Глава третья
СМЕРТЬ И ЛЮБОВЬ В БРАЧНОМ СОЮЗЕ
День тянется нескончаемо, когда одинокий человек пребывает в лихорадке ожидания; минутная стрелка часов движется так же медленно, как прежде двигалась часовая стрелка, между тем как часовая стрелка утратила даже иллюзию движения. Страдалец зевает, барабанит пальцами какую-то дьявольскую зорю, смотрит в окно, приплюснув к стеклу свой красивый нос, свистит мелодии, ему ненавистные, - словом, не знает, чем себя занять, и как тут не пожалеть о том, что плотный обед в три перемены блюд невозможно позволить себе более одного раза в день. Законы пищеварения, рабами которого мы все являемся, отказывают ему в этом способе утешения.
Однако в те времена, к которым надлежит отнести мой рассказ, ужин еще представлял собой довольно существенную трапезу, и час его приближался. Оставалось три четверти часа, которые я совершенно не знал, чем заполнить. Правда, я прихватил в дорогу три развлекательные книжки, да читать-то нельзя в известном расположении духа. Раскрытый роман лежал рядом с тростью и пледом на диване, и мне было безразлично, чем завершится невинный флирт его действующих лиц: с убийственным хладнокровием я отнесся бы даже к тому, если бы их всех разом утопили в бочке с водой, которая виднелась во дворе под моим окном.
Несколько раз пройдясь взад-вперед по комнате, я остановился, вздохнул, посмотрелся в зеркало, поправил высокий белый галстук, завязанный по всем правилам искусства. Надел жилет цвета буйволовой кожи и голубой фрак с узкими и длинными, как птичий хвост, фалдами и золотыми пуговицами; носовой платок я смочил одеколоном (в то время не имелось огромного множества разнообразных духов, которыми нас позднее наделила изобретательность парфюмеров). Я причесал свои волосы, которыми очень гордился, и расчесывание их находил приятным занятием. Увы! на месте темных, густых кудрей теперь пробиваются лишь несколько десятков совершенно белых волосков, окаймляющих гладкую и розовую лысину. Однако, пожалуй, будет лучше предать забвению это оскорбительное для моего самолюбия обстоятельство. Довольно того, что тогда я мог похвалиться обилием темно-каштановых вьющихся волос. Оделся я с величайшим тщанием. Достав из дорожного саквояжа самую модную шляпу, я водрузил ее на свою голову чуть набекрень, как носили все тогдашние щеголи. Пара светлых лайковых перчаток и трость, скорее похожая на палицу - они лишь год или два как вошли в употребление в Англии, - довершали мой костюм.
Смешно сказать, но все эти старания клонились только к тому, чтобы продефилировать по двору или постоять на лестнице "Прекрасной звезды": это был способ поклонения восхитительным глазкам, увиденным в первый раз в этот вечер, но забыть которые я уже не мог никогда! Мои мечты согревала смутная надежда, что эти очаровательные глаза заметят безукоризненный наряд их поклонника и не оставят его без внимания.
Пока я заканчивал туалет, на улице совсем стемнело; исчез последний отблеск солнца на небосклоне, водворились сумерки, которые стали постепенно сгущаться. Пребывая в мечтательном настроении, я растворил окно и тотчас же обнаружил, что являюсь свидетелем беседы жильцов наверху. К сожалению, разобрать, что они говорили, я не мог.
Мужской голос поражал тем, что звучание его было одновременно глухим и гнусавым. Разумеется, я без промедления узнал, кому он принадлежит. Отвечали тем сладким голоском, который - увы! - оставил в моем сердце, неизгладимый след.
Говорили с минуту, не более, потом мужской голос расхохотался, как мне почудилось, с сатанинскою злобой; и я перестал различать его - старый граф, видимо, отошел от окна.
Ответы собеседницы звучали отчетливо, однако их приглушало расстояние между нашими покоями.
Между графом и графиней, очевидно, не происходило ничего, что изобличало бы спор или раздраженное выяснение отношений. Дорого я дал бы, чтобы у них случилась ссора - ужасная ссора - и я выступил бы в роли покровителя и защитника оскорбленной красавицы! Как назло, насколько я мог судить по тону голосов, долетавших до меня, разговор принадлежал самой мирной супружеской чете на свете. Незнакомка запела. Нужно ли объяснять, что пение доносится гораздо явственнее, чем беседа? Я отлично слышал каждое слово. Голос, если не ошибаюсь, можно было отнести к числу пленительных меццо-сопрано: к драматической чувственности в нем примешивался легкий оттенок насмешливости. Решаюсь привести грубый, но точный перевод слов:
Смерть и любовь в брачном союзе
Таятся, выглядывают из-за угла;
Рано поутру иль в позднюю пору
Они поджидают жертву свою.Страстный ли вздох испепелит обреченного,
Холод ли смерти овеет его,
Ему не дойти - притаившись в засаде,
Смерть и любовь наблюдают за ним.
- Довольно, дорогая! - вдруг произнес старческий голос со строгостью. - Надеюсь, вы не намерены развлекать своим пением конюхов и трактирных слуг на дворе.
Послышался веселый женский смех.
- Вам, видно, хочется покапризничать! - с этими словами, кажется, старик закрыл окно. Створки захлопнулись с таким стуком, что я поразился, как уцелели стекла.
Из числа тончайших преград стекло - самая действенная для звука. До меня не доносилось даже отголоска беседы этажом выше.
Какой дивный голос был у графини! Его богатые краски продолжали плыть и переливаться в воздухе, волнуя и настраивая на романтический лад все мое существо. Как жаль, что старый ворон посмел заглушить эту соловьиную песню своим отвратительным карканьем!
"Сколь несправедлива жизнь! - мысленно философствовал я. - Одаренная терпением ангела, красотой Венеры и талантами всех муз, прелестная графиня при всем при том раба древнего старика. Ей известно, кто занимает комнаты под ней: возможно, она слышала, как я растворял свое окно, и конечно же, пела для меня. Старый ворон почуял это!"
В приятном волнении я вышел из комнаты и остановился на лестнице. Снизу мне была видна дверь в комнату графа - разве не могло так случиться, что именно в эту минуту из нее показалась бы очаровательная певица? Однако счастье отвернулось от меня. Было бы неразумно простоять весь вечер, опершись на лестничные перила и делая вид, что наклоняешься за оброненной тростью. Волей-неволей пришлось спускаться в переднюю.
Взглянув на часы, я увидел, что до ужина остается только пятнадцать минут. Хлопали двери, гостиница пришла в движение - при всеобщем хаосе и неразберихе можно было ожидать, что многие из постояльцев решатся изменить своим привычкам и совершат то, чего бы не сделали никогда раньше. Вполне вероятно, что и граф с графиней в первый раз в жизни отважатся спуститься и поужинать за общим столом!
Глава четвертая
МЕСЬЕ ДРОКВИЛЬ
Полный радужных надежд, я вышел на крыльцо "Прекрасной звезды". Мягкий лунный свет озарял окрестности, в сумерках протянулись глубокие, бездонные тени. Поэтическое окружение поощрило мою романтическую мечтательность. Вдыхая полной грудью свежий ночной воздух, я стоял и предавался приятным грезам. Сколь замечательно было бы, если бы незнакомка оказалась дочерью графа и полюбила меня! И сколько драматических чувств будило предположение, что она может оказаться женой старика!
Из неземных мечтаний я был возвращен к действительности высоким и весьма щеголевато одетым господином, на вид лет пятидесяти. Изысканное обращение выдавало дворянское происхождение незнакомца. Остановившись рядом на ступеньках, он вежливо осведомился, не я ли мистер Бекет? Когда я ответил утвердительно, он тут же представился маркизом д’Армонвилем (значительно понизив голос при этом заявлении) и попросил позволения передать мне письмо от лорда Р., которого знал мой отец, хотя и не очень близко, и который даже мне однажды оказал незначительную услугу.
Этот английский пэр, надо заметить, имел весьма высокое положение в политическом мире, и на него указывали как на вероятного преемника почетного поста английского посланника в Париже.
Письмо его я принял с поклоном и прочел:
"Мой дорогой Бекет,
Позвольте представить вам моего доброго друга, маркиза д’Армонвиля, который сам объяснит вам, какого рода услугу вы можете оказать ему…"
Далее он говорил о маркизе как о человеке чрезвычайно богатом, которого тесные связи со старинными дворянскими родами и законное влияние при дворе делали незаменимым в некоторых щекотливых дипломатических поручениях, принятых им на себя по желанию Ее Королевского Высочества и парламента.
Недоумение мое возросло, когда я прочел далее:
"Кстати, Уальтон был у меня вчера вечером и сообщил, что ваше место в парламенте по всей видимости, подвергнется новым атакам. Вне всякого сомнения, в Домуэле что-то затевается. Со своей стороны я советовал бы вам послать на разведку Гэкстона, и пусть он доложит, в чем там дело. Боюсь, это не шутка. Считаю необходимым обратить на это обстоятельство ваше внимание, и вы поймете почему, поговорив о делах с маркизом. Вам следует знать, что маркиз - при содействии наших общих друзей - на несколько недель отказывается от своего титула и сейчас именуется просто месье Дроквиль.
В настоящий момент я держу путь обратно в Лондон и не могу прибавить ни слова.
Преданный вам Р…"
Невозможно описать, до какой степени я был озадачен этим письмом. По правде говоря, меня было трудно причислить к знакомым лорда Р. И я в жизни не встречал никого, кто бы назывался Гэкстоном; не знал я и никакого Уальтона, а между тем пэр обращался ко мне, словно мы были близкие приятели! Я посмотрел на конверт, и загадка разрешилась. Меня звали просто Ричардом Бекетом, тогда как я, к собственному ужасу, прочел:
"Джорджу Стэнхопу Бекету,
эсквайру, члену парламента".
В страшном замешательстве я поднял глаза на маркиза.
- Право, не знаю, как извиниться перед вами, мар… милостивый государь. Действительно, моя фамилия Бекет и лорду Р. я немного известен, однако это письмо адресовано не мне. Меня зовут Ричардом, а письмо написано Стэнхопу Бекету, депутату от Шиллингворта. Произошла прискорбная ошибка, и все, что я могу обещать вам, - сохранить его содержание в тайне так, словно и не держал его в руках. Поверьте, я до глубины души расстроен этим недоразумением.
По-видимому, на моем лице отразилось искреннее огорчение, потому что хмурое замешательство, промелькнувшее во взгляде маркиза, рассеялось. Он дружески улыбнулся и протянул мне руку.
- Я нисколько не сомневаюсь, что вы сохраните нашу маленькую тайну, мистер Бекет. Если было суждено выйти подобному недоразумению, то мне остается лишь благодарить судьбу, что случай свел меня с благородным человеком. Надеюсь, вы не откажете мне в дружеском расположении и позволите считать вас своим другом.
Я горячо поблагодарил маркиза за его доброту. Он продолжал:
- Мне было бы приятно, если бы вы согласились навестить меня в имении Клеронвиль в Нормандии, где к пятнадцатому августа собираются мои хорошие знакомые, общение с которыми, возможно, и для вас не будет лишено интереса.
Разумеется, я принялся от всего сердца благодарить его за радушное приглашение.
- По известным нам обоим причинам, - сказал он, - мне нельзя принимать друзей в парижском особняке. Однако позвольте узнать, в какой гостинице вы собираетесь остановиться в Париже, и я постараюсь доказать вам, что, хотя маркиз д’Армонвиль в отсутствии, месье Дроквиль не уронит его честь отсутствием гостеприимства.
С признательностью я сообщил ему необходимые сведения.
- А до тех пор, - с улыбкой произнес он, - вы легко сможете найти меня, если вам вдруг потребуется моя помощь. Я постараюсь не терять вас из виду.
Я чутко внимал его словам. Очевидно, маркиз был расположен ко мне, и эта мысль льстила моему Самолюбию до крайности. Подобное расположение нередко переходит в прочную дружбу, хотя и неудивительно, что маркиз считал необходимым поддерживать добрые отношения с невольным хранителем политической тайны, пусть и столь неопределенного содержания.
Любезно раскланявшись, маркиз поднялся по ступенькам в гостиницу.
Погруженный в размышления, я простоял еще пару минут на крыльце. Однако очаровательные глаза, голос и грациозная фигура красавицы вскоре заявили свои права над моим воображением, и я вновь залюбовался лунным сиянием, сошел с крыльца и в глубокой задумчивости стал прогуливаться среди живописных старинных домов и построек.
Почти машинально я свернул во двор гостиницы. Вместо шума и гомона, стоном стоявших в воздухе часа два назад, здесь царила полная тишина. Мертвенное безмолвие не нарушалось ничем, и никого не было видно: только распряженные экипажи стояли в беспорядке, темными тенями возвышаясь тут и там. Признаюсь, я остался доволен уединением; при лунном свете я легко нашел изящный герб царицы моего сердца. Никто не мешал мне мечтать, прохаживаясь вокруг заветной кареты. Вероятно, я имел тогда довольно глупый вид, как и положено очень молодым и очень влюбленным людям. Шторы в окнах были спущены, и дверцы заперты на ключ. В ярком сиянии месяца от колес, дышл, рессор на мостовую ложились резкие черные тени. Стоя перед дверцами, я рассматривал графский герб и мысленно спрашивал себя, сколько раз ее глаза останавливались на этом изображении. Мои мечтания прервал голос, резкий и сильный, рявкнувший над моим плечом, словно полковая труба:
- Красный журавль - ха-ха! Хищная птица; бдительна, жадна, приносит погибель лягушкам и пескарям. Бог с ними, с лягушками! Но красный цвет - цвет крови! Ха-ха-ха! Эмблема хоть куда!
Повернувшись на каблуках, я увидел перед собой бледное лицо, совершенно мне незнакомое. Крупные, некрасивые черты, злое выражение - лицо принадлежало французскому офицеру шести футов роста. Глубокий шрам, пересекавший переносицу и бровь, придавал его физиономии вид еще более отталкивающий и угрюмый.
Он насмешливо расхохотался, выставив вперед подбородок и подняв брови.
- Извольте видеть, я как-то ради забавы всадил в журавля пулю из винтовки, когда молодец считал себя в безопасности высоко в облаках!
С этими словами офицер пожал плечами и снова злобно расхохотался.
- Когда такой человек, как я, - энергичный, обошедший всю Европу с ружьем и саблей, не знавший иного крова, кроме палатки и тента, да что там, черт побери! - порой и того не было! Когда такой человек задается целью раскрыть тайну, разоблачить преступление, насадить грабителя на острие шпаги, было бы странно, если бы это ему не удалось. Ха-ха-ха! Честь имею, милостивый государь!
Гневно развернувшись, он широкими шагами направился к воротам.
Глава пятая
УЖИН В ГОСТИНИЦЕ "ПРЕКРАСНАЯ ЗВЕЗДА"
Французская армия в то время обнаруживала отчасти свирепые наклонности, и англичанам нельзя было рассчитывать на особенную любезность со стороны французских военных. Тем не менее казалось, что похожий на мертвеца незнакомец, только что обругавший герб графа, не имел никаких злых помыслов по отношению ко мне. Им словно овладело какое-то внезапное воспоминание, и он умчался, кипя гневом. Его неожиданное появление поразило меня, как бывает, когда мы думаем, что одни, и вдруг замечаем, что наши поступки имели свидетеля, да еще под самым нашим носом. В моем случае эффект был усилен необычайной безобразностью лица и его близостью: мы чуть не столкнулись головами. Загадочные слова, полные ненависти и темных намеков, продолжали звучать в моих ушах. Во всяком случае, они давали богатую пищу для влюбленного воображения.
Пора было идти к общему столу. Может быть, разговоры за ужином прольют немного света на предмет, так меня занимавший?
Войдя в залу, я внимательно оглядел лица присутствующих; собралось человек тридцать, однако между ними не было тех, кого я искал.
Нелегко было бы заставить измученную необычайным количеством гостей прислугу, не знавшую, как поспеть повсюду, разносить кушанья по номерам при царившем в гостинице хаосе. Вокруг кипело настоящее вавилонское столпотворение, и одно это могло побудить спуститься к общему столу и тех путешественников, которым оставалось выбирать между такой неприятной необходимостью и голодом.
Графа не было в числе присутствующих, не было и его очаровательной спутницы; однако маркиз д’Армонвиль, которого я не ожидал увидеть в таком людном месте, с выразительной улыбкой указал мне на свободный стул возле него. Я сел, и он тотчас же начал беседу.
- Вероятно, вы в первый раз во Франции? - поинтересовался он.
Я ответил утвердительно.
- Не сочтите мои слова за проявление несдержанного любопытства, но Париж, видите ли, один из опаснейших городов мира, особенно для пылких и горячих молодых людей, которых не сопровождает опытный друг и наставник… - он замолчал.
Я заметил, что, хотя и не могу похвастаться подобным наставником, тем не менее полагаю, что и сам способен оценивать собственные поступки.
- В Англии я повидал многое, - заключил я, - а разве человеческая натура не одна и та же во всех остальных частях света?
Маркиз с улыбкой покачал головой.
- Увы, вам предстоит обнаружить разительные отличия. Не стоит и говорить, что каждая страна представляет свои особенности характера и ума. Своеобразность эта проявляется как во внешнем облике преступников, так и в природе их преступлений. В Париже мошенничеством живут втрое или вчетверо больше людей, чем в вашем родном Лондоне, и живут они несравненно лучше: некоторые просто утопают в роскоши. Изобретательности им не занимать, а находчивостью и умением разыграть роль француз всегда заткнет англичанина за пояс. Эти неоценимые для настоящего афериста качества поднимают французских жуликов на целую голову выше остального мира. Многие из них подражают манерам и пользуются всеми привилегиями аристократических классов, хотя средства на жизнь добывают одной лишь игрой.
- В Лондоне та же картина.
- Положим, но облик ваших мошенников совершенно иной. Они постоянные посетители казино, бильярдных и тому подобных заведений. На скачках, где ведется крупная игра, они обирают неосторожных при знании всех условий заездов, замаскировывая свое жульничество подставными лицами, взятками или другими уловками, смотря кого им предстоит обобрать. Здесь же мошенничество производится с утонченностью, имеет свой шарм. Существуют такие представители преступного мира, само обращение которых, интонации, разговор - словом, все - безукоризненно. Им принадлежат богатые особняки в аристократических кварталах; внутренняя обстановка несет отпечаток вкуса и производит впечатление даже на парижан. По изысканности и расточительности образа жизни, которую они ведут, их считают высокопоставленными вельможами; на званых обедах не протолкнуться от влиятельных иностранцев и неразумных молодых французов. Во всех таких домах ведут крупную игру. Хозяин или хозяйка почти никогда не принимают в ней участия; они только предоставляют сообщникам возможность грабить своих гостей. Таким образом они заманивают богатых иностранцев и очищают их карманы.
- Но я слышал, как в прошлом году сын лорда Руксбери, совсем молодой человек, сорвал банк в двух парижских игорных домах.