карандашик: правильно, как же еще фиксировать речи сумасшедшего пациента (я же интереснейший случай!) - диктофонов-то у них тоже нет! Я повертела в руках карандаш, сообразив, что моя писанина вызовет у них очередную волну недоумения, и решила ничего не записывать, чтобы не усугублять впечатления о себе - читать с их ятями и ерами легко, а вот писать… Только в крайнем случае!
- В покойницкую, куда же еще, - следователь не пытался скрыть нетерпения. Ну и наплевать мне на его заботы - у меня своих по горло.
- Покойницкая… Морг что ли? Вскрытие там делают? Заключение бы почитать… Может, его сначала напоили, а потом укокошили…
Я не стала дожидаться, когда Сурмин придумает, что ответить, и поднялась по ступенькам к кровати. Когда я с этих ступенек летела, мне казалось, что лестница начиналась где-то под потолком, а всего-то три ступени! Да еще и ковром крытые - идешь по ним совершенно бесшумно. Постель не убирали, и бурые пятна на простыне обозначили место, где умер мой, то есть Анькин, жених.
- Господин Сурмин, взгляните, пожалуйста, - я подождала, пока следователь поднимется к кровати. - Видите, сколько крови? Такое здоровенное пятно!
Я вспомнила сведения из старого учебника по судебной медицине: если заткнуть рану обычным вафельным полотенцем, оно может впитать четыре стакана крови, а лужа крови такого объема должна быть диаметром примерно сорок сантиметров - если кровотечение не останавливать. Кровавое пятно на кровати было уж точно не меньше. Все это я изложила Сурмину, спросив:
- А о чем нам говорит такое обширное пятно крови?
- О чем же?
- Да о том, что мужчина в момент убийства не мог сопротивляться - либо пьян, либо под действием какого-либо наркотика. Поэтому его легко удержали в одном положении, и кровь не размазалась по постели. И убивали его в кровати, иначе где-то на полу обязательно обнаружились бы капли крови. К сожалению, при скудном освещении я плохо рассмотрела труп, возможно, еще имеются порезы на ладонях, пальцах, если он вдруг очнулся и пытался остановить убийцу или убийц… А судя по тому, как расположена рукоятка кинжала, то есть, под каким углом вошел в тело нож, убийца стоял сбоку возле лежащей жертвы. А как такое возможно, если бы этот ваш Иван Спиридонович был не пьян?
- Ну, во-первых, Стремнов, скорее, ваш, чем мой…
- Стремнов? - удивилась я и тут же сообразила, что это фамилия убитого. Конечно, я должна была бы ее знать, собираясь за него замуж. Доктор опять закхекал в своем кресле - напоминает, что ко мне надо относиться, как к сумасшедшей. Если подумать, это дает мне некоторые преимущества: тут помню, тут не помню, как говорят у нас… Разговаривая, мы прохаживались по комнате - не торчать же все время возле окровавленной постели. Эх, какого-нибудь бы нашего следака сюда, пусть завалященького - быстренько пальчики бы сняли, волосики нашли… Пальчики, волосы… Окурки со слюной… Как это все Сурмину объяснить? Я повернулась к следователю:
- А во-вторых?
- А во-вторых, почему вы решили, что убийца мог быть не один?
- А потому, что трудно одному человеку такое сделать, а тем более - одной женщине. Вы же меня подозреваете? Меня, так ведь? А вы видели, что нож Стремнову всадили в грудь по самую рукоять? Я что, по вашему, чем-то тяжелым по ножу била, чтобы его поглубже загнать? Ваш судебный медик наверняка определит, как был нанесен удар. Возможно, и синяки найдет - кто-то же беднягу держал, пока он умирал, а с той стороны, где рана, несподручно держать на голове жертвы подушку - или чем там его накрыли, дожидаясь, когда он испустит дух… Когда я труп обнаружила, кровь еще не свернулась, и я перепачкалась. А нашла я его, когда еще было темно, перед рассветом. Значит, убили его поздно ночью. Если никто не выходил из дома, то убийца все еще здесь. Вы уже опросили всех, кто был в квартире на момент убийства?
- Да, конечно.
- И кто это?
- А вы разве не знаете, кто живет в этой квартире?
- Не знаю! Я не знаю, кто живет здесь, как расположены комнаты. Я даже не знаю, куда ведет эта дверь!
И я стала рассматривать очередную дверь, гадая, как я не увидела ее раньше, - в уголке за ширмой. Я и не заметила, как Сурмин подвел меня к этой двери.
- А почему вы не делаете записей? Все запомнили? - вкрадчиво произнес следователь, и я порадовалась собственной предусмотрительности, представив, как бы удивился Сурмин, обнаружив мою оригинальную орфографию, - еще одно очко в пользу докторской версии о моем сумасшествии! Может, и стоило что-нибудь написать? Пусть бы почитали… Ладно, посмотрю, как будут развиваться события…
- Не было ничего такого, что стоило бы записать, - ответила я и замолчала, потому что думала, как бы раздобыть план этой квартиры - мне с моим географическим кретинизмом не справиться без карты с их многочисленными дверями. Вероятно, придется с блокнотом и карандашом обойти все комнаты - да еще и не по одному разу, учитывая несметное количество дверей. Пока я прикидывала, как бы осуществить съемку местности, в комнате возникло какое-то движение: жандарм протопал прямиком к Сурмину и зажужжал что-то ему на ухо, доктор покинул кресло и присоединился к стоявшему у окна адвокату. Тут до меня дошло, что все то время, пока мы со следователем осматривали кровать и прогуливались в поисках улик, Шпиндель безмолвствовал и наблюдал за нами, не сходя с места. Уж не ревность ли это?