- Анна Федоровна, не возражаете, если мы прервем нашу беседу? Ваша матушка просит всех к ней. - Сурмин повернулся в мою сторону. Адвокат тут же предложил мне опереться на его руку, доктор рванул вперед, мы с Антоном за ним, а следователь опять оказался замыкающим. Можно подумать, от меня зависит - идти или не идти…
6. Я наконец-то выгляжу как настоящая дама Модерна, принимаю поздравления и вижу новые лица.
Сначала меня привели в кабинет и оставили наедине с мадам. Маман позвонила в колокольчик, явилась горничная Даша и под бдительным материнским оком одела меня и снова причесала. И где они только взяли всю эту одежду - начиная с чулок и кончая серым и шуршащим платьем? Что, у Анны есть еще комната, где хранятся все эти наряды? Там, где мы были со следователем, горничная не появлялась, а сейчас на мне красовался полный комплект. Сказать, что мне неудобно в этих тряпках, - это не сказать ничего. Ребра стиснуты корсетом. Дышать нечем. Подвязки впились под коленки, а узкие проймы - под мышки. Я пропищала, что не смогу в этом ходить, но маман заявила:
- Хватит с меня твоих глупостей. Вчера ты могла, а сегодня - нет? Иди к зеркалу. Посмотри, как должна выглядеть девушка нашего круга, если ты забыла и это.
И маман удалилась, даже не посмотрев, какой эффект произвели на меня ее слова. Если честно - никакого. Не моя же маман! И я не Анна… Хотя посмотреть на себя хотелось. Только вот где зеркало взять? Опять идти в ванную? Тут я вспомнила о горничной.
- Даша, где ближайшее зеркало?
Если бы с Дашей заговорил кожаный диван, она испугалась бы меньше. И почему эта девица так меня боится? Уверена, что я убийца и вот-вот кинусь душить ее?
- Ну, где зеркало? Проводите меня.
Я взяла Дашу за руку повыше локтя и почувствовала, как горничная дрожит. Ладно, ее проблемы. Дарья открыла очередную дверь - на этот раз прямо за кожаным диваном. Ну надо же! Тут и зеркало, и умывальник, и тахта - это что, мой папаша здесь от мамаши скрывался? Ясно же, что такая женщина в качестве жены - не подарок. Окна в комнате не было, свет давала небольшая люстра, но и в этом желтоватом свете было видно, что Анна красива. Я смотрела на свое отражение, совсем не думая, что там, в зеркале, я. Нет, там была Анна - в узком сером шелковом платье с косо идущей от бедра к полу оборкой. С тонюсенькой талией. С глубоким вырезом, отделанным кружевом в тон шелка, - и откуда-то взявшейся грудью. Я точно знаю, что грудь у Анны, как у второклассницы. Зря, наверное, женщины отказались от корсетов… Зачесанные вверх волосы сделали шею длиннее. Правда, с этой прической выглядела Анна старше, хотя, может, я ошибаюсь - я же разглядываю Анну, как какой-нибудь портрет, а на портрете трудно точно определить возраст - всегда плюс-минус несколько лет. Предусмотрительная маман позаботилась даже об украшениях - теперь у меня в ушах были длинные серьги в виде прихотливо изогнутых стеблей с сидящими на них бабочками, а на плече брошь - те же стебли и бабочки, только крупнее. Серьги и брошь были невероятно красивы и, видимо, стоили безумных денег - не стекляшки, однако…
- И что теперь? - спросила я горничную. - Куда идти?
Все также молча и трепеща, открывая и закрывая двери, Даша провела меня в столовую. Только оказавшись перед накрытым столом, я поняла, что дико хочу есть. Ну просто безумно! Я даже не стала заморачиваться на тему, кто на самом деле хочет есть - я или Анна. Если я - только душа в чужом теле, какой может быть разговор о еде? Что касается тела - так откуда же я знаю, когда Анна ела в последний раз? Тут стулья задвигались - это встали сидящие за столом мужчины. Похоже, Анна прибыла со значительным опозданием.
- Ну, вот и наша именинница пожаловала… Не думала я, что судьба такой подарок Анне приготовит, - Мария Петровна оглядела меня с головы до ног и продолжила:
- Все поздравления после, о дне извещу особо - если Анна поправится, конечно, и будет установлена ее невиновность.
Меня усадили между адвокатом и маман. По правую руку от мамаши расположился доктор, за ним - Полина. Рядом с моей сестрицей - я обратила внимание, что на этот раз она одета иначе, чем я, в зеленовато-коричневое платье с вышивкой по вороту - восседал неизвестный тип, тощий, белобрысый и в очках - очень тонкая металлическая оправа. Сидит, втянув голову в плечи, и только стеклами поблескивает. Ну чем не подозреваемый? Особенно, если окажется, что он еще и обитает в этом лабиринте Минотавра - в этой, похожей на кроссворд, квартире. Справа от белобрысого торчала над столом еще одна голова - в чепце. А куда же делся Сурмин? А, вот он, слева от адвоката, возле чепчика. Надеюсь, мое появление для него не осталось незамеченным, и он оценил декольте. Все снова взялись за вилки и ножи. Одна я сидела в своем корсете прямая, как палка, и смотрела в пустую тарелку. Маман (в платье кирпичного оттенка) меня принципиально не замечала и что-то шептала жующему доктору. Я же думала только о том, как бы заполучить кусок пирога с рыбой - это было, пожалуй, единственное на столе блюдо, которое я узнала. Обедающие уже смели добрую половину того, что было на столе, пока я любовалась своим отражением. А я даже и не знаю, что это у них - второй завтрак или обед… Я, конечно, могла бы дотянуться до пирога и схватить кусок. Но, похоже, они так не делали. А как? Хоть бы кто-нибудь об имениннице подумал!
- Антон Владимирович, - прошипела я, слегка наклонившись к адвокату. - Если я не съем что-нибудь, то умру.
Адвокат зарделся. Не поворачивая ко мне головы, он поднял руку. Тут же за его спиной возникла девица в белом переднике - ее я видела, когда самостоятельно выбиралась из ванной. Адвокат молча показал вилкой на мою тарелку. Фартучек запорхал возле меня, и - о счастье! - в моей тарелке еда! Еще бы съесть все это правильно… Но, как оказалось, наши правила этикета недалеко ушли: вилка в левой руке, нож - в правой. Я все-таки посматривала на маман, чтобы не сделать чего-нибудь неподобающего - не хотелось опять привлекать к себе внимание. Марья Петровна не ела - только держала в руке вилку. Зато ела Полина - чем вызвала явное неудовольствие маман. Так, понятно, дамам полагается делать вид, что они обедают. Тут маман встала - это, оказывается, сигнал: мужчины поднялись, и она пригласила их в кабинет - кофе и коньяк, можно курить. Дамы остались за столом ждать чай. Здоровая баба приперла самовар. Кухарка что ли? Столовую посуду заменили чайной. Чай мне не понравился - веник и веник, но остальные хвалили, ахали. Существо в чепчике оказалось бойкой старушенцией, производящей много шума и пьющей чай с сахаром вприкуску. На чепчик ни маман, ни Полина внимания не обращали.
- Поля, иди к себе! - произнесла вдруг Мария Петровна.
Толстушка Полина от неожиданности уронила кусок бисквита в чашку с чаем. Маман сдвинула брови. Этого оказалось достаточно, чтобы за столом остались чепчик, мадам и я.
- Что сказал Сурмин? - вопрос был задан мне.
- Насчет чего? - бисквит был на самом деле вкусный, и я не видела причин, почему бы его не слопать. Возможно, это повлияло на мою дикцию, и маман напустилась на меня:
- Не говори с набитым ртом! И не пей, пока не проглотишь! Сурмин тебя подозревает?
- Меня все подозревают!
- Так кроме тебя больше и некому!
- Но это не я!
По правде сказать, меня одолевали сомнения: я же не знала, что делала Анна до того момента, как я очутилась в ее теле. Может, это как раз она, да еще и с сообщником? Надо бы разузнать побольше об этой Анне Федоровне Назарьевой… Пока я слушала свои мысли, маман продолжала свою речь, все более закипая:
- Ты и вправду ничего не помнишь? Что-то ты же должна помнить! По-моему, ты притворяешься! Завтра соберется консилиум, и тебя разоблачат. Позор на весь свет - дочь - убийца! Но даже если ты и вправду сошла с ума… Сумасшедшая дочь - ненамного лучше дочери-преступницы! Хорошо, отец не дожил, не увидит такого стыда! Вот, полюбуйся! - и разгневанная мамаша протянула мне газету.
"Петербургская газета" - буквы располагались дугой вверху страницы. Оказывается, сегодня двадцатое ноября, суббота… И год, действительно, 1909… Бабка в чепчике продолжала прихлебывать чай, потихоньку подтащив к себе тарелку с бисквитами. Она что, глухая?
- А она что, глухая? - я так и спросила у маман, кивнув на чепчик.
- А то ты не знаешь! Читай! Вот тут! - мамаша ткнула пальцем в газетный подвал.
И где-то между заметкой о деле по иску парижской фирмы модных туалетов к княгине Д.Е. Кочубей и сообщением о случае с кошатником на Лиговском бульваре (он проходил по бульвару, держа под мышкой жирного кота, когда с криком: "Васька, дорогой мой… где ты пропадал?!." и с угрозами за кражу, на него набросилась пожилая женщина в салопе. Признав свою собственность, она настолько энергично стала отнимать ее, что торговец уронил с головы лоток с печенкой, на который с жадностью накинулись бродячие собаки. В это же время кот, вырвавшись из его рук, упал в кучу собак, а затем стремительно умчался в первые попавшиеся ворота. Лишившись и кота, и печенки, кошатник чуть не плакал. Задержав пытавшуюся бежать женщину, он повлек ее в участок, требуя возмещения убытков) я нашла строки о себе:
"Сегодня в квартире г-жи Н., проживающей в собственном доме на Екатерининском канале, был обнаружен зарезанным жених ее старшей дочери. Очевидцы рассказывают, что от горя невеста потеряла рассудок. Кто убийца, доподлинно неизвестно. К выяснению обстоятельств дела приступил судебный следователь А.В. Сурмин. Общественность надеется, что справедливость восторжествует".
- О каком-то кошатнике и то больше написали…
Я не очень расстроилась по поводу заметки - ни наших имен, ни точного адреса, а Сурмину так и надо - не будет нос задирать… Ишь, во-первых, во-вторых…
- Да как ты не понимаешь! На самом деле умом тронулась, что ли? - маман даже не стала употреблять французские слова. Пожалуй, впервые она посмотрела на меня озабоченно - как на дочь, попавшую в беду. - Это же позор, всем станет известно!
- А мне вот интересно, откуда журналюги узнали? Кто-то же этим репортерам проболтался! И этот "кто-то", скорее всего, живет в вашей квартире! Кстати, эта вот старушка и тот тип, в очках, они кто?
- Моя дальняя родственница и ее внук, студент… Не надоело тебе передо мной актерствовать? Иди в кабинет - там тебя следователь ждет! - и маман удалилась, стуча каблуками.
Легко сказать - иди в кабинет… Опять петлять по бесконечным комнатам… Пусть сам сюда идет. Если ему надо… И я принялась листать газету. В ней писали об обилии нищих вблизи центральных улиц. Отмечалось, что среди взрослых нищих небывалое количество малолетних, зачастую действующих совершенно самостоятельно. Прочитала я и о том, как две проститутки, Ирина Сидорова, 17 лет, и Наталья Полякова, 15 лет, гуляя по Невскому, сговорились вместе покончить свое жалкое существование: "Они купили в аптеке по большому флакону уксусной эссенции и на Невском по команде разом выпили ее. Вокруг бившихся на земле девушек собралась толпа. Нашлись среди толпы и такие, что позволяли себе острить над несчастными. Полиция отправила девушек в больницу. Они сказали, что им стала невмоготу их позорная жизнь". А на Крестовском острове, около стрелки, оказывается, видели волка. Как пишут, волк забежал сюда морем, со стороны Лахты. Я шуршала пухлой газеткой, рассматривала рекламные объявления, во множестве пестревшие на страницах, - о продаже граммофонов и двусторонних пластинок, о последнем спектакле Сары Бернар, о поиске спутников жизни (за болезненного, обиженного судьбой, старого, но богатого, желает выйти замуж молодая, полная сил и энергии симпатичная барышня) - и жевала бисквит, когда кто-то тихонько потянул меня за рукав. Возле меня стояла старуха в чепчике - ее лицо было вровень с моим. Из-под оборок чепца смотрели глаза-изюминки - черные и живые.
- Что-то не узнаю тебя, Аня… Нет, не узнаю… Да ты не Анна! - ее голос вовсе не походил на дрожащий старческий, каким, по моим представлениям, должен быть голос такого согнутого временем существа. Бабка говорила сочным басом.
- Ты зачем сюда явилась? Уходи! Уходи! - вдруг заорала она, скрюченные пальцы вцепились в мое платье, и от страха я снова превратилась в девушку с веслом.
7. Доктор ставит мне диагноз, а я требую объяснений.
Старуха трясла меня, как грушу с плодами. Скоро ее завывания перешли в визг. Отцепляться от меня она не желала, а я боялась ее оттолкнуть - вдруг упадет, отвечай потом - Анна и так под подозрением. Целую вечность бабка трясла меня и визжала, а я тупо отрывала от себя ее похожие на когти пальцы. Стоило мне отодрать один палец, как он тут же впивался в меня с новой силой, и я принималась отдирать другой. Господи, ну хоть бы кто-нибудь пришел - шума что ли не слышат? Заорать самой мне в голову не приходило.
Спас меня адвокат. Быстрым шагом войдя в столовую, он хлопнул по столу свернутой газетой и крикнул "Цыц!". Чепчик сцапал бисквит из моей тарелки и исчез за одной из проклятых дверей.
- А я за вами, Анна Федоровна, Арсений Венедиктович ждет.
Ну надо же! Как будто бы и не произошло ничего - сижу это я, попивая чаек, а он с поручением-с… И чепчика с воплями не было, и я не сумасшедшая и даже не именинница… И он не краснел, заметив под моей блузкой отсутствие белья, а главное, не стоял как живой укор, пока мы со следователем изучали кровавые следы. Не может быть, что мне все показалось! Мне не шестнадцать, когда кажется… Я вспомнила, сколько мне на самом деле… Старая калоша… Этот Антон мне почти в сыновья годится! Но тут я представила Анну - какой я видела ее в последний раз в зеркале. Ничего себе калоша! Даже и без знания местных обычаев и особенностей менталитета с моей новой внешностью можно выходить на тропу войны… э-э-э, то есть обольщения. И если я - это Анна, то мне пора заняться следователем, хотя о нем я ничегошеньки не знаю - вдруг он счастливо женат или, наоборот, не по женской части… Но поработать в его направлении стоит… Загорающийся, как бенгальский огонь, Шпиндель - запасной вариант. И я потащилась в сопровождении адвоката в кабинет, ругая себя за съеденные бисквиты, - корсет немилосердно врезался в бока. Адвокат распахивал передо мной двери - одну за другой, а я все никак не могла запомнить, какая из них куда ведет. Так мы дошли до кабинета. Прямо у меня перед носом дверь резко открылась, из кабинета пулей вылетел тощий очкарик, и мы чуть не стукнулись лбами. Что-то он прошептал - что? Я пожала плечами и вошла.
Сурмин сидел за безбрежным столом и усердно водил пером по бумаге. Рядом в пепельнице дымилась сигара. При моем появлении он отложил перо, встал и предложил перейти в другое место, если я сочту, что здесь слишком накурено. Не слишком, но можно попробовать открыть окно. Очевидно, я снова сморозила какую-то глупость и их озадачила, потому что мужчины опять переглянулись. Следователь с явным сожалением смял в пепельнице недокуренную сигару, а адвокат начал выспрашивать, помню ли я, где живу. Нет. А что? А то, оказывается, что на этой половине дома окон не отворяют, потому что они, окна, выходят на канаву, канал то есть, который из-за своего медленного течения забивается мусором и даже зимой распространяет "амбре". Вонь, короче. По этой причине канаву уже давно хотят засыпать, но все никак не примут окончательного решения, а Мария Петровна по этой же причине намерена дом продать, да вот покупателя никак найти не может. Я уже открыла рот, чтобы сообщить, что канал так и останется каналом, только будет называться иначе, но вовремя вспомнила, кто я и где я. Рот пришлось закрыть.
Следователь остался сидеть за столом, Шпиндель пододвинул к столу стул, на котором утром сидела я, а я плюхнулась на диван и принялась рассматривать Сурмина - не начинать же мне разговор первой. Конечно, баки такие у нас не носят, но если их сбрить и выпустить его на улицу, никто и не подумает, что он из 1909 года… Я попыталась представить, как бы выглядел Сурмин, например, в том бежевом пуловере из ангоры, что я подарила когда-то мужу, а он не стал его носить, посчитав слишком светлым. На самом-то деле причина была вовсе не в цвете, а в том, что мой бывший муж ужас как не любил новые вещи, и надеть на него новенькую рубашку стоило мне таких же усилий, как мустангеру оседлать одичавшую лошадь. В воображении нарядить Сурмина в пуловер и даже в джинсы не составило никакого труда. В джинсах он еще больше стал смахивать на кого-то, кого я никак не вспомню… Потом я попыталась засунуть в джинсы адвоката, а заодно поменять ему прическу - к черту дурацкий пробор и прилизанные волосики… Ему бы пошла легкая небрежность… От всех этих приятных мыслей отвлек голос следователя:
- Осматривая место преступления, вы узнали все, что хотели?
- Конечно, не все, - остатки моих фантазий разлетелись, как сигарный дым Сурмина. Пришлось мобилизоваться. - Одежду убитого нашли?
- Нет, не нашли.
- А вы всю квартиру осмотрели?
- Мы осмотрели вашу комнату. Этого достаточно…
- …достаточно, если у вас нет других подозреваемых, кроме меня. А если допустить, что убил этого Сра…
- Стремнова… - поправил меня Сурмин.
- Хорошо, Стремнова… В общем, если убил его кто-то другой, а не я, то у убийцы было время избавиться от одежды - выкинуть в окно или засунуть в камин, в печь… Уйти и забрать одежду с собой… А может, этого Стремнова сюда голым притащили? Вы в моей комнате осматривали пол? Вдруг там комья какой-нибудь приметной земли? По составу можно определить, откуда она…
- Да какая земля - сугробы выше аршина, трамваи не ходят, рельсы замело… - Сурмин на меня не смотрел. Но и раздражения в его интонации я не уловила.
- После того как меня вызвал Антон Владимирович, возле всех наружных дверей была поставлена охрана. Ваши домашние утверждают, что ночью из квартиры никто не выходил. Сейчас вокруг дома мои люди, они следят, чтобы окна не открывались, а дом никто не покидал. Печи и камины прикажу проверить, но это не снимет с вас подозрения - вы и сами могли сжечь одежду убитого.
- А мне зачем убивать жениха? Должна же быть причина, мотив? Как там у вас, юристов, говорят - ищи, кому выгодно. А мне что, было выгодно отправить его на тот свет?
- Ну, причиной могла быть и ревность… Как вы относились к Ивану Спиридоновичу Стремнову, своему жениху?
Это был вопрос, на который я не могла ответить, как бы ни старалась. Поэтому я сказала, как есть:
- Я не знаю… Я не знаю, как я к нему относилась.
- Не помните?
- Не помнят, забывают, если было что помнить! Я увидела Стремнова, когда он был уже мертв.
- Но это же не так! Ваша мать, сестра подтвердят, что вы с ним знакомы больше года, что он частый гость в вашем доме. Полина Федоровна сообщила, что после вашей помолвки вы посещали его холостяцкую квартиру… И это очень возмущало и Марию Петровну, и сестру вашу. У вас и ссоры были по этой причине, а свадьба, назначенная на конец лета, все откладывалась… Почему вы не торопились венчаться?
- Не знаю! И не ссылайтесь на мою мать и сестру - мне известно о них не больше, чем о женихе! - я готова была снова разреветься.
Конечно, Арсений, которому надо найти убийцу, задавал совершенно правильные вопросы - с точки зрения здравого смысла. Но что бы я ни отвечала, ему все должно было казаться либо ложью и увертками подозреваемой, либо бредом сумасшедшей, но все равно подозреваемой. И адвокат тоже хорош: молчит, как мумия фараона…
- А вы, господин адвокат, по-моему, забыли о своих обязанностях. Вы же должны меня защищать! Вот и защищайте…