В этом потустороннем свете кухня превратилась в собственный негатив, состоящий из резкой белизны и плоских наичернейших теней. Мэрибет была черной фигурой, парящей в потоке света. Крэддок же, который стоял над ней, закрывая лицо руками, выглядел как жертва атомного взрыва в Хиросиме абстрактный набросок человека в полный рост, нарисованный пеплом на черной стене. Над кухонным столом бумажные листки все кружились в странном танце, но они почернели и стали похожи на стаю ворон.
Мэрибет повернулась на бок и подняла голову. Уже не Мэрибет – это была Анна. Из глаз ее лился свет, а лицо было строгим, как Судный день.
– Зачем? – спросила она. Крэддок зашипел:
– Убирайся. Возвращайся обратно.
Он раскрутил свой маятник на цепочке. Полумесяц лезвия засвистел, вычерчивая в воздухе кольцо серебряного огня.
Анна стояла у порога сияющей двери. Джуд не видел, как она поднялась. Только что лежала на полу – и вот уже стоит. Наверное, время опять двигалось скачками. Время больше не имеет значения. Джуд поднял руку, чтобы защитить глаза от невыносимого сияния, но свет лился отовсюду, спрятаться от него было нельзя. Джуд видел кости своей ладони. Кожа на них была как мед – того же цвета и прозрачности. Его раны: порез в щеке, обрубок указательного пальца пульсировали болью одновременно глубокой и восхитительной. Он думал, что сейчас закричит от страха, от радости, от шока – от всего вместе и от чего-то еще большего. От благоговения.
– Зачем? – повторила Анна, приблизившись к Крэддоку.
Он хлестнул в ее сторону цепочкой, и изогнутое лезвие прочертило на лице Анны длинный порез от угла правого глаза, через нос и до самого рта. Но оттуда полилась не кровь, а то же белое сияние, и там, где свет попадал на Крэддока, призрак начал дымиться. Анна наступала на него.
– Зачем?
Крэддок завопил, когда Анна заключила его в кольцо своих рук. Завопил и снова чиркнул бритвой, на этот раз по груди девушки, но лишь открыл новый источник сияния. Прямо в лицо мертвеца хлынул поток беспощадного света. Свет сжигал его, как сжигал все на своем пути. Вопль Крэддока был оглушительным. Джуд подумал, что его барабанные перепонки сейчас лопнут.
– Зачем? – спросила Анна и прижалась губами ко рту Крэддока, а из провала двери выскочили две черные собаки – собаки Джуда, гигантские псы из черного дыма и тени, с чернильными клыками.
Крэддок Макдермотт сопротивлялся, вырывался из рук, отталкивал Анну, но она увлекала его назад, в дверь, а вокруг его ног носились черные собаки. На бегу они растягивались и разматывались клубками черной шерсти, обвивали собой Крэддока и привязывали его к Анне. Привязывали покойника к мертвой девушке. Когда призрак уже исчезал в нездешнем сиянии, Джуд увидел, как голова Крэддока треснула и из нее вырвался столб белого света – такого мощного, что по краям он казался голубым. Столб ударил в потолок. Известка в том месте почернела и пошла пузырями.
Анна и Крэддок упали в открытую дверь и исчезли.
Бумаги, что кружились над кухонным столом, с тихим шелестом упали вниз и собрались в стопку почти на том же месте, с которого взлетели. В наступившей тишине Джуд различил тихое то ли гудение, то ли пение – глубокую мелодичную пульсацию. Он не столько слышал ее, сколько чувствовал всеми внутренностями. Она поднималась и опадала, поднималась и опадала, накатывала волнами нечеловеческой, но приятной музыки. Джуд не знал инструмента, способного произвести подобные звуки. Они скорее походили на музыку шин, визжащих по асфальту. Это низкое, мощное звучание ощущалось даже кожей. От него вибрировал воздух. Казалось, что его производил свет, льющийся из неровного прямоугольника на полу. Джуд поморгал, всматриваясь, где же Мэрибет. "Смерть требует своего". Джуд поежился и не сразу сумел собраться с мыслями.
Нет. Она еще не умерла, когда открывала дверь минуту назад. Джуд не мог допустить, что она просто исчезла, не оставив ни следа. Он пополз вперед. Теперь он был единственным живым существом в кухне. После всего, что с ним произошло, тишина казалась более невероятной, чем проход между мирами. Джуду было больно: больно рукам, больно лицу, по груди гуляла обжигающая ледяная щекотка. Но Джуд не сомневался: если ему суждено умереть от сердечного приступа, это уже случилось бы. Кроме несмолкающего неземного пения, в доме не раздавалось ни звука. Джуд слышал только свое тяжелое свистящее дыхание да шлепанье ладоней по полу. Один раз он различил, как его собственные губы произнесли имя Мэрибет.
Чем ближе он подползал к свету, тем труднее было смотреть на него. Он зажмурился, но и с закрытыми глазами продолжал видеть свет, как сквозь занавес из тонкого серебристого шелка. Сомкнутые веки не были преградой для сияния из того мира. Нервные окончания за глазными яблоками пульсировали в такт музыке бесконечности.
Не в силах больше выносить слепящее сияние, Джуд повернул голову в сторону, но продолжал двигаться вперед. Поэтому он не заметил, что дополз до края открытой двери. Он оперся руками об пол, но пола уже не было. Мэрибет – или Анна? – висела над дверным проемом, словно там лежало стекло, но Джуд провалился вниз, как осужденный проваливается сквозь подмостки виселицы. Он даже не успел вскрикнуть перед тем, как исчезнуть в сиянии.
Ощущение падения – тошнотворная невесомость в животе и корнях волос – еще не прошло, однако он уже осознает, что свет не так ярок, как раньше. Он козырьком приставляет руку ко лбу и мигает в пыльном и желтом солнечном сиянии. Он прикидывает время – наверное, часа три – и каким-то образом понимает, что он на Юге. Джуд снова в своем "мустанге", на пассажирском сиденье. За рулем – Анна, она мурлычет что-то себе под нос. Двигатель тихо и сдержанно урчит – "мустанг" в отличной форме. Он словно только что выкатился из магазина тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.
Они проезжают милю или около того, оба молчат. Наконец он узнает дорогу – шоссе 22.
– Куда мы едем? – спрашивает он.
Анна прогибает спину, разминая позвоночник. Руки она держит на руле.
– Не знаю. Я думала, что мы просто катаемся. А куда ты хочешь поехать?
– Да все равно. Как насчет Чинчубы?
– А что там?
– Ничего. Просто место, где хорошо посидеть, послушать радио, посмотреть на пейзаж. Как тебе такой вариант?
– Как в раю. Должно быть, мы в раю.
После этих слов у Джуда в левом виске зарождается боль. Он не хочет, чтобы она так говорила. Они не в раю. Даже думать об этом не надо.
Некоторое время они едут по старому, потрескавшемуся, узкому шоссе. Потом Джуд замечает впереди правый поворот и указывает на него Мэрибет. Она без слов сворачивает вправо. Теперь дорога грунтовая, и деревья растут вдоль самой обочины, нависают над проезжей частью, образуя туннель густого зеленого света. Тени и солнечные пятна скользят по ясному лицу Мэрибет с тонко вырезанными чертами. Она выглядит спокойной и уверенно правит большой мускулистой машиной, довольная тем, что впереди у нее целый день без забот и дел кроме, может быть, одного – припарковаться в приятном месте и послушать музыку вместе с Джудом. Когда Анна превратилась в Мэрибет?
И, словно он задал этот вопрос вслух, она оборачивается к нему и смущенно улыбается.
– Я ведь пыталась предупредить тебя, помнишь? Две девушки по цене одной.
– Точно, предупреждала.
– Я знаю эту дорогу, – говорит Мэрибет без тени южного акцента, что так колоритно окрашивал ее речь в последние дни.
– Ну да. Я тебе говорил. Дорога на Чинчубу.
Она бросает на него знающий, удивленный, слегка смягченный жалостью взгляд. Потом, будто он ничего не сказал, Мэрибет продолжает:
– После всего, что я слышала об этой дороге, я ожидала гораздо худшего. Она ведь называется "ночной", а здесь совсем не ночь. Хотя, может, для кого-то и ночь.
Он морщится – еще один резкий укол боли. Он хочет уверить себя, что она запуталась и ошибается относительно того, где они сейчас. Ведь могла же она ошибиться. Здесь не только день вместо ночи – эту грунтовку и дорогой-то назвать трудно.
Через минуту они едут уже не по дороге, а по двум ухабистым канавам, разделенным полосой травы. "Мустанг" поминутно цепляет кочки то бампером, то днищем. Они проезжают мимо остова светлого грузовика, оставленного догнивать под ивой. Его капот поднят, железные внутренности скрылись под зарослями травы. Джуд не оборачивается, чтобы рассмотреть грузовик.
За следующим поворотом пальмы и кусты отступают. Мэрибет нажимает на тормоз, и "мустанг" медленно двигается вперед, все еще оставаясь в прохладной тени. Под шинами приятно похрустывает щебенка. Джуд всегда любил этот звук. Его все любят. Впереди – неширокий луг, а за ним открывается грязно-коричневый разлив озера Понтчартрейн. Воду ерошит несильный ветерок, гребни волн поблескивают полированной сталью. При виде неба Джуд несколько озадачен: оно равномерно и ослепительно белое, оно так наполнено светом, что на него невозможно смотреть. Невозможно понять, в какой стороне солнце. Джуд отворачивается, прикрывает глаза рукой. Боль в левом виске усиливается, бьется вместе с пульсом.
– Проклятье, – говорит он. – Это небо.
– Здорово, правда? – говорит Анна из тела Мэрибет. – Так далеко все видно. Можно смотреть в него вечно.
– Я ни черта не вижу.
– Да, ты береги глаза, – говорит Анна, но за рулем по-прежнему Мэрибет, это ее губы шевелятся. – Тебе нельзя смотреть туда. Пока нельзя. Нам тоже трудно оглядываться назад в ваш мир. Может, ты заметил у нас черные линии поверх глаз. Это что-то вроде солнцезащитных очков для живых покойников. – Сравнение смешит ее, она смеется хриплым, грубоватым смехом Мэрибет.
Она останавливает машину на границе леса и поля, выключает двигатель. Окна опущены. Воздух, заливающий машину, сладко пахнет прогретыми на солнце кустами и травой. Под этой сладостью Джуд различает тонкий аромат озера Понтчартрейн – прохладный и болотный.
Мэрибет склоняется к Джуду, кладет голову ему на плечо, обнимает за талию, а потом начинает говорить своим собственным голосом:
– Как бы мне хотелось вернуться вместе с тобой. – Его пробирает ледяная дрожь.
– Что это значит?
Она смотрит на него с любовью.
– Эй. Я думала, мы уже обо всем договорились, Джуд. Мы ведь договорились?
– Прекрати, – говорит Джуд. – Никуда ты без меня не поедешь. Ты остаешься со мной.
– Не знаю, – говорит Мэрибет. – Я так устала. Обратная дорога очень длинная, не знаю, хватит ли у меня на это сил. Клянусь, машина едет не на бензине, а на мне. Я уже почти пуста.
– Перестань так говорить.
– Кажется, мы собирались послушать музыку.
Он открывает бардачок, нащупывает кассету. Это сборник демозаписей, его личная коллекция. Его новые песни. Он хочет, чтобы Мэрибет послушала их. Начинается первая песня – "Выпьем за мертвых". Перезвон гитарных струн окреп, возвысился до гимна в стиле "кантри" – сладкозвучный и одинокий госпел, песня скорби. Черт, как болит голова, теперь уже оба виска; глаза ломит. Будь проклято это невыносимо яркое небо.
Мэрибет выпрямляется в кресле, но это не Мэрибет, а снова Анна. Ее глаза наполнены светом. Они наполнены небом.
– Весь мир состоит из музыки. Мы – струны лиры. Мы резонируем. Мы поем вместе. Это прекрасно. Вместе с ветром, дующим мне в лицо. Когда ты поешь, я пою с тобой, любимый. Ты ведь знаешь это?
– Перестань, – просит он. Анна снова берется за руль и заводит машину. – Что ты делаешь?
Мэрибет протягивает с заднего сиденья руку и сжимает его пальцы. Они разделились – они стали двумя разными людьми, впервые за много дней.
– Джуд, мне пора. – Она тянется к нему, прижимает к его губам свои губы. Они холодные и дрожат. – Ты выходишь здесь.
– Мы, – говорит он. Когда она пытается забрать свою руку, он не отпускает, сжимает крепче, пока не ощущает, как под ее кожей гнутся кости. Он целует ее и повторяет: – Мы выходим здесь. Мы. Мы.
Снова под колесами шуршит щебенка. "Мустанг" катится вперед под этим открытым небом. Переднее сиденье захлестывает мощное белое сияние, оно стирает весь мир вне машины, не оставляя ничего. И даже внутри Джуд, приподняв веки, почти ничего не видит. Боль, полыхающая в черепе, ошеломляет его, приводит в восторг. Он не выпускает руку Мэрибет. Она не уйдет, если он не отдаст ее. И этот свет – боже, сколько света. Что-то случилось со стерео; его песня то слышна, то пропадает, заглушаемая глубокой и низкой гармонической пульсацией – той неземной музыкой, которую Джуд слышал перед падением в дверь между мирами. Он хочет заговорить с Мэрибет, попросить у нее прощения за то, что не сдержал обещания. Он хочет сказать, что любит ее, любит всем сердцем. Но голос куда-то пропал, и Джуд не в силах думать из-за света, бьющего в глаза, и музыки в его голове. Ее рука. Он по-прежнему держит ее за руку. Он снова и снова сжимает пальцы Мэрибет, пытаясь заменить слова прикосновением, и она в ответ тоже сжимает его руку.
А в сиянии света Джуд видит Анну, которая переливается и дрожит как язык пламени. Он смотрит, как она отворачивается от руля, и улыбается ему, и тянется к нему, и кладет ладонь поверх его руки, сжимающей пальцы Мэрибет, и потом говорит:
– Черт возьми, похоже, этот волосатый сукин сын пытается сесть.
Джуд заморгал от резкого болезненного белого луча офтальмоскопа, направленного ему в левый глаз. Он попытался сесть, но кто-то положил ладонь ему на грудь и придавил его к полу. Он хватает ртом воздух, как форель, только что вытащенная из озера Понтчартрейн и выброшенная на берег. Он однажды говорил Анне, что хорошо бы вдвоем поехать на рыбалку на озеро Понтчартрейн. Или он говорил это Мэрибет? Он не помнил.
Офтальмоскоп убрали, и Джуд стал смотреть на покрытый пятнами плесени кухонный потолок. Говорят, сумасшедшие иногда проделывают дыры в собственном черепе, чтобы выпустить демонов и уменьшить невыносимое давление мыслей. Он понимал их. Каждое биение сердца было сокрушительным ударом, сотрясающим нервные окончания в глазах и висках. Так заявляла о себе беспощадная жизнь.
Над ним замаячил пятачок, розовая свиная морда непристойно ухмыльнулась и произнесла:
– Ни фига себе. Вы знаете, кто это? Это же Джудас Койн.
Кто– то другой потребовал:
– Уберут отсюда свиней или нет?
Под негодующий визг свинью оттащили в сторону. В поле зрения Джуда появилось лицо с аккуратной каштановой бородкой и внимательными ласковыми глазами.
– Мистер Койн? Лежите спокойно. Вы потеряли много крови. Сейчас мы переложим вас на каталку.
– Анна, – проговорил Джуд прерывающимся свистящим шепотом.
В голубых глазах молодого мужчины промелькнула боль и что-то вроде извинения.
– Так ее звали?
Нет. Нет, Джуд ошибся. Ее звали не так, но ему не хватало воздуха в легких, чтобы поправиться. Потом до него дошло, что мужчина, склонившийся над ним, говорил о девушке в прошедшем времени.
За Джуда ответила Арлин Уэйд.
– Он говорил, что ее звали Мэрибет.
С другой стороны возникло лицо Арлин с комически большими глазами в линзах очков. Она тоже говорила о Мэрибет в прошедшем времени. Джуд снова попытался сесть, но бородатый санитар держал его крепко.
– Тебе нельзя садиться, дорогой, – сказала Арлин.
Раздался металлический стук, и Джуд посмотрел вперед, вдоль своего тела, распростертого на полу. Группа людей катила мимо него тележку с носилками. На металлической подставке висел мешок капельницы, набухший кровью. С пола Джуд не мог видеть человека, лежащего на каталке, но он заметил, что из-под простыни свесилась рука. От инфекции, обезобразившей кисть Мэрибет, не осталось и следа. Ее маленькая худая ручка безвольно покачивалась в такт движениям каталки, и Джуд вспомнил о девушке из того порнофильма с убийством: о том, как ее тело после смерти стало как будто бескостным. Один из санитаров, толкавших каталку, глянул вниз и увидел, куда смотрит Джуд. Он положил руку Мэрибет на носилки и подоткнул простыню. Каталка скрылась из виду. Возбужденные и приглушенные голоса санитаров доносились теперь из передней.
– Мэрибет? – только и смог шепнуть Джуд чуть слышно, выдохнув с болью.
– Ей пора в путь, Джастин, – сказала Арлин. – За тобой приедет другая машина.
– В путь? – повторил Джуд. Он ничего не понимал.
– Они больше ничего не могут для нее сделать здесь. Ей пора. – Арлин похлопала его по руке. – За ней уже приехали.
Живой
Двадцать четыре часа Джуд пребывал между забытьем и явью.
Однажды он очнулся и увидел, что в дверях палаты стоит его адвокат Нэн Шрив и беседует с Джексоном Брауном. Джуд встречал Брауна раньше, на одной из церемоний вручения "Грэмми". Он тогда выскользнул посреди мероприятия в туалет и, стоя над писсуаром, случайно поднял глаза и увидел, что в соседний писсуар мочится Джексон Браун. Они лишь кивнули друг другу, даже не сказав "привет", и Джуд не понимал, что Джексон делает сейчас в Луизиане. Может быть, у него концерт в Новом Орлеане, он услышал, что Джуд едва не погиб, и приехал выразить сочувствие? Возможно, Джуду придется принять целую процессию рок-звезд, если они надумают заскочить на минутку и пожелать ему скорейшего выздоровления. Джексон Браун был в строгом костюме – синий блейзер, галстук, – а на поясе, рядом с револьвером в кобуре, у него висел золотой жетон. Джуд не стал сопротивляться, когда его веки захотели отдохнуть. Он закрыл глаза.
Чувство времени совершенно исчезло. Когда он снова проснулся, рядом сидела еще одна рок-звезда: Диззи. С черными пятнами поверх глаз, со следами СПИДа на лице. Диззи протянул руку, и Джуд сжал ее.
– Не мог не зайти, приятель. Ты всегда был рядом в трудную минуту, – сказал Диззи.
– Рад видеть тебя, – ответил Джуд. – Я скучал.
– Что? – не поняла медсестра, стоящая по другую сторону кровати.
Джуд обернулся. Он и не знал, что она там стоит. Снова обратив взгляд на Диззи, он обнаружил, что его рука сжимает пустоту.
– С кем ты разговаривал? – спросила сестра.
– Со старым другом. Не видел его с тех пор, как он умер. – Она фыркнула.
– Придется сократить твою порцию морфина, дружок.
Чуть позже появился Ангус, прошествовал через палату и скрылся под кроватью. Джуд звал его, но Ангус так и не вылез, просто сидел там, постукивая хвостом по полу. Этот стук совпадал с биением сердца Джуда.
Джуд не знал, какая знаменитость или чей призрак окажется рядом с ним в следующий раз. Когда он снова открыл глаза, то удивился тому, что в палате, кроме него, никого нет. Он лежал на четвертом или пятом этаже больницы Слиделла. За окном катило волны озеро Понтчартрейн, синее и холодное в свете приближающегося вечера. Береговую линию облюбовали журавли; ржавый танкер упорно полз куда-то на восток. И в тот миг Джуд осознал, что чувствует запах озерной воды. Он заплакал.
Справившись с эмоциями, он вызвал сестру. Вместо нее пришел врач – очень усталого вида чернокожий мужчина с грустными покрасневшими глазами и бритой головой. Тихим печальным голосом он стал рассказывать Джуду о состоянии его здоровья.
– Бэмми уже сообщили? – перебил его Джуд.
– Кто это?
– Бабка Мэрибет, – сказал Джуд. – Если ей еще не сказали, я хочу сам это сделать. Бэмми должна знать, что произошло.
– Может быть, вы скажете нам ее имя и номер телефона? Кто-нибудь из сестер может позвонить ей.
– Лучше я сам.