Я осталась лежать на столе. Меня сильно клонило в сон, я растекалась по столу, как кисель, а боли нигде не чувствовалось, только тепло и приятная истома. Доктор ушёл за перегородку, в кабинет, и они с Альбиной негромко разговаривали. Кое-что я расслышала.
- Ну, что, Аля? Потихоньку выбираемся из хандры? - спросил Андрей Фёдорович.
- Пытаюсь, - ответила Альбина.
- Получается?
- Ну, как сказать… Кажется, да.
- Кажется или да?
- Да.
- Ну, и прекрасно… Я рад. Что я вам говорил? Жизнь не кончена, она только начинается. Что волосы? Не растут пока?
Альбина вздохнула.
- Нет… Что я уже только ни перепробовала! Всё бесполезно. Наверно, это безнадёжно.
- Аля, ни в коем случае так не думайте. Ваш случай не безнадёжен, я в этом уверен.
- Но ничего не помогает, Андрей Фёдорович.
- Возможно, результата до сих пор нет, потому что вам не хватало уверенности, что всё получится. Если нет соответствующего настроя, даже самые эффективные меры могут оказаться бесполезными. И, самое главное, если нет радости. Положительных эмоций, любви. - Помолчав, доктор добавил с улыбкой: - Но, насколько я вижу, с последним аспектом ситуация уже изменилась, не так ли?
- Ну… - Альбина тихо, смущённо засмеялась.
- А вы ещё не верили.
- Не знаю… Наверно, это какое-то чудо.
- Кстати, как там себя чувствует наше чудо?
Андрей Фёдорович встал и вернулся ко мне. Сняв с меня простыню, он погладил меня по пояснице и сказал:
- Ну что, встаём потихоньку? Осторожно, без резких движений.
Стряхнув с себя приятное оцепенение, я приподнялась на локте, медленно села на столе, прислушиваясь к своим ощущениям. Обычно подъём из лежачего положения был очень болезненным, но сейчас я - о чудо! - не ощутила никакой боли.
- Ну как? - спросил Андрей Фёдорович. - Ещё больно?
- Это просто невероятно, - пробормотала я, медленно и осторожно спускаясь со стола. - Не болит!
- Попробуйте нагнуться, - сказал доктор.
Я начала медленно наклоняться вперёд, ожидая почувствовать боль, но её не было. Я нагибалась всё ниже, а боли не было. Мои пальцы коснулись пола, и мне не было больно! Я выпрямилась, и это тоже было безболезненно.
- Доктор, у вас получилось, - проговорила я, всё еще не веря собственным ощущениям.
- Ну, если получилось, тогда одевайтесь. На сегодня это всё.
Я надела джинсы, обулась - легко и спокойно! Надев футболку и тёплую кофту, я вышла из-за перегородки. Альбина, слыша мои шаги, поднялась на ноги.
- Настенька, ну как ты?
Я была так счастлива избавиться от боли, что мне хотелось подбежать и повиснуть на ней, но при докторе я не решилась. Я подошла и взяла её за руки.
- У меня нет слов, Аля. Это невероятно.
Альбина улыбнулась.
- Ну вот, видишь. Я же говорила тебе, что всё будет хорошо.
- Андрей Фёдорович просто волшебник, - сказала я. - Я даже не ожидала, что уже с одного раза будет такой результат!
- Но я всё-таки настоятельно рекомендовал бы сделать снимок, - сказал Андрей Фёдорович. - Секундочку, я напишу, где это можно сделать.
Он оторвал от блока бумаги один листочек и написал на нём что-то, потом достал какой-то бланк и также что-то написал на нём, тиснул печать и поставил подпись. Протягивая мне оба листочка, сказал:
- Вот адрес, где можно сделать снимок, а вот направление от меня, в нём всё указано, что и как надо сделать. Только, разумеется, это удовольствие будет платным. Можете прямо сегодня туда съездить, они работают до пяти - ещё успеете. Потом со снимком - ко мне. Не обязательно сегодня, можно завтра, я принимаю с десяти до шести. И ещё: вам может непреодолимо захотеться спать. Не сопротивляйтесь этому, отложите все дела, ложитесь и спите. Вы можете проспать довольно долго, и важно, чтобы вас никто не тревожил. Если через какое-то время вы снова почувствуете дискомфорт или боль в спине, вам нужно будет ещё раз прийти ко мне.
- Спасибо вам, Андрей Фёдорович, - сказала я.
Альбина сказала:
- Настенька, позови сюда Рюрика, а сама подожди нас в коридоре.
За Рюриком далеко ходить не пришлось: он стоял в коридоре неподалёку от двери в позе телохранителя. А может, футболиста в "стенке", когда бьют одиннадцатиметровый. Я передала ему просьбу Альбины и стала ждать.
Через минуту они оба вышли. Альбина протянула руку.
- Пойдём, зая. Сделаем тебе снимок, а потом домой - и баиньки.
Странно, почему в мою руку просился меч?
* * *
14 октября
В настоящем камине трещит настоящий огонь, за окнами серый сумрак. Рыжие блики от танцующего пламени отражаются на чёрном зеркальном щитке очков Альбины, мы сидим обнявшись на диване, в тишине - только потрескивает огонь и постукивает в стёкла дождь. Мне так хорошо, что не хочется думать ни о чём плохом, холодный слизень уполз обратно в свою нору. Я снова снимаю с Альбины очки и парик.
- Аля, сейчас тебе некого стесняться. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты - моя родная.
Я тихонько целую её шрамы. Шесть лет в полной темноте. Интересно, какие сны ей снятся? Звуки? Образы прошлого?
- Аль, а как ты меня себе представляешь?
Она чуть улыбается уголками губ. Касаясь подушечками пальцев моего лица, говорит:
- Ты самая красивая на свете, малыш.
Хоть я и знаю, что это не так, но пусть сегодня это будет правдой. А она? Ни волос, ни лица. Хотя какое это имеет для меня значение? Когда я закрываю глаза, и губы мне щекочет тёплая, обволакивающая, ласкающая мягкость поцелуя, целый мир перестаёт что-либо значить.
- Настенька, ты больше не будешь делать таких глупостей? Это самая ужасная глупость, какую только можно себе представить.
Я прижимаюсь щекой к её щеке.
- Нет, Аля. Когда я с тобой, мне хочется жить.
Мне, зрячей, трудно себе представить, каково это - быть слепым. Мир становится другим, когда гаснет свет. Но он не перестаёт быть, и ты тоже продолжаешь существовать, и нужно как-то находить в нём дорогу. Это и зрячему человеку непросто, а слепому - и того труднее. На ощупь.
- Ты давно знакома с Маргаритой? - спрашиваю я.
Её пальцы ворошат мне волосы.
- Почему это тебя интересует?
- Ну… Просто - интересует и всё.
Тихонько поцеловав меня в висок, она вздыхает:
- Уже Бог знает сколько лет… Она просто друг, малыш.
- Такое возможно? - усмехаюсь я.
- А почему нет? - Альбина трётся своей щекой о мою. - Ведь дружишь же ты с Никой.
- Ника - это другой случай, - говорю я. - Она… как бы это сказать… У неё другие предпочтения… наверно.
- Откуда ты знаешь? - усмехается Альбина. - Ведь, как ты говоришь, у неё всё ещё нет парня. Согласись, это немного странно.
- Нет, Аля, одинока она вовсе не по этой причине, - уверяю я.
- Откуда тебе знать истинную причину? - говорит Альбина с многозначительной усмешкой, едва наметившейся в уголках губ.
- Мы с ней говорили об этом, - отвечаю я твёрдо. - Она ни в чём таком не признавалась.
- В этом нелегко признаться, милая. А может, она ещё и сама в себе не разобралась.
Я пытаюсь представить себе на секунду: а если и правда?.. И тут же содрогаюсь: нет. Нет, точно нет. Даже подумать нелепо. Одно я могу сказать определённо:
- Как бы там ни было, я с ней точно не спала.
- Вот и я с Маргаритой не спала, - тихо и щекотно говорит Альбина мне на ухо. - Ты что, не веришь мне?
Я обнимаю её за шею, глажу её по затылку.
- Я верю тебе, Алюня.
Тихий долгий вечер плавно переходит в ночь. Меня одолевает зевота: хоть я и вздремнула немного сегодня, а голова всё равно тяжёлая: видно, таблетки ещё не выветрились. Уткнувшись в плечо Альбины, как в подушку, я закрываю глаза. Её тёплая ладонь касается моей щеки.
- Пойдём спать, зая?
- Пойдём, - зеваю я.
Не размыкая объятий, мы идём наверх. Одежда падает с нас, как осенняя листва.
- В душ? - предлагает Альбина.
Меня совсем сморило, мне не до душа, во всём теле - тяжесть, одна голова весит целую тонну. Я падаю на кровать:
- Нет, Аля, у меня уже нет сил… К тому же, я сегодня мылась.
- Ну, ты - как хочешь, а я всё-таки ополоснусь. - Альбина целует меня. - Не засыпай, дождись меня. Я ещё не всё тебе сказала.
Наверно, она хочет кое-чем заняться, думаю я, лёжа на кровати. Да, определённо хочет, это чувствовалось в её голосе и в поцелуе, в прикосновении руки. И под тем, что я остаюсь на ночь, что-то предполагается, не правда ли? Странно лежать в одной постели и ничего не делать, хотя иногда у людей так тоже бывает. Болит голова - самая частая "отмазка". Но что делать, если я смертельно устала и моё самочувствие действительно оставляет желать лучшего?
Рядом со мной на подушке - аккуратно свёрнутая пижама Альбины. Я глажу её ладонью, потом прижимаю к щеке. Ванна с водой, нож, записка - всё это далеко, как страшный сон.
У мамы были трудные роды, я едва не задохнулась: пуповина обвилась вокруг моей шеи. Потом я вдобавок подхватила внутрибольничную инфекцию - вся покрылась струпьями… Всё время кричала, как мне рассказывали, и совсем не спала. Соседка мамы по палате увидела меня и сказала, что я не жилец. Да, так прямо и сказала маме: "Умрёт она у вас". Но я не умерла, значит - Бог хотел, чтобы я пришла на эту Землю. А я? Хотела убить себя. Какое я имела право, если Бог хочет иначе? По моим щекам катятся тёплые слёзы, падая на Альбинину пижаму.
Матрас прогибается под тяжестью тела, мои губы попадают в тёплый и щекотный плен поцелуя с лёгким ароматом зубной пасты: сбросив махровый халат, Альбина голышом забралась под одеяло. Её чистая кожа пахнет гелем для душа, длинные ноги переплетаются с моими. Поцелуй приобретает глубину и страсть, её грудь прижата к моей, я чувствую её соски. Слёзы всё текут, и Альбина, коснувшись моей мокрой щеки, настороженно замирает.
- Утёночек! Что такое, маленький? - спрашивает она с нежным беспокойством, гладя меня по щеке, по волосам, вытирая мне слёзы. - Ты что, зайчишка? Ну?
Мою грудь сотрясает длинный судорожный всхлип.
- Аля… До меня только сейчас дошёл весь ужас… Весь ужас того, что я чуть не сделала! И ты… И твой звонок… Ты понимаешь, что это значит? Это тебя Бог сподобил… Позвони ты чуть позже…
- Ш-ш… Не надо, успокойся.
Она крепко прижимает меня к себе, щекочет губами мои мокрые ресницы, и её дыхание осушает их.
- Девочка моя.
Всё ещё вздрагивая, я льну к ней.
- Я твоя, Аля… Возьми меня, делай, что хочешь… Я вся твоя.
Она впивается в мои губы. Не отрываясь от них, она стягивает с меня трусики.
Да, и у нас всё происходит.
А потом настаёт тишина и покой. Сон уже неодолимо затягивает меня, опутывая своими клейкими сетями, а Альбина ещё не спит: облокотившись на подушку и подпирая голову рукой, она слушает тишину и звук моего дыхания в ней. Липкая дрёма склеивает мне веки, но я временами, как бы вспышками, вижу тёмные очертания её круглой головы надо мной.
- Заинька, - шепчет она.
- М-м? - отзываюсь я из глубин дремотной пропасти.
Её тёплый шёпот щекочет мне ухо:
- Я люблю тебя.
Еле шевеля слабыми от дрёмы губами, я отвечаю:
- И я тебя… Спокойной ночи, Аля…
- Спокойной ночи, принцесса.
Я чувствую губы и дыхание Альбины у себя на лбу, а потом проваливаюсь в тёплую чёрную невесомость.
Однако вскоре она перестаёт быть чёрной. Вверху сверкает синевой небо, но его заволакивает белая дымка облаков, а подо мной - скала. Я высоко в горах, так высоко, что от разреженного воздуха закладывает уши. На мне альпинистское снаряжение, а внизу на тросе кто-то висит. Я не вижу лица, но знаю, что это мама. Я очень боюсь за неё: под ней разверзлась бездонная пропасть, а она не может ни за что ухватиться и подняться вверх по тросу тоже не может. Мне не подтянуть её, но я изо всех сил отчаянно пытаюсь это сделать. Конечно, мне не достаёт сил, мне не вытащить её из пропасти, но я не оставляю попыток. Она говорит мне, чтобы я бросила её и лезла наверх сама, иначе я тоже могу сорваться. "Нет, мама, я тебя вытащу", - плачу я. Я не хочу её терять, и я выбиваюсь из сил, тяну за трос, он больно врезается мне в ладони, но я не могу, не могу! Что-то вдруг ломается в снаряжении, верёвка скользит, и по какой-то необъяснимой причине мама вдруг отцепляется и падает вниз. Застывшее в ледышку от ужаса и горя сердце выскальзывает у меня из груди следом за ней, я кричу и зову её: "Мама! Мамочка!" - но мне отзывается только эхо. И, не видя смысла дальше жить, я бросаюсь вниз головой в бездну с криком: "Мама!" И тёплый, живой, но не мамин голос раздаётся откуда-то с неба:
- Я с тобой, детка!
Меня обнимают тёплые сильные руки, и я тоже изо всех сил обнимаю того, кто меня обнимает. Под моей ладонью - гладкий затылок, моё лицо мокрое от слёз, а вокруг - ночная темнота.
- Всё хорошо, моя маленькая, я с тобой. Не бойся, это только сон.
Настоящий, живой голос Альбины и её крепкие объятия возвращают меня к яви, но душа ещё полна отголосков скорбного ужаса и отчаяния, пережитого мной во сне, и из глаз текут слёзы. Я вздрагиваю от всхлипов, а Альбина покрывает меня всю поцелуями.
- Аля, мне такой ужасный сон приснился…
Я всхлипываю и рассказываю, а она нежно меня целует и гладит. Я льну к её руке, а она укладывает мою голову к себе на плечо.
- Я с тобой, моя маленькая девочка.
Я роняю слёзы, уткнувшись в её плечо.
- Аля, если бы ты знала, как я по ней скучаю…
Она вздыхает, тихонько поцеловав меня в макушку.
- Конечно, я не могу заменить тебе её… Но ты можешь во всём на меня полагаться. Я всё для тебя сделаю… Жизнь отдам за тебя. Я и живу, и дышу только тобой, только для тебя.
Прижавшись к ней всем телом и обняв её под одеялом, я шепчу:
- Аля, я очень, очень тебя люблю. Ты чудо.
Она целует меня в нос.
- Это ты моё чудо.
Я не сразу могу заснуть опять. Лёжа в объятиях Альбины, я плаваю на поверхности сна, не погружаясь в него с головой, время от времени просыпаясь и осознавая реальность. Где-то далеко, на горизонте моего сознания, в дымке полусна, маячит утреннее безумие, щекоча своим острием мои вены, но тёплая рука Альбины отводит от меня лезвие смерти. И вот, я всё ещё дышу, моё сердце всё ещё бьётся рядом с её сердцем.
Не всегда сомкнутые глаза означают сон, а открытые - бодрствование. На мою грудь что-то давит, и одновременно я чувствую на своём лице горячее, иссушающее дыхание какой-то адской сущности. Она играет со мной в странную игру: то набрасывает на меня сеть забытья, затягивая меня ею в жуткую пропасть с холодным дном, то вдруг позволяет выкарабкаться на край яви и даёт вздохнуть. А потом опять давит, шепчет и шуршит, шелестит в ушах, расстилает перед глазами колеблющееся марево искажённой реальности, и я проваливаюсь в страшную бесчувственность, повисаю между сном и явью, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Титаническим усилием я всё-таки стряхиваю с себя кошмар и поворачиваюсь лицом к Альбине: звук её сонного дыхания успокаивает меня.
Но через пару минут наваждение возвращается. Я изо всех сил всматривалась в лицо Альбины, которое для меня как спасательный круг. Я верю: уж оно-то прогонит всю эту ерунду. Я боюсь закрыть глаза, чтобы не сорваться в кошмар, но на какую-то долю секунды мои веки всё-таки смыкаются. Когда я их снова открываю, вместо Альбины на постели возле меня сидит чёрное существо с горящими, как два тлеющих уголька, глазами.
- Ну, как ваша спина, Настенька? - шипит оно. - Уже лучше? Я думаю, следует повторить сеанс.
Мне хочется крикнуть ему: сгинь, нечистый! - но губы не могут шевельнуться. Я зажмуриваюсь. "Да воскреснет Бог, и расточатся врази его", - как учила меня бабушка. Слышится жуткий звук, как от хлопанья крыльев большой птицы. "Ага, испугался!" - радуюсь я и вдруг чувствую, как в моей груди зарождается тёплый свет - тихий, как утренняя заря над сонной водой. Невидимые крылья хлопают и бьются в панике, слышится мерзкий писк, как у разозлённой летучей мыши, но я инстинктивно понимаю: свет - моё оружие. Я вижу его даже с закрытыми глазами, он льётся из моей груди и очень не нравится моему призрачному визави. Не открывая глаз, я всей душой всаживаю в бьющееся надо мной существо слово за словом: "Изыди, враг рода человеческого!" Существо жалобно бьётся и верещит. За моими плечами тоже что-то сияет - что-то похожее на два ярких крыла, словно сотканные из света. "Вот тебе, получи!" Я наношу последний - "всуе трудишься во мне, падший. Ты, превознесённая гордыня, унижаешь себя, так усиленно борясь со мною слабой" - удар.
Мои открывшиеся глаза на миг видят нечто бестелесное и прозрачное, в последних конвульсиях бьющееся надо мной в воздухе. В напряжённо молчащем пространстве стихает тоскливый вопль, и всё прекращается. Мой лоб покрыт холодной испариной. Альбина спокойно спит рядом, её не мучат кошмары и не домогаются бесы. Усилием воли стряхнув с себя обрывки холодящей сердце жути, я сажусь в постели и стараюсь проснуться. Мне ещё щекочут спину чьи-то мёртвые пальцы, и я, кое-как в потёмках одевшись, бегу прочь от кошмара - на балкон.
Я не знаю точно, который час, но судя по тёмно-синему, ещё почти чёрному небу, сейчас раннее утро. Сначала мне кажется, что где-то пожар: деревья, фонари, соседние дома - всё окутано густой седой дымкой. Но в холодном предрассветном воздухе не пахнет ни дымом, ни гарью, а лишь сыростью: это туман. Да, в самом деле, ведь сейчас осень, а осенью туманы - обычное дело. Я стою на балконе, кутаясь в куртку, дрожу и дышу, и жаркое марево кошмара тает без следа в холодном пространстве. В тумане всё выглядит странно и причудливо, не так, как в обычных сумерках; свет фонарей матовый, тускловатый, и кажется, будто туман сам светится, и оттого чётче выступают окутанные им ветки деревьев, местами уже почти голые. Всё таинственное, неподвижное, словно околдованное, обычные предметы приобрели загадочный вид, их почти не узнать из-за размытости очертаний. Вот в воздухе висит светящийся прямоугольник окна, а самого дома не видно, и кажется, что окно существует само по себе, без дома. Где-то в самой густой мгле вспыхнули два огонька и поползли с глухим рокотом, щупая туман перед собой длинными размытыми лучами: машина. Чуть ближе - какой-то блик, но не разобрать, чему он принадлежит. Я стою, пока туман не начинает проникать мне под куртку холодными ловкими пальцами, вытесняя остатки тепла и сна.