- Нет, сама рассосаться она не могла - такие просто так не рассасываются. У меня есть серьёзные основания считать, что это сделала ты, другого объяснения этому я не вижу. Не знаю, сколько бы я ещё прожила с этой опухолью… Наверно, недолго. Нет, умереть я не боюсь, я просто тревожусь за Альку: её нельзя оставлять одну. А теперь… Теперь совсем другое дело. Я поняла, как жизнь прекрасна, я живу и радуюсь. Ты вернула мне всё, понимаешь? Всё! Я как будто родилась заново. У меня столько сил, сколько ещё никогда в жизни не было. Само такое чудо произойти не могло. У Альки начали расти волосы, когда врачи уже вынесли ей приговор всю жизнь ходить в парике, - разве это не чудо?
Я вздыхаю, улыбаюсь.
- Вы вбили себе в голову, что это сделала я, и мне вас, похоже, не переубедить.
Она говорит:
- Вот улыбаешься ты - и хотя за окном снегопад, а кажется, будто весна.
От её взгляда у меня внутри что-то сжимается, да так, что я еле могу дышать.
- Вы приехали только для того, чтобы сказать мне это? - бормочу я.
- Да, - отвечает она.
Нет, за этим ничего не следует. Мы стоим у окна, Диана Несторовна курит, а я чищу мандарин. Предлагаю ей, но она отказывается. Говорит зачем-то:
- Извини, что нагрянула вот так, без приглашения.
- Ну что вы, я очень рада вас видеть, - отвечаю я.
Она смотрит так, что я опять смущаюсь.
- Ты это серьёзно, лапушка? - интересуется она. - Или так, из вежливости?
- Совершенно серьёзно, - киваю я.
От смущения у меня на лице расплывается улыбка, к щекам приливает жар; наверно, у меня дурацкий вид, потому что Диана Несторовна смеётся. В её взгляде проступает нежность. Встряхнув головой, она тушит сигарету в пепельнице.
- Помнишь такое выражение: "Мы в ответе за тех, кого приручили"? Так вот… Если приручила Альку, так не мучь её. Она дня без тебя прожить не может, а тут целых четыре дня от тебя ни ответа ни привета. Если приехать не можешь, хотя бы позвони.
До Нового года - три дня.
Глава 11. Истинное лицо доктора
Решив сделать Альбине сюрприз, я беру такси и еду к ней. Я везу ей скромный новогодний подарок - комплект нижнего белья, приобретённый мной в бутике с "кусающимися" ценами. Да, по её меркам этот подарок весьма скромен, и в магазине он был не самый дорогой; обычно я избегаю подобных магазинов, но я решила, что дарить Альбине что-то дешёвое просто нельзя. Там были гораздо более дорогие комплекты, но их я позволить себе, конечно, не могу. Я утешаю себя поговоркой о том, что дорог не подарок, а внимание.
Возле дома стоит знакомая машина, я просто носом чую от неё запах доктора Якушева. Мадина предупреждает меня:
- Альбина Несторовна не одна.
- Спасибо, я вижу, - киваю я.
Мои шаги по лестнице в бильярдную - легче пуха, но сердце тяжело, как камень. Нельзя показывать Якушеву свой страх. Я сильнее его. Последняя ступенька, дверь. Она приоткрыта, в комнате потрескивает камин.
- Ну, уж кому это знать, как не тебе, - говорит доктор Якушев.
Альбина смеётся - непонятно, почему, так как предшествующих слов я не слышала, но судя по её смеху, непохоже, что она в тоске от разлуки со мной. На столике перед диваном стоит бутылка коньяка и два бокала, фрукты, коробка конфет, какие-то закуски. Неплохо она проводит время без меня!
- Извините, я, кажется, не вовремя, - звучит мой голос, удивительно спокойный.
Якушев оборачивается и сияет улыбкой, а Альбина вся выпрямляется, вцепившись в подлокотник дивана.
- Ну что ты, Настенька, ты пришла очень кстати, - говорит Якушев, вставая. - Мы как раз тебя вспоминали.
Он подходит и целует мне руку - сама галантность. Гостеприимным жестом показывает на столик:
- Присоединяйся.
- Спасибо, в другой раз, - только и могу я выдавить.
Почти не чувствуя под собой ног, я поворачиваюсь к двери, но он со смехом преграждает мне путь:
- Куда это мы?
Я шарахаюсь от него и попадаю объятия Альбины, которая уже стоит на ногах. Она крепко прижимает меня к себе, и я понимаю, что мне не уйти.
- Утёночек, - говорит она нежно, и я чувствую лёгкий букет коньяка в её дыхании. - Где ты была, почему пряталась от меня? Я так соскучилась!
Я не удерживаюсь от колкости:
- Кажется, скучать тебе не дают.
Она зарывается лицом в мои волосы и стонет.
- Милая, ну, не надо. Ты же сама всё знаешь… Всё прекрасно знаешь. Четыре дня… Они мне показались четырьмя годами. Что случилось, заинька? Ты на меня дуешься? Чем я тебя обидела?
- Ничем, Аля… Всё в порядке. Просто мне нужно было побыть одной. - При Якушеве я не могу говорить открыто. - Устала, неважно себя чувствовала.
- Маленькая, ты что, болела? - Альбина прижимает меня к себе крепче, щупает мне лоб. - Почему мне ничего не сказала? Я бы приехала.
- Да нет, Аля, не стоило.
- Почему не стоило? Я могла бы тебе помочь чем-нибудь - лекарств привезти, фруктов, сока, ещё чего-нибудь… Всего, чего попросишь! Утёночек мой родной…
Со мной ещё никогда такого не было: я отчётливо ощущаю чужие мысли, они пропитывают окружающее пространство, как запах. И запах этот, скажу я, не из самых приятных. В докторе Якушеве определённо есть что-то тёмное, недоброе, я чувствую это спиной и пятками. Не зря я назвала его Мефистофелем: он им действительно является, только Альбина этого не видит и считает его своим другом. В этот момент я встречаюсь с ним взглядом, и из его глаз на меня смотрит жуткая, дышащая адским пламенем бездна, перед лицом которой я ничтожна, беспомощна и слаба, как дитя. Приветливая улыбка доктора Якушева превращается в чудовищный оскал, круглое высоколобое лицо становится уродливой харей, а по ковру бильярдной вьётся кольцами, сверкая чешуёй, драконий хвост…
Я вдруг чётко вижу себя в какой-то горной местности, в доспехах и белом балахоне с золотой каймой по подолу, а в руках у меня грозное оружие - огромное сияющее копьё. Оно горит в моих руках, как тысяча солнц, его блеск великолепен и нестерпим, оно слепит чудовище с адским пламенем в глазах и чешуйчатым хвостом, взгромоздившееся на вершину соседней горы. Небо над моей головой страшное, грозное, тревожно-сизое, как перед грозой, сквозь тучи пробиваются длинные, как пики, бледные лучи света. Я не знаю, кто я, не помню, зачем родилась, я знаю лишь одно: я должна убить чудовище, которое поселилось среди людей и приняло облик доктора-чудотворца, якобы помогающего больным, но на самом деле крадущего их души. Именно поэтому у меня в руках ослепительное копьё, на острии которого горит гнев небес, направленный против врага. Я с ним один на один, и никто не может мне помочь - я могу рассчитывать лишь на свои силы… А за спиной у меня - полупрозрачные, нематериальные крылья из света.
Я сижу на диване в бильярдной комнате, на губах у меня - вкус коньяка. Моя рука - в руке Альбины, её лицо склонено надо мной, знакомое и любимое мной со всеми его шрамами.
- Утёночек! - встревоженно и испуганно зовёт она. - Что с тобой?
Я хочу сказать, чтобы она немедленно выгнала Якушева, но мои губы бесчувственные, как резина, и не слушаются меня. Он, уже снова в человеческом облике, смотрит на меня, но ему меня не обмануть: я знаю, кто он на самом деле, я вижу в его глазах древнее зло. Я вижу его насквозь, я раскусила его, и самое страшное - он знает об этом.
- Андрей Фёдорович, пожалуйста, сделайте что-нибудь! - умоляет Альбина испуганно. - Помогите же ей!
Якушев, сладко улыбаясь, склоняется надо мной.
- Конечно, конечно, помогу. Обязательно. Сейчас всё будет хорошо…
Но я знаю, что ничего хорошего не будет, нельзя позволять ему проникать в меня! Он уже сделал это однажды, когда вылечил мне спину, и это, как я смутно подозреваю, ещё даст о себе знать. В этом скрыта опасность, только я пока не знаю, какая и когда она встанет передо мной. Срочно, немедленно избавиться от Якушева!
Его рука тянется ко мне; одно прикосновение - и я в его власти. Нельзя этого допустить! Свет - моё оружие, я позволяю ему свободно струиться из моей груди. Страшным усилием разомкнув мёртвые губы, я бью Якушева:
"Изыди, враг рода человеческого…"
Якушев отдёргивает руку, как бы обжегшись; кажется, он даже слегка вскрикивает.
- Андрей Фёдорович, что с ней? - беспокоится Альбина.
- Ничего, ничего страшного, - говорит он странным, глухим голосом. - Сейчас всё будет хорошо…
Мой свет ослепляет его, и Якушев, покрывшись серой бледностью, отступает на шаг назад; я поднимаю руку… Огненный крест в воздухе, начерченный моей окрепшей рукой, заставляет Якушева отступить ещё. В его глазах, однако, сверкает злобный огонь, и он пытается приблизиться ко мне опять, но не может. Кто-то светлый и сильный встаёт за моим плечом, и мне становится легче дышать, а Якушев, как-то съёжившись и почернев лицом, отступает ещё дальше. Властный и гневный голос, раздающийся как бы с небес, говорит:
- Отойди от неё!
Щурясь, как бы от нестерпимо яркого света, Якушев шипит:
- Я ещё вернусь!
Только что он был здесь, и вот его уже нет, только остались на столике принесённые им яства. Я долго не могу прийти в себя после увиденного, не могу ни пошевелиться, ни выговорить хотя бы слово. Озадаченная и встревоженная Альбина, гладя меня по лицу, зовёт:
- Настя… Настенька! Утёночек! - Настораживается, слушая пространство, окликает: - Андрей Фёдорович! Где вы?
Я наконец могу поднять руку. Глажу короткие, чуть отросшие волосы Альбины, шепчу:
- Его здесь нет, Аля. И слава Богу.
- Малыш, как ты? - тут же спрашивает она. - Что происходит? Я ничего не могу понять! Куда делся Андрей Фёдорович?
- Убрался восвояси, - слабо, но удовлетворённо улыбаюсь я.
Альбина слышала, как он сказал, что ещё вернётся, но второй голос, который приказал ему отойти от меня, остался для неё неслышным. Она решает, что я больна и брежу, и очень пугается. Особенно пугает её мой рассказ о посетившем меня видении, и они с Мадиной чуть ли не силком укладывают меня в постель. Симптомов какой-либо болезни у меня не наблюдается: температура в порядке, ничего не болит; однако, сколько я ни пытаюсь убедить Альбину в том, что она принимает у себя в доме нечистого, она всё больше укрепляется в убеждении, что у меня бред. По её просьбе Мадина подносит мне чашку зелёного чая. То, как она при этом нервно держится, настораживает меня, и я с подозрением спрашиваю, кивнув на чашку:
- Что это?
- Это чай, просто чай, - убеждает меня она. - Зелёный, как вы любите, с жасмином и лимончиком. Выпейте, вам и легче станет! И всё будет хорошо!
Я не понимаю, как чашка чая может что-то исправить в создавшейся ситуации, но к уговорам Мадины присоединяется Альбина:
- Настенька, милая, выпей… Я верю тебе, верю, только успокойся.
Доверившись ей, я пью чай. Ещё час она сидит со мной, а я рассказываю всё, как будто мне вкололи сыворотку правды. Рассказываю о Нике, о том, какие страшные у доктора Якушева глаза, с красноватым отблеском преисподней; снова и снова повторяю, что Альбине следует держаться от него подальше, а она только повторяет:
- Всё хорошо, утёночек, я с тобой. Ничего не бойся. Я люблю тебя.
Меня начинает клонить в сон, да так неодолимо, что я уже не в силах добраться до дома. Я знаю, что до Нового года остались считанные часы, но ничего поделать не могу. Я также знаю, что следует позвонить отцу и предупредить, что я остаюсь у Альбины, но усталость так велика, что мне уже не до телефона. Сквозь закладывающую уши дрёму я слышу, как Альбина говорит по мобильному:
- Нет, Марго, извини, не получится. Никак. У меня сейчас Настя, и она, похоже, заболела. Мне просто не до веселья… Она спит, её нельзя тревожить. Нет, я не могу оставить её одну. Спасибо большое, и тебя с Новым годом…
Я проспала этот Новый год.
Глава 12. Новый год
Да, дело, как вы догадываетесь, было в чае. Вместе с безобидным напитком в мой организм попала большая доза противоаллергического препарата супрастина, который, как известно, вызывает сонливость. Его мне подсыпали, чтобы успокоить и усыпить меня, Мадина с Альбиной.
Проснувшись не у себя дома, а в спальне Альбины, раздетая до белья и укрытая одеялом, я чувствую себя слабой и больной. Отчего мне так плохо? Я вроде бы ничего не пила вчера, кроме чая… Ах, хитрый чай! Голова тяжёлая, глаза слипаются - ох, не вставать бы вообще…
Первой ко мне заходит Мадина. У неё виноватый вид, и под моим взглядом правда сама слетает у неё с языка:
- Простите меня, пожалуйста… Я вам вчера супрастин дала, он хорошо успокаивает. Вот вы и поспали.
- Это была твоя идея? - сурово спрашиваю я.
- Ну… - мнётся Мадина. - Альбина Несторовна сказала, что вас надо как-то успокоить… Что вам надо поспать. Ну, я и предложила дать вам супрастинчика, от него очень хорошо спится. Ничего страшного, это же не клофелин.
- И как я теперь смогу тебе доверять? - спрашиваю я. - Вчера ты напоила меня чаем с супрастином, а что ты подсыплешь мне в следующий раз? Цианистый калий?
Мадина чуть не плачет. Гладя мою руку, она покаянно бормочет:
- Ну что вы такое говорите… Какой калий, вы что! Мы же с Альбиной Несторовной хотели как лучше! Вы были вчера сама на себя не похожи, просто ужас! Такое говорили!
Я смутно вспоминаю, и мне делается не по себе.
- И что я говорила?
Мадина, тараща свои чёрные азиатские глаза, вполголоса заговорщически сообщает:
- Ну… Что доктор Андрей Фёдорович - шайтан!
Передо мной снова встаёт картинка: горы, я в белом балахоне, с копьём и щитом из солнечного света, а на соседней горе - чудовище с хвостом дракона. После сеансов массажа у меня тоже были видения: снег, меч в моей руке и существо с длинным языком, похожее на глыбу засохшей грязи. Между ним и вчерашним чудовищем просматривается явное сходство. Это - одна и та же тварь?
А может, мне всё это померещилось на нервной почве? Неужели эта история с Никой так на меня подействовала? Как бы то ни было, утро первого января я встречаю в постели, с головой, отягощённой супрастином и невесёлыми мыслями.
Скользя зрячими пальцами по стенам и косякам, подходит Альбина. Покрывая мои губы бессчётными поцелуями, просит прощения:
- Утёночек… Ну, извини. Ты меня жутко напугала, и я решила, что тебе лучше всего будет поспать. Как ты себя чувствуешь?
Что я могу сказать?
- С Новым годом тебя, Аля. Спасибо за оригинальную праздничную ночь.
Чувствую я себя неважно: видимо, с супрастином они слегка переборщили. Вставать не хочется, и я валяюсь в постели до половины двенадцатого. В моей мутной голове тяжело ползут мысли о Нике, о Якушеве, о моих странных видениях. Первое, со снегом и мечом, почему-то страшнее: от него моё сердце покрывается инеем смертельной тоски. Что-то жуткое случилось там, на этой белой горной вершине. А ещё в моих ушах слышится эхо властного голоса, защитившего меня, и я гадаю: кто это мог быть? Я не видела ни лица, ни фигуры, был лишь голос и ощущение света. Кто бы это ни был, он показался мне очень могущественным и добрым, ярким, как солнце.
Приезжает Диана Несторовна и наводит в доме свои порядки. Мадина выполняет её распоряжения, как вымуштрованный солдат, и под её руководством накрывает такой стол, что не сесть за него просто грех. Я лежу, свернувшись клубочком под одеялом, но Диана Несторовна энергично тормошит меня:
- Ну, ну, не залёживайся, не хандри! Вставай, золотко, пойдём. По случаю Нового года надо выпить хоть бокал шампанского.
Она могла бы поднять и мёртвого, и мне не остаётся ничего, как только встать, одеться и сесть за этот роскошный стол. Угощения просто великолепны, но мне кусок не лезет в горло - не помогает даже приказной тон Дианы Несторовны.
- У меня что-то нет аппетита, извините, - бормочу я.
- Ну, куда это годно! - досадует Диана Несторовна. - И лицо прямо как на похоронах.
- Я же сказала тебе, она болеет, - говорит Альбина.
- Ничего, мы её вмиг вылечим.
Лекарство, которое она ставит передо мной, - сто пятьдесят грамм водки в пузатом коньячном бокале. Я сомневаюсь, что это мне поможет, но Диана Несторовна безапелляционным тоном приказывает:
- Ну-ка, одним духом!
Водка - после супрастина, практически на голодный желудок и в такой приличной для непьющей девушки дозе - наносит по моей нервной системе мощный удар. Диана Несторовна пьёт сто грамм, закусывает лимоном и говорит хрипло:
- Ух, хорошо прошла!
Мне кажется, что даже слишком хорошо. Мне хочется ещё, и я выпиваю… не помню, сколько. Просыпается аппетит, и я, поклевав салата, изъявляю желание потанцевать. Звучит музыка, я топчусь около Дианы Несторовны, повиснув на её плечах, а она посмеивается:
- Что-то развезло тебя, голубушка.
Меня и вправду развезло: ноги заплетаются, и сложное танцевальное па заканчивается падением.
- Так, всё, хватит, - говорит Альбина решительно. - Ей пора отдыхать.
Я снова оказываюсь в постели. Я не знаю точно, сколько сейчас времени: наверно, часа два или три. В горизонтальном положении у меня кружится голова, и меня начинает тошнить; смутно помню тазик, подставленный Мадиной, какие-то бело-розовые капсулы; на мой немой вопрос я получаю ответ:
- Это от отравления.
Мне уже всё равно, и я глотаю капсулы. Мне плохо, меня выворачивает наизнанку, по сравнению с этой дурнотой всё остальное ерунда, и я равнодушно слушаю, как Альбина и Диана Несторовна разговаривают на повышенных тонах. Слов почти не могу разобрать, но кажется, речь идёт обо мне.
- Ей и так со вчерашнего дня… А ты… зачем было?
Что отвечает Диана Несторовна, совсем непонятно, но её голос звучит отрывисто и с металлическим звоном. Кажется, она уезжает; становится жутко, у меня в голове пищат и надрываются на разные голоса какие-то будильники. А потом надо мной склоняется новое лицо:
- Что такое с девочкой? Кто её до такого довёл?
Я никак не могу понять, кто это. Голос женский, но туалетная вода мужская, горьковато-свежая. Кто-то гладит меня по волосам:
- Настенька, открой глазки! Порадуй нас своим лучезарным взглядом!
В спальне ещё несколько человек, я обвожу их всех глазами, но не могу узнать лиц. Весёлый голос, пахнущий мужской туалетной водой, смеётся:
- О, да ты совсем никакая. Весело встретили Новый год без нас?
Мне кажется, что все они смеются надо мной, над моим состоянием, и мне хочется от них спрятаться, но спрятаться некуда. Я натягиваю одеяло на голову и плачу. Раздаётся спасительный голос Альбины:
- Оставьте её в покое!
Я рыдаю:
- Аля, мне плохо… Мне очень плохо… Зачем они издеваются надо мной? Пусть они уйдут…
- Господи, Настенька, да с чего ты взяла, что над тобой издеваются? - говорит горьковато-свежий голос совсем не насмешливо, а даже вроде бы сочувственно. - Аля сказала вчера, что ты заболела, и мы пришли узнать, как твоё самочувствие. Если ты плохо себя чувствуешь, мы не будем тебе докучать. Поправляйся скорее.
- Может, пивка для поправки здоровья? - язвит кто-то.
- Заткнитесь там, - отвечает женский голос с запахом мужской элегантности. И добавил, обращаясь ко мне: - Мы пойдём, Настенька. Отдыхай, не будем мешать.