Замёрзнув окончательно, я иду на кухню. Стройные, как ноги манекенщицы, стрелки на круглом циферблате бесстрастно показывают шесть часов тридцать две минуты. Кухня блистает образцовой чистотой: перед уходом Мадина всегда убирается. До её прихода ещё полтора часа, а у меня в животе уже полыхает пожар: я ничего не ела больше суток. От вида холодильника, полного всевозможных продуктов, мой аппетит поднимается на дыбы, ржёт и требует овса, но мне почему-то совестно хозяйничать на чужой кухне и есть чужую еду. Присев к столу, я около минуты решаю остро стоящий вопрос: есть или не есть? Компромисс напрашивается сам собой: есть, но совсем немного. Поставив чайник, я намазываю маслом ломтик белого хлеба, отрезаю тончайший ломтик сыра и кладу на бутерброд. Смотрю на булку, от которой я отрезала ломтик, на кусок сыра: кажется, незаметно. Кладу всё на место, смахиваю крошки в мойку, мою нож и ставлю его в подставку к остальным ножам. Чайник вскипает, а я открываю дверцы шкафчиков в поисках чая. Найдя, кладу в чашку пакетик и заливаю кипятком. Голодный дракон в моём желудке, проглотив этот лёгкий завтрак, на некоторое время утихомиривается. Ополоснув чашку, я окидываю взглядом кухню: безупречная чистота не нарушена.
Семь часов. Во дворе скользит одинокая тень с красным огоньком сигареты. "Рюрик", - догадываюсь я. Я поднимаюсь в спальню, где в тёплых сумерках тихо дышит Альбина. Она сбросила с себя во сне одеяло, и в синем полумраке белеет её грудь. Лицо отвёрнуто в тень, видно ухо, скула, висок и часть головы, погружённой в подушку. Наверно, когда-то её шрамы были по-настоящему страшными, но теперь они сглажены тремя операциями и в темноте не слишком различимы. Я включаю лампу на тумбочке. Свет не может пробиться сквозь навсегда закрытые веки Альбины, а если бы даже мог, то её глаза его не различили бы. Я сажусь на постель и склоняюсь над ней. Закрыв глаза, я ощущаю губами её кожу, все бугристости и шероховатости на её лице, с лёгким содроганием и нежной болью погружаюсь в те места, где когда-то были глаза. Её ровное дыхание сбивается с сонного ритма, слышится глубокий вздох: она просыпается. Её рука поднимается и зарывается в мои волосы.
- Утёночек…
- Доброе утро, Аля. - Я целую её в нос, в лоб и в губы.
"Утёночек" - это ласкательное прозвище придумала я и первой назвала так Альбину, но теперь она гораздо чаще им пользуется. Когда я в первый раз обозвала её так, она засмеялась и спросила: "Почему утёночек?" Я сказала, что очень люблю утят: они очень милые, пушистые и жёлтенькие.
Её рука соскальзывает мне на плечи, обнаруживает, что я одета.
- Ты уже встала? Который час?
- Около семи.
Альбина садится в постели, разминает шею, вращая головой.
- Что ты так рано вскочила, малыш?
- Что-то плоховато спалось. Извини, что разбудила… Мне скучно без тебя.
Она гладит меня по голове, целует в обе щеки, в лоб и в губы.
- Опять кошмары снились? Бедный мой утёночек…
Её голос - тёплый, хрипловатый со сна, и в нём искреннее участие. Да, в прикосновении её руки есть и что-то материнское, трогательное, от чего в глазах щиплет, а горло сжимается. Она вдруг начинает меня раздевать - расстёгивает мне джинсы, закатывает вверх футболку.
- Ты чего, Аля? - смеюсь я.
- Ты должна дать мне компенсацию за то, что разбудила меня на час раньше, - отвечает она.
- Аля, Мадина скоро придёт, - сопротивляюсь я.
- А мы успеем!
И она борцовским приёмом бросает меня на кровать - я успеваю только взвизгнуть. Я вмиг оказываюсь раздетой догола, и Альбина набрасывается на меня с новыми силами. Она щиплет, кусает и щекочет меня, заставляя меня визжать и хохотать, и я боюсь, как бы Рюрик не услышал, но Альбина вытворяет такое, что я не могу молчать.
Глава 7. Багаж памяти. "Опять"
Флешбэк
Доктор Андрей Фёдорович Якушев (так было написано на табличке на двери его кабинета) посмотрел снимки пояснично-крестцового отдела моего позвоночника "в профиль" и "анфас" и проговорил:
- Ну, что вам сказать… Всё как будто в норме, поражения дисков не наблюдается. Как ваши ощущения?
- Сильной боли уже нет, - ответила я. - Двигаться, слава Богу, стало можно без ограничений, но пару раз немножко ныло… И опять отдавало в колено.
- Значит, нужен ещё один сеанс массажа. Проходите, раздевайтесь, ложитесь на стол.
Я спросила:
- А сколько ещё нужно таких сеансов?
- Полагаю, до полного исчезновения симптомов, - ответил доктор. - А если по-хорошему, то и после их исчезновения вам следовало бы прийти пару раз.
Альбина сказала:
- Настенька, сколько Андрей Фёдорович скажет, столько и будем приходить.
Я снова легла на стол, и горячие, излучающие тепло руки доктора стали, как и в прошлый раз, разминать мне спину и гнуть меня в бараний рог. Теперь это было уже не больно, только чувствовалось сильное тепло в спине. По всем нервам бежали импульсы, отдаваясь где-то у макушки мурашками и дрожью. А потом я вдруг ушла в себя, как будто на какое-то время отключившись от телесных ощущений.
Фокус моего внимания переместился в самые глубокие недра сознания, вокруг меня как будто образовался кокон, не пропускавший ко мне никаких ощущений извне. Не стало ни доктора, ни стола, ни кабинета, даже самого моего тела с его болью не стало, но я не перестала быть. "Я есть", - определённо знала я. "Я мыслю, а следовательно, существую", пусть и в несколько иной форме.
Я не перестала быть собой, ничего не забыла, но в эти мгновения моё настоящее куда-то отдалилось, отступило за какую-то размытую грань.
Никто не отнимал у меня этого багажа, и, более того, багаж этот оказался даже ещё больше и тяжелее, чем я себе представляла.
Десятки прошлых жизней, сотни пройденных мной дорог, тысячи встреченных мной людей и миллионы сказанных мной слов.
Мне казалось, что я вот-вот переступлю какую-то черту, занавес поднимется, и на меня взглянут десятки моих "я", вернее, моё одно-единственное "я" во многих воплощениях, сияющее всеми своими гранями, мной забытыми…
Седые вершины гор, моё колено вдавлено в снег. В руке - меч, словно выкованный из света, а на соседней скале - какой-то огромный бурый кусок грязи… Живой, с раздвоенным языком. Спину холодило дыхание смерти…
- Ну, всё, встаём, одеваемся, - сказал голос доктора.
Вернулось моё тело, вернулись массажный стол и кабинет, и Альбина по-прежнему сидела на стуле у докторского стола. Когда я оделась и вышла из-за перегородки в кабинет, доктор в этот момент клал в ящик своего стола две купюры - тысячную и пятисотрублёвую. У меня немного ёкнуло в кишках. Полторы тысячи за приём! А это второй, значит, Альбина отдала уже три тысячи.
- Захотите спать - спите, - сказал мне доктор. - Физические нагрузки сейчас для вас нежелательны, надо поберечься. Да и вообще, на будущее, вам с этим надо поосторожнее. С лейками пусть бегают мужчины. - Доктор усмехнулся. - Или, если они у вас такие ленивые, то таскайте хотя бы по пол-лейки. А чтобы физическая нагрузка не становилась для вашего организма таким большим стрессом, она должна быть регулярной.
- Да я понимаю это, Андрей Фёдорович, - вздохнула я. - Гимнастика и всё такое.
- Кстати о гимнастике. - Доктор выдвинул ящик стола - не тот, куда он убрал деньги - и достал тонкую брошюрку. - Вот комплекс специальных упражнений, разработанный мной. Здесь есть упражнения для всего тела, а не только для поясничного отдела. Также здесь есть рекомендации по образу жизни, питанию - в общем, посмотрите и что-то для себя почерпнёте.
Мокрые серые улицы плыли мимо джипа, и я не могла отделаться от чувства, что всё это уже было много раз. Мы с Альбиной молчали, Рюрик вёл машину. Я боролась с наваливавшейся на меня вязкой сонливостью - даже не из желания одержать победу, а просто из упрямства. Я, как могла, оттягивала момент своей капитуляции: мне ещё нужно было кое-что сказать Альбине наедине - и это, как мне казалось, тоже уже когда-то было. Сплошное томительное дежавю, от которого некуда деться.
- Как у вас тут разворачиваться неудобно, - сказал Рюрик. - И эти своих драндулетов понаставили…
Мы уже подъехали к дому, джип покачивался на колдобинах, а машины жильцов создавали дополнительные трудности для маневра. Драндулеты? Да, пожалуй, две далеко не новых "лады", крошку "оку" и "жигулёнок" можно назвать по сравнению с джипом "Nissan" драндулетами.
- Аля, поднимемся ко мне? Мне надо тебе кое-что сказать…
Альбина спросила:
- Это надолго?
- Да нет, на пару слов, - ответила я.
- Тогда лучше пусть Рюрик покурит. Рюрик!
Рюрик понял. Он вышел из машины и достал пачку сигарет, а я молчала, озадаченная тем, что Альбина не пожелала ко мне подняться. Может быть, ничего особенного в этом и не было, и не на что было обижаться, но мне стало неуютно, грустно и тоскливо. Альбина как будто хотела поскорее от меня уехать. Она сидела поникшая и усталая.
- Я слушаю, что ты хотела сказать? - проговорила она спокойным, но каким-то грустным и тусклым голосом.
Я хотела ей сказать, чтобы она не тратила свои деньги на меня, платя доктору, но мне уже расхотелось что-либо говорить. Настрой и вид Альбины не располагал к общению. Может быть, она уже тяготилась мной, только не решалась об этом сказать? И сонливость, и тоска, и досада - всё навалилось на меня разом.
- Да нет, Аля, ладно… В самом деле, не будем попусту тратить время и слова. Я пойду.
Я уже повернулась, чтобы открыть дверцу и выйти, но рука Альбины легла мне на колено.
- Ты что-то хотела сказать, Настенька… Скажи сейчас, чтобы тебя это потом не мучило. - Она умолкла на секунду, подняла подбородок и добавила тихо: - Зачем тянуть?
Я вздохнула.
- Я только хотела… В общем, ни к чему больше тратиться на доктора. У меня уже всё прошло, я думаю, на этом можно закончить.
- Закончить? - еле слышно переспросила Альбина.
- Да, закончить, - сказала я. - Андрей Фёдорович, конечно, очень хороший доктор, он просто волшебник, но он дороговато берёт… То есть, он берёт нормально, дешевле просто нельзя - при таких-то результатах! Просто для меня это дороговато. Спасибо тебе, Аля, что привела меня к нему, он мне правда помог, но больше я к нему не пойду. Вот и всё, что я хотела сказать.
- Настя, пусть вопрос оплаты тебя не беспокоит, - вздохнула Альбина. - Сколько нужно, столько раз и придёшь к нему. Понадобится десять раз - придёшь десять. О деньгах не думай.
- Нет, не нужно, - сказала я. - У меня правда уже ничего не болит. Ну, всё… Извини, я пойду. Меня что-то совсем разморило, я еле языком ворочаю.
Я погладила её по плечу и по руке - всё, на что я была способна сейчас. Поднявшись по ступенькам к своей квартире, я открыла дверь. Отца дома ещё не было: у порога стояли его тапочки. Семнадцать сорок. Если всё нормально, должен скоро прийти. Это было последнее, о чём я успела подумать, прежде чем провалиться в сон.
Я проснулась внезапно, как от толчка в бок. В звенящей тишине и синем сумраке был слышен звук поворачивающегося в замке ключа. Сначала у меня радостно отлегло от сердца, но уже спустя секунду оно снова отяжелело: уже по тому, как отец открывал ключом дверь, я безошибочно определяла, трезв он или пьян. Ключ долго стучал, замолкая и снова принимаясь стучать: видно, на площадке было темно, и отец не мог попасть в скважину. Слушая этот звук, я чувствовала, как низ моего живота каменеет, потом - ноги, а потом и вся я обращаюсь в каменное изваяние. ОПЯТЬ. Преодолевая холодную неподвижность, я протянула руку к телефону и нажала клавишу, чтобы засветился дисплей. Двадцать тридцать пять.
Я встала и взяла свои ключи, включила свет в прихожей.
- Не лезь, я сама открою, - сказала я отцу громко через дверь.
- Открывай, это я, - послышался его голос, и я уже окончательно убедилась в том, что это оно - проклятое ОПЯТЬ.
Его хватило только на то, чтобы кое-как самому разуться, а плащ помогла ему снять я. Он упал на диван, а я сняла с него часы. Я не стала ни спрашивать, ни ругать - оставила его и ушла в свою комнату. Там я села на кровать и снова окаменела.
Никто не поможет. Никому это не нужно. Я одна.
Разбудил меня звонок мобильного. В тусклом свете из прихожей я разглядела время на часах: двадцать один сорок восемь. На дисплее высвечивалось "Альбина". Кажется, я опять уснула.
- Да…
- Настенька… Я не разбудила тебя?
- Нет, Аля… Нет, я не спала.
- А голосок что-то сонный.
- Нет, это тебе показалось. Я не сплю.
Я опустилась на подушку и закрыла глаза. Послышался громкий всхрап отца из соседней комнаты.
- Настенька… Мы с тобой сегодня как-то попрощались не очень… Прости, что не зашла к тебе, я просто чувствовала себя неважно. Ночью почти не спала, а потом голова жутко болела.
У меня сжалось сердце. Как я не догадалась сама, что Альбина могла плохо себя чувствовать? Да, голос у неё был какой-то тихий, как будто измученный, но я и этого не услышала. Может быть, она нуждалась во внимании, сочувствии, просто в ласке - а я ей о деньгах за визит к доктору! Помнится, я её даже не поцеловала. Как я могла быть такой слепой и глухой? К моему горлу подступил ком.
- Аля, прости… Прости, я была невнимательна к тебе. После этого массажа я была как пыльным мешком стукнутая…
- Ты хотела что-то сказать, малыш… Я тебя не выслушала.
Я ответила:
- Нет, Аля, я сказала то, что и хотела сказать - насчёт доктора… Но, - добавила я, - наверно, мне следовало сказать что-то другое.
Альбина помолчала. После паузы её голос прозвучал тихо и печально:
- Да, мне тоже показалось, что на самом деле ты хотела сказать что-то другое. Не тяни, скажи это сейчас… И покончим с этим.
- О чём ты? - насторожилась я.
- Брось, малыш, я всё понимаю… Я и не надеялась. Всё это непросто, тяжело… Не каждый это может выдержать. Не думаю, что тебе это нужно. Всё правильно… Ты права.
- Аля, да что ты такое говоришь? Я ничего не пойму! - испугалась я. - Может быть, я спросонок торможу?
- Значит, я всё-таки тебя разбудила.
- Ну да, разбудила немножко, но ничего страшного. Аля, я правда не понимаю… Кажется, мы обе друг друга не понимаем.
- Да что тут непонятного… Ты хочешь меня бросить, ведь так?
- АЛЯ, ДА КАК ТАКОЕ МОГЛО ПРИЙТИ ТЕБЕ В ГОЛОВУ?! ТЫ ЧТО?!
Несколько секунд я сидела на кровати, ловя ртом воздух. Потом встала, открыла форточку и подставила пылающее лицо под поток осеннего ночного холода.
- Аля… Утёночек мой маленький, родной мой… Это какое-то недоразумение. Как ты до такого додумалась? Я вовсе не собираюсь тебя бросать! Я очень тебя люблю. Не смей такое говорить…
Мой голос оборвался от внезапно подступившего к горлу спазма, в глазах и носу нестерпимо защипало от наворачивающихся слёз. Из другой комнаты опять донёсся храп отца. На плечи давила железобетонная безысходность. Безумно хотелось плакать, но не хотелось, чтобы Альбина это слышала. Зачем ей мои проблемы?
- Настя, я уже говорила тебе… Это ни к чему не приведёт. Зачем тебе это всё? Выйди замуж, роди детей, всё у тебя будет хорошо… Как у всех. Зачем тебе я?
- Как у всех? Хорошо? - улыбнулась я дрожащими губами, вытирая кулаком текущие градом слёзы. - Аля, после того, что у нас было, "как у всех" у меня уже не получится… Извини. Я больше не могу говорить, всё. Пока.
Никто не видел, как я корчилась от боли, кусала и тискала мокрую подушку, никто не слышал, как я беззвучно выла от тоски. Опухли глаза и заболела голова.
Утром отец всё-таки собрался на работу, но я знала, что его запой только начинался. И оказалась права: он вернулся в одиннадцать утра и опять упал на диван. Звонила Альбина, но я сказала, что плохо себя чувствую. Она стала обеспокоенно задавать вопросы, но я уклонилась от разговора, сказав, что хочу спать. Спать я не легла, сходила в магазин за минеральной водой, села за компьютер и стала работать. Наверно, получалось чёрт знает что, но это хотя бы отвлекало.
На следующий день повторилось ОПЯТЬ: отец ушёл утром, дав клятвенное обещание "завязать", но приплёлся задолго до конца рабочего дня, в половине третьего. Снова звонила Альбина. Я сказала, что хочу побыть одна, подумать.
ОПЯТЬ повторилось ещё три раза. Я отключила домашний телефон, к мобильному не подходила. Кажется, один раз звонила Ника, но я и ей не ответила. А потом я решила, что это тупик. Купила упаковку обезболивающего. Отец "переморщился" и снова пошёл на работу, но мне было уже всё равно. Не будет у меня "как у всех". Уже ничего не будет.
А дальше? Дальше было четырнадцатое октября.
Глава 8. Мефистофель
- Из твоих рук льётся тепло, - говорит Альбина.
Она сидит на кровати, а я, стоя у неё за спиной на коленях, глажу ладонями её голову. Она улыбается. Я спрашиваю:
- Нравится?
- Очень, - отвечает она, немного запрокидывая голову.
Я касаюсь губами её макушки, затылка, целую ямочку в основании черепа, а потом снова глажу. Обхватив её голову обеими руками, я провожу по коже подушечками пальцев в направлении затылка, и Альбина стонет.
- Это блаженство…
Она запрокидывает голову, и кожа собирается складочками у неё над шеей. Я подставляю плечо и укладываю на него её голову. Она поворачивает ко мне лицо, и её дыхание щекочет мне шею. Это восхитительное, тёплое чувство: она доверяет мне. Её пальцы переплетаются с моими, и она говорит:
- Мне хорошо. Я люблю тебя, утёночек.
Повалив меня на кровать, она приникает горячим ртом к моей шее, ловит мою руку и облизывает большой палец. Она вообще любит всё пробовать на вкус. Я говорю:
- Ты как маленькая: всё тащишь в рот.
Её зубы блестят в улыбке, а пальцы проворно на ощупь расстёгивают на мне кофточку. Я лежу, позволяя ей делать всё, что она захочет, а она стягивает с меня трусики. Я знаю, что она сейчас сделает, и не ошибаюсь. Когда-то я даже не представляла, что такое можно делать, и когда я в первый раз попробовала это с Альбиной, я поняла, что нет ничего лучше, особенно если партнёр умелый, а Альбина, что ни говори, - виртуоз. Меня, однако, слегка коробит от мысли, что когда-то она делала это кому-то другому, но я стараюсь гнать от себя эту мысль, чтобы она не портила удовольствия - не "ломала кайф". В тёмное окно робко скребётся осенний дождик - наверно, просится к нам третьим, но нам хорошо и вдвоём. Тёплая и нежная близость соединяет нас в одно целое: сердце Альбины - моё сердце, а её душа - моя душа. Её боль - моя боль, а мои глаза принадлежат ей. Я забываю все свои тревоги, и мне хочется плакать от счастья: я люблю её. Она кладёт мою руку себе на голову.
- Погладь меня ещё, - просит она. - Когда ты это делаешь, это просто оргазм.
Моя ладонь скользит по её затылку, а она зарывается лицом мне в грудь.
Зачем я рассказываю это? Не знаю, как это получилось; может быть, дело именно в моих прикосновениях и в наслаждении, которое они доставляли Альбине. В первых числах ноября выпал снег, и примерно в это же время у Альбины проступила щетина на голове. Снег растаял, оставив после себя слякоть, а голова Альбины покрылась тёмным ёжиком - и не отдельными островками и клочками, а сплошь, как в норме и полагается. Это было бы очень радостным событием, если бы между нами не вторгся Мефистофель - доктор Якушев.