Староста смущённо сиял, предвкушая удовольствие. Старостой его называли по старой памяти - пятнадцать лет бессменно на посту старосты цеха красильщиков, и уже восемь лет на пенсии. Жизнь пенсионера оказалась скучна необычайно, а с тех пор, как пять лет назад умерла его жена, стала и совсем пресной. Всех развлечений - сходить с райном Гортом в корчму, выпить да до дому прогуляться. Но, с тех пор, как некому стало его ругать за столь весёлое времяпровождение, даже эта скромная программа утратила больше половины своей привлекательности. А тут вечеринка, и даже с песнями! Он помнил, было здесь что-то музыкальное в первое время после открытия, но не прижилось. И уж конечно не сама райя Мелисса тогда этим занималась. Ах, как интересно!
Лиса отодвинула ширму в углу, откинула крышку клавира, уселась, сказала: "Ща, ща всё будет", пробежалась пальцам по аккордам и заиграла что-то залихватское, почти разбойничье:
Там, где прошлась Рука Короны,
Закон никто не смеет нарушать!
Служу Короне!
В Мире закон, пока на Троне
Корона (бряк!)
И Перелеска мать,
Святая мать!
Райн Горт с недоумением смотрел на ручку от кружки, оставшуюся у него в руке. И чем теперь об стол стучать? К третьему куплету райнэ уже вслушались, спелись, всё уже получалось слаженно, все как-то воодушевились, зарумянились - и тут такой облом!
Лиса колотила по клавишам, пальцы путались, получалось довольно фальшиво, но её это не смущало - зато громко! И мелодию ведь можно узнать? Можно! Вот и… А за спиной орут в четыре голоса, и всё нормально, всё нормально, вот так! Вот так! Вот так! И самой орать погромче, тогда, может, пройдёт это идиотское чувство нереальности происходящего, от которого хочется побиться головой об стену или, хотя бы, крепко ущипнуть себя, и щипать каждую минуту, потому что, как только боль проходит, опять начинает казаться, что спишь…
Там, где прошлась Рука Короны
Спокойно дети райнэ могут спать!
Служу Короне!
Жизнь хороша, когда на Троне
Корона
И Перелеска мать,
Святая мать!
На четвёртом куплете "Святая мать" незаметно преобразовалась в "Такую мать", впрочем, на общем настрое это не сказалось. На пятом куплете со второго этажа тихо спустилась Птичка. Её облик здесь был вопиюще неуместен. Бирюзовое платьице с белым воротничком, белокурые локоны водопадом, весенней зелени глаза эльфийского разреза… Она с изумлением озирала шумный бардак в углу у клавира, обломки стола в простенке между окнами в сад… Райнэ по очереди замолчали и завиноватились. Поэтому последнее "Та-ку-ю мать!" Лиса, сидевшая к залу спиной, гаркнула в гордом одиночестве и повернулась, удивлённая тишиной, едва не слетев со стула.
- Ма-аам? - осторожно поинтересовалась Птичка. Глаза её, и так большие, заняли, казалось, пол-лица. Лиса тихо, довольно захихикала в ладошки.
- Твоя мать пьяна! - заявила она, погрозив Птичке пальцем, - И бузит! - она кивнула и опять захихикала в кулачок.
- Да что ты! - саркастически хохотнула Птичка. - А я-то сижу и думаю - что так тихо в доме?
- Ага, - довольно кивнула Лиса. - У меня тут небольшая такая истерика случилась… Не-не, всё нормально, всё нормально! - замахала она руками на встревожено напрягшееся лицо девушки. - От радости, чесслово! Я тебе завтра расскажу! Всё-о расскажу! Просто, благословенные мне нечаянно коньяку вместо воды налили. А теперь я пытаюсь портер… потере… в себя придти, в общем. Очень громко, да? - виновато посмотрела она на Птичку. Та, задрав брови, повела подбородком "Ну-у…" - Нет, понимаешь, если я орать не буду, я ведь на кровати прыгать начну или на столе плясать - душа просит! - бессильно развела Лиса руками.
- Это… э-э-э… - Птичка, еле сдерживая хохот, показала на обломки стола. - Вот так? Это уже?..
- А-а-а! Не-е-е! Это не я, - расплылась Лиса в довольной улыбке. - Это был Гром, - таинственно сообщила пьяная мать, многозначительно расширив глаза.
- Гро… - поперхнулась Птичка. - Сюда что - молния ударила? - дико огляделась она. Лису согнуло от хохота.
- Нет-нет, райя, молнии не было. Только Гром, - ласково помаргивая, поспешил уверить Птичку староста, взглядом ища поддержки у остальных благословенных. Птичка недоверчиво на него покосилась и опять вопросительно уставилась на мать.
- Ох, - досмеялась та. - Я тебе завтра расскажу, ладно? Я сейчас ещё чуть-чуть побузю… побужу… на ушах похожу, в общем - и спать лягу, чесслово! Потерпите полчасика, ладно? Книжку там почитайте, что ли…
- Да Ника спит уже, бузи ты сколько хочешь! Когда-то ж надо начинать! - фыркнула Птичка. - Всё дети да работа! Сколько времени зря потеряла - подумать страшно! - ехидничала она от облегчения: зря напугалась. Всё с мамой в порядке. Ну кривая, да, но не плачет, а просто песни орёт - это самое главное. Ну, смешная очень, да, но этих райнэ Птичка помнила, при них можно, ничего страшного. Вот и ладно. Главное - чтобы не плакала, а остальное можно пережить. Больше всего Птичка боялась маминых слёз. Пожалуй, это было единственным, чего она по-настоящему боялась. - Только дом-то уж пожалей, не разноси по брёвнышку!
- Ни-и! Я аккуратненько! - заверила её Лиса.
- Пронумеруешь? Типа, брёвнышки? Ну-ну! - ехидно хихикнула Птичка, и пошла наверх, покосившись на останки стола.
- Вот вредная! - проворчала Лиса. - Эх! Не дали допеть такую вещь хулиганскую! Дайте хоть компоту, что ли. А вы наливайте, райнэ, наливайте! Только кран потом нормально заверните, а то лужа будет - и уплывёт моя корчма в далёкие края, по пивной реке к пивному морю… - пригорюнилась она.
- Райя Мелисса, а что-нибудь душевное?.. - заморгал глазками староста, опять оживший с уходом Птички: серьёзная дочь у райи Мелиссы, могла и выгнать всех, и маму спать увести - она такая, она может…
- Да душевное - оно всё тоскливое такое, - скривилась Лиса, обвела глазами аудиторию… и поняла: душевному быть. - Ну, потом не жалуйтесь, - пригрозила она и повернулась к клавиатуре. Полились аккорды по нисходящей.
"Дастся им полною мерою"
Только не сказано - чьей.
Святый мой! Я не верую.
И отзови палачей.
Сам. Я себя не помилую.
Выпью своё до дна.
Налита гневом и силою
Будет мне чаша дана.
Сам пред собою отвечу я.
Нет страшней судии
Чем в зеркале памяти встреченные
Глаза в пол-лица. Свои.
Тишина. Потом на выдохе в четыре голоса: "Ещё!" Лиса удивлённо обернулась. Спины у райнэ распрямились, плечи развернулись, а на лицах такое выражение… А глаза… Голодом горят глаза! Голодом по работе души. Тем, что накапливается от жизни в маленьком городке, в котором ничего, совсем ничего и никогда не происходит, а все великие дела, все свершения - где-то там, за горизонтом, далеко-далеко. И не было, и нет никакой возможности сбежать туда, за горизонт, потому что раньше была семья, а теперь возраст. И всё, что осталось в жизни - видеошар и выпивка в корчме с приятелем по вечерам. И даже воспоминаний о великих делах не осталось, потому что не было их - великих. Была размеренная "достойная" жизнь, в которой и вспомнить-то не о чем - день за днём, год за годом. Когда, в какой момент жизни происходит переоценка ценностей? Когда мечта о великой любви превращается в поиск того, с кем удобно жить, и кто-то заводит себе жену, а кто-то кошку? А великий подвиг - это встать утром с постели и пойти на работу - и так каждый день. И смотрят они сейчас на Лису, как на существо, той юношеской мечте причастное, каким-то образом сумевшее её воплотить. А ведь так и есть, поняла вдруг Лиса. Пусть и достался крохотный ломтик, меньше двух месяцев, пусть и обошёлся в море слёз - но у неё это БЫЛО, а у них - нет. Ни у кого. Да, Донни, прав ты был, ой, как прав, вампирюга гоблинский, подумала Лиса. Память - это огромное достояние, даже если вспоминать нестерпимо больно. А видел бы ты меня сейчас - изоржался бы, зараза! Сижу кривая в занюханной корчме (пусть в своей, но в корчме же!), пою душещипательные опусы, сонм ценителей - четыре алкаша! Зато как ценят! Лысый дроу! А ведь скажи им сейчас: "Ребята! Айда в Столицу, Дворец брать будем!" - и ведь пойдут! А может и возьмут - вон глаза-то как горят! Однако! Нет, наверно, всё-таки хорошо, что у большинства людей юношеские мечты проходят с возрастом. А если не проходят, получается… Найджел. Вот только рассадника Найджелов мне здесь и не хватало. Нафиг-нафиг! Надо им чё-нить полегше, в философию!
Укройся в сени тополей,
Попробуй стать ясней и проще,
Чем тот неуловимый росчерк
Стрижа над маревом полей.
Пусть снизойдёт не сон - покой,
А с ним и мудрая неспешность
И до того, что все мы грешны,
Дойдём своею головой.
Винить не станем никого
В смешных и глупых наших бедах
И может Вечность на беседу
Зайдёт в один из вечеров.
Одарит тайной бытия
В неторопливости беспечной
Прими, как благо, быстротечность.
Пройдём, как дождь, и ты, и я.
Староста рыдал, уткнувшись в плечо одного из незнакомых райнэ, тот его успокаивал, сам подозрительно хлюпая носом. Второй незнакомец и райн Горт сидели, тесно обнявшись, и задумчиво кивали в такт, глядя вдаль сквозь стену.
- Допивайте, райнэ, - сказала Лиса. - Извините, но мне пора спать, - и закрыла крышку клавира.
- Ах, райн Горт, какая женщина! - всплёскивал райн староста коротенькими ручками с толстенькими пальчиками. Они с райном Гортом неторопливо шли по улице. Стемнело, светляки, закреплённые на стволах деревьев, бросали на дорогу ласковый жёлтый свет. - Мне бы лет пятнадцать хоть сбросить, я бы… Эх! И ведь всё сама, всё! И девчонок своих поднимает, и такие они - не скажешь ведь, что при корчме растут! Да "Золотой лис" и корчмой-то назвать сложно - какая-то публика тут собирается, приятная такая, не находите? Даже удивительно! Как будто всякая дрянь, шваль всякая, просто… не хочет сюда идти - и всё!
- Да я, райн староста, тоже это заметил. И очень даже вам благодарен, что это место мне показали, только сюда теперь и хожу. Вы ж помните, рядом с домом у меня ресторанчик? Так и обсчитают, и накормят, обойди Жнец, неизвестно чем. И драки у них, что ни вечер - того гляди зашибут, а мы с вами уж люди в возрасте, не до того нам. Лучше уж сюда прогуляться, да в живых остаться! Вот только повариха эта, райя Рола - ну очень решительная женщина оказалась! - он на ходу потёр коленку. - А так - правда ваша, райн староста, что ж тут скажешь!
Казарма Руки Короны
Ланс Громад дэ Бриз, ординар
Гром стоял, опираясь одной рукой о стол, другой - на спинку кресла, и нависал над сидящим в кресле существом. Он вообще это любил - нависать. И, надо сказать, хорошо получалось. Иногда. А вот говорить не любил. Но пришлось научиться. За последние восемь лет. Да. Потому что существо в кресле только на Грома и реагировало. Ну, на родителей ещё, но до родителей дойти - это ж его ещё заставить надо. А заставляет кто? Гром. Вот то-то и оно. А такого поди - заставь! На языке мозоль получишь! Его пожрать-то заставить хоть раз в день - и то с ума сойдёшь! А уж пойти куда-нибудь, кроме рейда - вообще дохлый номер…
- Слышь, лягуха! Хватит в чернилах плавать!
- Отстань.
Существо что-то писало. Пыталось. Очень тяжело заниматься осмысленной деятельностью, когда над тобой кто-то нависает. Особенно, когда этот кто-то - Гром.
Внешностью сидящий в кресле, мягко говоря, не блистал. Если это был эльф - то очень странный эльф, гротескный, почти уродливый. Серые, висящие паклей волосы. При ближайшем рассмотрении можно было обнаружить, что они вымыты и даже расчёсаны, но это их не спасало. Пакля и пакля. Серая кожа, тёмные круги под глазами. Сами глаза цвета засохшего лишайника на камнях, будто припорошенные пылью, а во взгляде даже тоски нет - только скука и равнодушие. Смерть вообще чрезвычайно скучное состояние. Заострившийся нос, похоже, даже ставший крючковатым, бескровные губы. Сутулые плечи - почти горбатый. Не тонкие и изящные, а откровенно тощие длинные руки с костлявыми пальцами, похожими на паучьи лапки.
- Слушай, ты, жаба коронованная! Напяливай портки на тощий зад - и пошли давай!
- Гром, отвяжись! У меня работа стоит!
- Вот прямо это вот… Прямо стоит? А ты класть не пробовал? - эльф страдальчески завёл глаза. - Да нет, в смысле - положить, - пытался донести Гром своё мнение о том, что нужно сделать со стоящей работой. - В смысле положи - и пусть полежит! Она ж не этот, как его? В общем, сама не встанет…
- Громила! Отвянь от меня со своими изысками в похабщине! Мне отчёт писать надо! И так на три дня в ящик сыграл, а сдавать послезавтра - кровь из носу.
- Вставай, квакша давленая! Я тебя обещал привести - и приведу! А не то - дам по башке и принесу, понял? Потому как обещал, да! И чего сразу похабщина-то? Игрушка такая есть - вот видишь, какая штука: не вспомню никак название. Нележайка, что ли? Непокладка? Неприляжка?
- Уйди-и! - застонал эльф. - Не приляжь-ка с шилом в жопе! Неваляшка это называется! Ты отвяжешься или нет?
Гром почесал кончик носа и опять навис:
- А чем оно лучше-то? По-моему - так мои названия гора-аздо лучше. Мне вот нележайка больше нравится! Видишь, какая штука - одно дело не лежать, а тут - не валяться! Не люблю я, когда что-то валяется, нехорошо это…
- О-о-о! - застонал эльф, хватаясь за голову.
- Квакля! Я тебе хоть раз лажу впаривал? Нет! Раз я тебе говорю - пошли - значит вставай и, это, двигай. И отчёт твой я тебе сам напишу, да. Завтра. А ты подпишешь. Ты ж всё равно не помнишь, чем кончилось - по башке огрёб и лёг под кустик, такой весь тихий из себя! Вставай давай, пошли давай.
- Ну не хочу я никуда, понимаешь? Я и у родителей два месяца не был - они обижаются уже, я знаю - но не хочу! Настолько не хочу, что даже и не могу - можешь ты это понять? Отчёт - напиши, я тебе спасибо скажу. А я тогда лучше посижу - почитаю что-нибудь такое, вот тут есть у меня…
Гром с досадливым рычанием оттолкнулся от кресла, крутнулся на одной ноге, обошёл стол, опёрся сразу двумя руками прямо напротив эльфа и, глядя на него в упор, гаркнул:
- Риан Квали дэ Стэн на-фэйери Лив, Рука Короны!
Эльф вскочил, как подброшенный, кресло упало. Левая рука хлопнулась на бедро, локоть в сторону, правая стукнула по левому плечу, пошла вперёд-вниз-в-сторону, больно треснулась об стол, но всё-таки завершила движение: по кругу вверх, ребром ладони на солнечное сплетение, локоть на отлёте, будто поддерживая что-то перед грудью. На миг мелькнули краски: зелень глаз, золото волос - и все исчезло, опять приняв цвет пепла и сухого лишайника.
- Служу Короне! - гаркнул эльф, и - С-су-у-ука! Лысый дроу! Ты ж знаешь, как я это "люблю"! Я тебя счаз приложу тяжёлым чем-то! - зашарил взглядом эльф по столу, ища это "что-то", и забормотал под нос: - Ща ты у меня будешь и валяйкой, и лежайкой, и покладкой тоже будешь!
Гром нехорошо оскалил клыки.
- А если я тебе, экспонат паноптикума, раз двадцать подряд Призыв повторю - дойдёт хоть что-нибудь до тупой твоей башки? Или у тебя мозги уже, как уши, в ракушку закрутились? - словосочетание про паноптикум Гром заучил, потому что оно показалось ему хорошим, сочным таким ругательством. Впрочем, в его исполнении оно именно так и звучало…
А боевой запал у эльфа уже тем временем прошёл, он опять болезненно нахохлился. Постоял, поёжился. Свёл брови. Зябко повёл плечами.
- Что, всё так серьёзно?
- Тьфу! - Гром даже ногой топнул досадливо. - Нет, блин, фигнёй страдаю беспробудно!
- Ну ладно, ладно. Щас оденусь… - эльф пошёл к двери, на ходу развязывая халат и брюзжа: - Вечно, как кому-то чего-то - беги, Лягушонок, скачи! Пищи, но прыгай…
Найсвилл, "Золотой лис"
Вечерело, но прохлада ещё не сменила дневное летнее тепло. Над тихой, сонной улицей шептались тополя - замшелые, в два обхвата. Перед корчмой "Золотой лис" - на вывеске лис лежал на буквах, поддерживая их хвостом - мигнул портал. Перед крыльцом оказались двое, чёрная форма, золотое шитьё.
- Ну, и?..
- Давай-давай! Дрыгай лапками, лягуха!
Квали огляделся, удручённо покачал головой. "Провинция", будто было написано у него на лице. Поднялся на крыльцо. Табличка "Дни Осознания" на двери заставила его остановиться, но Гром уверенно толкнул дверь.
- Заходи давай. Это фигня, это к нам не относится.
Где-то в глубине звякнул колокольчик. Квали вяло озирался.
- Миленько. И что - хорошо кормят?
- Высший сорт! - ухмыльнулся Гром и повернул его за плечи к проходу между столами. К ним шла женщина, на ходу вытирая руки передником.
- Слава Жнецу, пришли всё-таки! Привет, Лягушонок!
У Квали медленно стала отвисать челюсть, глаза открывались всё шире… шире… шире…
Женщина с интересом наблюдала за этим процессом.
- Вывалятся, - доброжелательно предупредила она.
- А? - эльф, казалось, вибрировал от напряженного внимания.
- Глаза, говорю, вывалятся. А я сегодня не подметала - все крошки налипнут! И стульев много, между ножек закатятся - фиг найдёшь!
- Лиса, - как-то отстранённо констатировал эльф глухим деревянным голосом.
- Лиса, - согласилась женщина. - А Птичка на речке, они там целыми днями купаются. Лето жаркое выдалось…
Лицо Квали вдруг расслабилось, стало отрешенным, потом обмякло тело, начало оседать. Гром успел схватить его за плечи, но расслабленный торс проскользнул внутри одежды, руки нелепо высунулись из рукавов, колени брякнулись об пол, воротник-стойка пережал шею.
- Задушишь! - ахнула Лиса, подскочила, перехватила подмышками поперёк. - За штаны его зацепи, и давай вон туда положим!
- Не надо вон туда! На стол только для поднятия во Жнеце кладут… - растерянно отозвался Гром, - Дай-ка… - он присел, подставил плечо под живот эльфа, прихватил за ноги и выпрямился. Тело повисло, как отжатая половая тряпка.
- Тогда наверх, - Лиса повела его к лестнице. - Ты ему - что, ничего не сказал? Всё в сюрпризы играешь?
- Вот, видишь, какая штука… - Гром поправил сползающую тушку. - Я… Знаешь… Боялся я, вот что. По-моему, это вот именно оно и было - то, что так называется. Да…
Лиса даже обернулась от удивления.
- Что ты делал?
Гром почесал клыками подбородок.
- Не, я серьёзно, Лисища. Знаешь, ему, как погас, на всё плевать стало. Его даже пожрать заставить - и то проблема была. И чем дальше, тем хуже. Он читал и в рейды ходил - и всё. И, знаешь, ему, похоже, стало нравиться убивать. Он, понимаешь, даже не бешеный, а спокойный такой становился - не только бандитов, а и Пальцев жуть брала, они мне сами говорили. Сдавались нам пачками. На него посмотрят - и сдаются. А у родителей два месяца не появлялся, сам мне сегодня сказал. И сюда-то пошёл, потому что я заставил: сказал, что Призывом Присяги задолбаю…