Ведьма на нас цыкнула, и мы замолкли. А далекий элориец тем временем выхватил откуда-то чудные гусли с длинной деревянной пластиной сбоку. Пристроил на коленях, пробежался пальцами по серебряным струнам. Гулко разнесся первый аккорд, чеканная мелодия выстраивалась подобно кружеву, зазвучала песня. У дедка оказался глубокий приятный голос. Я не понимала ни словечка, но пел он о любви, да так, что сердце мое замирало в предвкушении, а на глаза наворачивались слезы. И представилось, как крепкие, надежные руки обнимают мои плечи, нежно шепчут губы, а синие как омуты глаза… Брр! Чего-то меня не туда заносит! Я тряхнула головой, разгоняя наваждение. Бабушка хлопнула в ладоши - на поляну опустилась тишина.
- Фольклорная практика, значит… - задумчиво пожевала губами ведьма. - Ну-ну…
- Что мне передать мэтру? - подобрался барон.
- Передай, что ежели его из университета выпрут, сможет скоморошить по дорогам, - отрезала Яга.
Потом милостиво добавила:
- Думу думать буду, тебе решение сообщу. Тут семь раз отмерить надо… Ты пока делом занимайся - пословицы там, поговорки… Тосты опять же. Не все ж тебе полезных в хозяйстве муравьедов потрошить.
Тут бабушка гнусно захихикала, я поняла, что дело пахнет пригорелым. Студенту в ближайшее время здоровьем озаботиться придется, особенно если под каждую здравицу чарку опрокидывать.
Из предрассветных теней бесшумно появлялись сестры. Судя по всему, погоня успехом не увенчалась. Я с удивлением заметила, что все жрицы были гораздо моложе моей бабули. И если Данута по возрасту годилась мне в тетки, то остальные были чуть старше меня. Не бабы - девицы. Студент держался гоголем - плечи расправил, поплотнее запахнул сюртук и поправил очки на переносье. Ведьмы едва удостоили его внимания. Молча рассаживались вокруг костра. Одежда жриц, кроме одинаковых головных уборов, отличалась разнообразием. Данута щеголяла подбитой мехом кацавейкой, накинутой поверх длинной вышитой рубахи. Курносые и голубоглазые, похожие друг на друга, как горошины в стручке, рутенки кутались в богатые беличьи шубки. А еще две барышни, чье происхождение вот так с наскоку не определялось, были в диковинных нарядах, плотно облегающих грудь и широко расходящихся от талии. В памяти всплыло непростое слово "кринолин".
- Они по наведенной тропе ушли, - проговорила ледзянка, повинно наклонив голову. - Совсем…
- Не казнись, - ответила бабуля. - Моя в том вина, забыла я о великой силе материнской любви. Передумала Матрена, ради ребенка за Ляксеем пошла.
Затем продолжила, обращаясь уже ко всем присутствующим:
- Благодарствую, сестры, что по первому зову ко мне на помощь прилетели. Больше нет у меня права вас созывать - ведьмину клятву я нарушила. Теперь вот Данута пусть промеж вас главной будет, пока Макошь свою волю не явит.
И, отметая возражения, пружинно поднялась с земли:
- Лутоня, хватай студента.
- Пусть твоя внучка останется, - проговорила ледзянка, задорно мне подмигнув.
- Не наша она, - сомневалась родственница. - Не успела я в младенчестве ее обратить, а потом уже поздно было…
- Она - женщина, значит, наша. Дай девчонке немножко свободы, чай, не заблудится, дорогу найдет.
- Уболтала, - сварливо согласилась бабушка. - Но чтоб до полудня дома была.
- А я? - начал притихший было Зигфрид.
- А ты, барон, как человек благородный, проводишь пожилую женщину. - Яга картинно схватилась за поясницу. - И забудешь обо всем, что видел сегодняшней ночью.
- О, фрау, забыть о вокальных упражнениях начальства, боюсь, будет выше моих сил. - Студент вскочил и галантно поклонился.
Рука об руку они покинули поляну. А как только их спины скрылись за деревьями, до нас донеслась исполняемая в два голоса песня, в припеве которой повторялось "эль амор".
- Нареченный твой? - брезгливо кривя рот, спросила одна из кринолиновых девиц.
- Друг, - ответила я как могла твердо.
- Глупые вопросы, Тереза, - вступилась за меня ледзянка. - Ночь на исходе. За дело, сестры! Ведьмин круг!
Все взялись за руки. Мою левую ладонь холодила рука высокомерной Терезы, а правая досталась круглолицей и круглобокой рутенке. Не совсем понимая, чего от меня хотят, я исподтишка осматривалась. Закрытые глаза, сосредоточенные лица, напряженные рты. Я тоже зажмурилась. А потом я почувствовала себя так, будто в мое темечко попала молния. Ослепительная вспышка света сменилась угольной чернотой, из которой стали вырисовываться разноцветные ломаные линии. Они бежали, переплетались, путались, сбивались в колтуны. И я понимала, что обязана расчесать, выпрямить эту волшебную кудель, распутать все нити судьбы. Своим новым внутренним зрением я видела каждую из сестер, причем как снаружи - до последней веснушки, до каждой крохотной реснички, так и изнутри - с их чаяниями, обидами, мечтами. Тереза была романской княжной, и самым большим ее желанием было выйти замуж за двоюродного брата. Как я поняла, близкородственные браки в их краях были запрещены, и девушка страдала. Близняшки Дарья и Марья были дочерьми стольноградского купчика, и в миру их заботило только то, что батюшка на новый сарафан денежку не отсыпал. Данута обреталась под Вавелем, занимаясь ведовством в небольшой деревеньке. А пятая сестра - Йохана, оказалась наперсницей Терезы. Причем про себя она думала противным словом "приживалка". И несмотря на то, что все они были разными, та крошечная капелька крови племени ягг, которая текла в их жилах, позволяла им объединенными силами продолжать традицию - служить Матушке. И еще я понимала, что мне в действе отводилась скромная роль источника силы - всех сестер здорово потрепала погоня. И видела, какой смешной чумазой деревенщиной выгляжу в их глазах. И ничуточки, ничуточки не обижалась. Мне было так невероятно хорошо, что я хотела всю себя отдать на служение, выдавить, выплеснуть до донышка, чтоб пустой оболочкой лечь под ноги богине. И она отвечала мне благодарной лучистой улыбкой, в которой я растворялась, как соль в кипятке.
"Эх, иссушили девку", - донеслось издалека, будто сквозь подушку. "Поспешаем, сестры, уже рассвет… не поминай лихом…"
Пришла в себя я ближе к полудню, лежа на холодной земле возле мертвого кострища.
ГЛАВА 4
Очень зимняя, в которой у героини просыпаются силы и ей предстоит отправиться в путь
Мы-й у свата бували,
Ничего не видали:
Ни пива, ни водки,
Пересохли наши глотки!
Корильная песня
Неслышной и почти незваной, кутаясь в пушистую снежную шаль, аккуратно переступая мягкими меховыми унтами, в Рутению пришла зима. Пора праздная и сытая - время братчины и свадеб. Мохнатые снежинки, похожие на разлапистых паучков, закружили хороводами, реку сковало панцирем блестящего гладкого льда, а в воздухе стали разноситься густые запахи копчений да пирогов.
Ну, это для кого роздых, а для кого времечко над книгами горбатиться. Родственница спуску не дает - учиться заставляет. Говорит, и так много упустила. А про то, что причина была уважительная и что это ее подруженьки меня чуть в могилу не свели - ни мур-мур.
После памятной ночи на Идоловой поляне я слегла. Болталась в сером тумане между жизнью и смертью, почти ничего не слыша и не ощущая. Яга, лишенная покровительства Матушки и оттого непривычно слабая, сбивалась с ног, пытаясь поднять меня отварами и заговорами. А я медленно, неотвратимо угасала. Время от времени приходила в себя, чтоб безучастно отметить горький вкус лекарства или душный жар печи, в которую меня регулярно опускали для лечения, а потом забывалась тяжелым, недобрым сном - меня колотила лихорадка. В бреду приходили ко мне видения, большую часть из которых я не запомнила, являлись странные люди и нелюди… Иравари, которой для бесед теперь не нужно было блюдца, склонялась над лежанкой, укоризненно качала головой, пряча слезы в уголках глаз. Леший укачивал на руках слюнявого рогатого младенца и радостно мне улыбался из угла горницы. Трехликий, как ему и положено, ходил утром на четырех ногах, днем - на двух, а к вечеру отращивал третью. Макошь, почему-то коротко по-мужицки стриженная, подносила ко рту чудную дымящуюся палочку и выдыхала мне в лицо вонючие клубы. Я отмахивалась, надсадно кашляла. "Рано тебе еще, девка, - втолковывала она мне. - Рано, и не ко мне…" И соленый ветер надувал паруса, и крики чаек разносились над бескрайней морской гладью…
А потом все кончилось. Одним прекрасным утром я проснулась затемно, потянулась от души, до хруста, прислушалась к себе и поняла, что абсолютно здорова. Когда, пошатываясь с отвычки, добрела до оконца, стало ясно, что, пока я болела, чернотроп остался позади - Мохнатовку укрыли снежные сугробы.
- Ба, - подняла я голову от толстенного фолианта. - А зачем мне все тридцать три хинских говора знать надобно? Я ж до тех земель в жизни не доберусь, чтоб свою образованность показать.
- А все пригодится, - рассеянно ответила ведьма, хлопоча у плиты, помешивая в чугунке густое травяное варево. - У них завсегда сильные колдуны были, и все, вишь, любили за собой записывать. А тебе хитрый заговор прочесть, или таблицу звездную составить… или кушанье какое чужеземное приготовить - все кусок хлеба.
- Бабуль, а почему ты меня по-элорийски не учишь? Такой красивый язык, и, наверное, уж их маги посильнее хинских сейчас будут.
- Эх, Лутоня. - Яга сняла пробу большой деревянной ложкой, поморщилась и досыпала в чугунок из полотняного мешочка. - Там все не просто…
С истошным петельным визгом распахнулась дверь, в горницу через сени ввалился клуб морозного воздуха, а вслед за ним - уставший Зигфрид.
- Расчистил дорожку, принимай работу, хозяйка.
- Вот еще, буду я ноги лишний раз трудить, - вежливо ответила бабуля. - Разгреб снег, и ладно. Лучше объясни нашей девице, почему я ее элорийскому наречию не обучаю.
Студент не обиделся или просто виду не подал. Скинул в углу на лавку теплый зипун, варежки и, потирая руки, уселся за стол напротив меня. Помолчал, собираясь с мыслями, снял запотевшие в тепле очки.
- Знание этого языка дается только тем, кто хоть раз там побывал.
- Кем дается?
- Не знаю. Просто выходишь из портала и сразу начинаешь понимать чужую речь, будто в голову кто-то нужные слова вкладывает. А потом, даже когда покидаешь Элорию, это знание с тобой остается.
Надо ли уточнять, что мне сразу туда захотелось? Кто ж от такого подарочка откажется? Я-то точно не из таких. Хочу, хочу, хочу…
- Фрау Ягг, - повернулся студент к бабуле. - Может, отпустите со мной внучку на гуляние? Чего-то она бледненькая совсем. Силыч сказал, на площади скоморохи представление давать будут, да и на берегу сейчас весело. Пусть развлечется, а я за ней присмотрю.
Вот оглоед! Бледненькая я ему! Да с моей болезнью бабушка про притирки да замазки забыла. Вот рябые разводы сами собой и пропали. А то, что кожа у меня светлая, - так это порода у нас, яггов, такая. Как бы это на себя незаметно глянуть - в плошку с водой, а еще лучше - в блюдце волшебное? Спросить у Иравари - может, я собой дурна, может, и ни при чем были бабушкины ухищрения? Я засуетилась было, но притихла под тяжелым взглядом родственницы. Ой, не пустит…
- Отчего ж не погулять, коли дело молодое, - неожиданно решила бабуля. - А вечерком к нам приходи - будем твоему ректору ответ писать.
Зигфрид широко улыбнулся.
- Рано радуешься, - окоротила ведьма. - Я еще ничего не решила… Иди пока на дворе подожди. Лутоне приодеться надо.
- Я не буду этой гадостью мазаться, - опасливо пропищала я, указывая на котел, когда за студентом захлопнулась дверь. - Пахнет уж больно… Аж глазам больно, так оно пахнет!
- Вот сейчас как дам в лоб, - пригрозила мне ложкой бабушка. - Сразу начнешь прорицальные зелья от притирок отличать. Учишь ее, учишь… Бестолковка! Кыш с глаз моих, пока не передумала!
Я рысью кинулась к сундуку. Ёжкин кот! Это ж откуда у меня столько барахла насобиралось?
Погода радовала - мороз и солнце. Благодать! Зигфрид чинно топтался у крыльца. Вскинул голову, когда я вышла, уставился во все глаза и даже, кажется, дышать стал с перебоями - через раз. Не нравится? Подумаешь! Сам-то не принц заморский. Небось, всей деревней ему одежу справляли. И зипун, хоть теплый и добротный, но явно с чужого плеча - вон как на локтях-то затерся. Все равно обидно. Поэтому буркнула неприветливо:
- Рот закрой, горло застудишь.
- Ну просто Снегурочка! - отмер парень.
Уф! Значит, все-таки от моей красы ненаглядной ошалел. Я оглядела свою голубовато-белую шубку, поправила на затылке меховую шапочку и про себя помянула добрым словом Ляксея, который мне на эту красоту шкурок насобирал. Эх, жаль, простые катанки обуть пришлось - сапожки не в пример лучше смотрелись бы. Да только вот в такой мороз без пальцев на ногах остаться можно. Так что, как говорит наш староста под третью чарку, здоровье дороже. Я сразу повеселела.
Протиснувшись гуськом на укатанную общую дорогу, мы пошли рядом. Не сговариваясь, повернули направо - к реке. Барон бросал на меня косые взгляды и начинать непринужденную беседу не торопился.
- А она, говорят, совсем дурочка была… - начала я.
- Кто?
- Да Снегурка наша. Знаешь, на другом краю бирюк живет, то ли Роман, то ли Богдан - сейчас не упомню…
Зигфрид попытался поправить очки и покачал головой:
- Нет, не знаком.
- Ну так вот… - продолжила я. - Давно дело было, годков тридцать назад, как раз под конец освободительной войны. Ну, когда наш теперешний князь Стольный град брал, то есть освобождал из рук коварных узурпаторов…
Я села на любимого конька - страсть как люблю истории рассказывать. Зигфрид оказался слушателем благодарным: не перебивал, кивал в нужных местах, даже за локоток меня ухватил, чтоб ни словечка не упустить. А я разливалась соловьем:
- И к делу князюшка подошел с размахом - наемников нагнал видимо-невидимо. И северные варвары были со своими шаманами, и восточные колдуны, и… Да кого только не было! Даже дюжину боевых големов на штурм пустил.
Тут барон так стиснул мою руку, что я вскрикнула:
- Полегче, я-то не из глины!
- Прости, - смутился студент. - Я вашу новейшую историю плохо знаю. Как же ему удалось такое разношерстное войско собрать, да еще и под стены привести?
Вопрос был скользкий, углубляться в него не хотелось, поэтому я ответила кратко:
- Вещуны Трехликого порталы навели. Ты же знаешь, они мастера перемещений…
Зигфрид, видно, хотел еще что-то уточнить, да только я ему вопроса вставить не позволила, затарахтела, как глухарь на токовище:
- А дело было так. Возвращался в далекие жаркие страны докс Шамуил, чьи глиняные великаны сыграли решающую роль при штурме. Доксы считаются в народе людьми прижимистыми, чтоб не сказать - скаредными. Правда это или нет - судить не нам. Только Шамуил полностью народному мнению соответствовал. Он благополучно развеял своих кукол сразу после победы - их транспортировка обошлась бы дороже, получил с князя причитающуюся плату и не торопясь, пешочком, опять же в целях экономии, двинулся в родные края. Путь его проходил через Мохнатовку. На ночлег остановился он в халупке нашего то ли Романа, то ли Богдана. Не, вспомнила - Мирон того деда звать. А чтоб денежку не тратить - заплатил за постой кусочком пергамента.
- С формулой? - ахнул студент.
Я хихикнула:
- Ну да! Одним из тех, которыми он свое воинство оживлял. Докс рассудил, что колдовство слегка повыдохлось, ни на что большое силы его уже не хватит, а бирюку в хозяйстве - в самый раз. Ну дальше ты, наверное, догадался…
- Нет, нет! Требую продолжения истории.
- А дальше - как в сказке. Тогда Мирон еще не отшельничал, хозяйка у него была. Тоже, представь себе, баба скопидомная. Только дед за глину - помощника себе лепить, она в крик: "Ты чего добро переводишь! Лучше печь с того боку подмажь!" Дед в спор, она за ухват. Так до зимы и спорили. А потом Мирон плюнул и слепил девку из снега, оживил ее пергаментом, назвал Снегурочкой. И хорошо слепил - талант у деда оказался. Она у стариков во дворе жила, в избу-то ее боялись заводить, чтоб не растаяла. Красивая, говорят, была - сама беленькая, глазищи синие огромные и русая коса до самой земли. По деревне шла - мужики цепенели. Правда, говорить не могла, только мычала. Видно, дед что-то с заклинанием напортачил.
- Идеальная жена! - закатил студент свои бесстыжие глаза. - Прекрасна, как богиня, и молчалива, как мрамор. Весной она растаяла?
- По легенде, ее Мороз Иванович себе забрал, то ли внучкой, то ли еще кем… Только я думаю, точно растаяла.
- И на основании чего фройляйн делает такие выводы? - продолжал веселиться Зигфрид.
- Ну это же скаредная баба Мирона потом на колобка по сусекам скребла. Скорее всего, ему Снегурочкин пергамент по наследству и перешел.
- А неблагодарная ватрушка, не мешкая, сбежала от своих благодетелей. Эту сказку я записывал, - подвел итог студент. И в подтверждение своих слов пропищал тоненьким противным голосом: - Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.
- Садитесь, фон Кляйнерманн, отлично, - поддержала я игру.
Вот так, дурачась и подначивая друг друга, мы и дошли до цели. На смородиновом крутояре не протолкнуться - гуляет народ. Корочун сегодня - самый короткий день в году. Большой праздник. Нарядные краснощекие девицы вышли себя показать, парни - на красавиц посмотреть, а кто постарше и посолиднее - развеяться, отдохнуть от целого года тревог и забот. Песни-пляски, снежки да салазки, прямо на середине реки расчистили мужики место под каток. Ходит-бродит с лотками промеж гуляющих торговый люд - кому прянички, кому конфеты-мармелады или печенье, а кому и чего покрепче да пожиже - на любой вкус товар сыщется, на любую мошну. И разносится над толпой веселая морозная песня:
Ах ты, зимушка-зима,
Ты холодная была.
Ты холодная была,
Все дорожки замела.
Э-эй да люли,
Все дорожки замела.
Все дорожки и пути,
Негде всаднику пройти.
Э-эй, да люли,
Негде всаднику пройти.
Зигфрид с кем-то здоровается, отвечает на поклоны, улыбается. Почти своим стал студент. Угол ему у себя Платон Силыч выделил, столоваться с домашними завсегда приглашает. Значит, барону в нашей деревне почет и уважение. А может, староста его женить надумал? А что? У Силыча три дочери на выданье. Не все ж им по вечерам под окнами прясть в ожидании суженого. И на меня деревенские внимание обращают. Только внимание неприветливое, настороженное. Ну да ничего, мы привычные… Однако бессмысленное хождение начало меня утомлять.
- Пошли хоть на ледянке скатимся, - дернула я студента за рукав.
- Твоей бабушке обещано было, что озорничать не позволю, - поморщился Зигфрид. - Слаба ты еще для таких подвигов.
- Ну, тогда хоть леденец на палочке купи… - заныла я.
Спутник только кивнул и ринулся в толпу лотошников. У кого-то характер от мороза, видно, портится. Ну чего ему стоило прокатиться по обледенелому желобу аж до другого берега, да с ветерком, с гиканьем, с посвистом молодецким? А то бродим тут на веселом празднестве, будто нам сто лет в обед. Бабуля, вишь, ему не велела! Тоже подлиза знатный. Носятся со мной, как с тухлым яйцом, уже которую седмицу.
- Ой, девки, глядите, как ведьмина внучка расфуфырилась, - донесся до меня визгливый злобный голосок. - Небось всю восень морду в щелоке держала.