Скорее так подействовал на неё литр пива, но я молчу. Сидя на корточках у дерева, она смотрит куда-то вверх и улыбается, и ей, наверно, сейчас хорошо. Мне не хочется ей мешать, и я молча встаю рядом, прислонившись к тому же стволу плечом. Мы вместе смотрим в небо над верхушками деревьев, серое, затянутое тучами, и не хочется ничего говорить. Я не спрашиваю Нику, каково ей было в неволе: я чувствую это и так. Она сидит, я стою рядом, и мы молчим.
- Слушай, - вдруг фыркает она, - кажется, пиво просится наружу.
Мы не идём в платный туалет, а ищем кусты погуще. Ника забирается в самую середину, а я караулю, нет ли кого поблизости. Она в кустах вполголоса матерится.
- Что случилось? - спрашиваю я, еле сдерживая смех.
- Крапива, мать её!.. Прямо в пятую точку ужалила!
Я беззвучно давлюсь от смеха. Ника выбирается из кустов, застёгивая джинсы, потирает зад и с улыбкой прибавляет ещё пару крепких словечек. Мы бредём в зарослях, пока не выходим на дорожку.
Потом мы сидим на скамейке, Ника курит уже вторую сигарету подряд, задумчиво щурясь. Сквозь серую пелену облаков проглядывает наконец-то солнце, и мокрый асфальт блестит. Рыжевато блестят в луче солнечного света ресницы Ники, и кажется, будто не было ничего, и мы по прежнему старые подруги.
Бросив окурок, она обращается ко мне:
- Можно серьёзный вопрос?
- Давай.
- Ты сейчас одна?
- Какой ты предпочитаешь ответ: длинный или короткий?
По аллее гуляют мамаши с колясками, влюблённые парочки, а я одна. На крыше воркуют и целуются голуби, под окнами раздаются по ночам кошачьи концерты, прямо посреди улицы собираются собачьи "свадьбы", люди в ювелирных салонах покупают обручальные кольца, а я одна и свободна, как ветер в поднебесье. Маленькая девочка с букетом полевых цветов ждёт встречи со своей мамой, а мама даже ещё не знает папу. А может быть, знает, но то, что именно он будет папой, ей неизвестно. Это длинный ответ.
- Давай лучше короткий, - говорит Ника.
- Тогда - да. Одна.
Телефонная мелодия сопровождается зелёными аплодисментами тополиной листвы. Я достаю телефон из сумочки.
- Настя, ну как? Ты встретила Нику?
- Да, мы сейчас в парке.
- Дай-ка мне её на минутку.
Я передаю Нике телефон.
- Привет, мам… Да. Нормально. Да так, гуляем… Ладно. Хорошо, идём. Да…
Мы идём домой - не ко мне, а к Нике. Она останавливается посреди своего двора и, закрыв глаза, слушает шелест ив. Присев на край детской песочницы, закуривает.
- Ну, ты чего? - спрашиваю я удивлённо. - Мама ведь ждёт.
- Сейчас пойдём, обожди, - глухо отвечает она. - Мамка меня столько ждала - неужели не подождёт ещё пять минут?
- А зачем пять минут?
- В руки себя мне надо взять, понятно?
Поперхнувшись дымом, она кашляет, прикрываясь рукой, потом длинно сплёвывает и курит, обводя взглядом крыши домов двора. Розовые высокие мальвы у подъезда покачиваются, кланяясь нам, солнце блестит в лужах, в небе проступают клочки синевы, а на кирпичной стене написано голубой краской из баллончика: "Люблю. Скучаю".
Мимо бежит девочка со скакалкой, только хвостики подпрыгивают по бокам головки. В уголках губ Ники проступает усмешка, у глаз - ласковые морщинки. Ведь она могла бы выйти замуж, родить детей, думаю я. Зачем ей понадобилось любить меня вот уже семнадцать лет? Ну, кто сказал, что у природы всё продумано? Чушь, природа ошибается.
А может быть, так было надо?
- Ника! Настя! Что вы там сидите? Заходите!
Ника, вздрогнув, оборачивается и смотрит на свой балкон. Встаёт, надвинув на глаза козырёк, бросает окурок и, крепко и твёрдо взяв меня за руку, решительно ведёт к подъезду. Вдохнув напоследок свежий влажный воздух, мы погружаемся в полумрак лестницы.
Щёлкают замки, отодвигаются запоры, и дверь открывается. Опустив на пол свой потёртый пакет, Ника снимает с головы кепку, и маленькая женщина в перепачканном мукой фартуке, прижавшись к её груди, всхлипывает. Наверно, не зря Ника курила у песочницы: сейчас её глаза сухи.
- Мамуля, всё хорошо, не плачь, - говорит она глухо. - Ну, ну… Всё.
Маленькая женщина смущённо улыбается, смахивает костяшками пальцев слезинки: руки у неё тоже в муке, как и фартук.
- А я тут пельмени затеяла…
- Здорово, мамуля, - говорит Ника. - Хоть Настя меня в обед хорошо накормила, но от пельменей я не откажусь.
- Да я ещё только начала, - суетится Надежда Анатольевна. - Когда они ещё будут-то!..
- А мы поможем, - улыбается Ника. - И дело пойдёт быстрее.
Устроившись у маленького стола в тесной кухне, мы втроём лепим пельмени. Надежда Анатольевна уже взяла себя в руки и не плачет. Она ни о чём не расспрашивает, только задаёт один вопрос:
- Нормально добралась-то?
Ника кивает, её пальцы ловко защипывают края теста.
- Отец ушёл, - роняет Надежда Анатольевна, в то время как её руки непрерывно работают. - Бабулю схоронили, Анюта уже ходит. (Анюта - маленькая племянница Ники.)
- Я знаю, мам, - отзывается Ника. - Ты же мне писала. У нас горячая-то вода есть? Мне бы помыться с дороги.
- Есть, есть, - отвечает Надежда Анатольевна. - Все твои вещи в шкафу, помоешься - переоденься.
В кастрюле булькают пельмени, пахнет лавровым листом. Надежда Анатольевна склоняется над плитой, вытягивая шею, я убираю со стола всё лишнее, а Ника курит у форточки. Надежда Анатольевна недовольно косится на неё.
- Слушай, бросай, а?
Ника морщит лоб.
- Что бросай?
- Курить.
- Обязательно брошу, мам.
- Ну, некрасиво ты выглядишь с сигаретой, нехорошо! Да и вредно… Сама знаешь.
- Знаю, мам. Брошу.
- Точно?
Ника широко улыбается, в её глазах - незнакомый, ледяной отблеск. Двинув бровями, она говорит:
- Век воли не видать.
Надежда Анатольевна хмурится и поджимает губы, я молчу. Ника, посмеиваясь, прислоняется головой к трубе батареи.
- Ну, сказала бы: "Точно", - обиженно и недовольно говорит Надежда Анатольевна.
- Точно, точно, - вздыхает Ника.
Пельмени дымятся в тарелках, мы едим. Ничего вкуснее я в жизни не ела. Надежда Анатольевна, подпирая рукой подбородок, смотрит на Нику, а та, низко наклоняясь над тарелкой, поглощает пельмень за пельменем, да с таким аппетитом, будто и не обедала у меня. У Надежды Анатольевны опять краснеют глаза, шмыгает нос, и Ника, положив вилку, выпрямляется.
- Мамуля… Ну что ты! - Она целует её пальцы, губы, чмокает в нос, гладит по волосам. - Ну, ну, ну… Ты чего, мам? Всё же хорошо.
- Всё, я уже… - Надежда Анатольевна пытается взять себя в руки, бодрится, улыбается, но у неё не получается, и она зажимает глаза ладонью.
- Так, мамуля, пойдём. Пойдём, пойдём.
Дожевав пельмень, Ника уводит её в комнату, а я остаюсь на кухне одна. Мне ничего не остаётся, как только доедать свои пельмени, а их порции стынут в тарелках. Я заглядываю в тощий пакет Ники. Мыльница, зубная щётка, футболка, казённая эмалированная кружка. Что там ещё, я разглядеть не успеваю: Ника возвращается.
- Шмон наводишь? - Она улыбается, а глаза странные, колючие.
- Извини, - бормочу я. Мне неприятно слышать из её уст эти тюремные словечки.
- Могу показать, если так любопытно.
Она выкладывает содержимое пакета на освободившуюся табуретку Надежды Анатольевны. Свернув пакет, она бросает его в угол.
- Вот и все мои манатки.
Мне нехорошо, и я поднимаюсь.
- Я пойду…
Она сжимает моё запястье.
- Настя, сядь, я тебя не отпускала.
Я пытаюсь высвободиться, а она загораживает мне дорогу, и я попадаю в её объятия. Её щека прижимается к моей.
- Не уходи, останься ещё.
Я остаюсь. Возвращается из комнаты уже успокоившаяся Надежда Анатольевна, и мы доедаем пельмени. Потом я мою посуду, а Ника достаёт из шкафа свои вещи, выбирая, что надеть. Отобрав белую водолазку и мешковатые брюки цвета хаки с кучей карманов ("пацанские", по выражению Надежды Анатольевны), она берёт большое полотенце и несёт его в ванную.
Небо окончательно расчищается, в нём стоят невесомые золотисто-ванильные облачка, в верхних окнах дома напротив ещё ослепительно горит солнце, а у земли, внутри двора, уже смеркается. Ника сутуло сидит на качелях под серебристо-зелёной ивой, чуть отталкиваясь ногой и опустив стриженую голову, ни о чём не рассказывает и ни на что не жалуется, ничего не просит и никому не верит - никому, кроме меня. Мне уже пора домой, но меня что-то держит здесь, я не могу уйти. Худая мальчишечья шея смешно и трогательно переходит в круглый, покрытый тёмным ёжиком затылок, и кажется, что в этих поникших плечах совсем нет силы и твёрдости, нет воли и энергии, и только по колючим искоркам в глазах можно понять, что этот человек ещё жив.
- Ну, наверно, я пойду, - говорю я нерешительно.
Ника вскидывает голову. По её глазам я вижу, что она хочет сказать мне "останься", но она говорит глухо:
- Да… Да, иди. Спасибо тебе.
Глава 28. Беспокойная ночь
Тишину майского позднего вечера нарушает звонок домофона. Я делаю телевизор тише и озадаченно иду в прихожую. Может быть, это Диана? Но Диана сначала позвонила бы и предупредила, что приедет, а Костя вряд ли пришёл бы так поздно - в двенадцатом часу.
- Настя… Настя, - слышу я голос в трубке.
Кажется, это уже было. Я открываю дверь и впускаю Нику. Переступив порог, она прислоняется спиной к стене и смотрит на меня, то и дело прищуриваясь, будто плохо меня видит. В пакете у неё что-то стеклянно звенит. Я чувствую от неё запах, и меня бросает в холодный пот. Да, это было. Всё как в тот раз.
- Ника, что случилось?
Она странно улыбается и гладит меня по щеке.
- Нет… Нет, не бойся. Не бойся, я никого не убила. Просто нажралась, как свинья. Мамка дала мне денег на новую одёжку, а я… пропила их. - Она открывает пакет и показывает три стеклянных бутылки пива. - Вот такая я сволочь, Настёнок. И беспросветно тебя люблю.
Ошарашенная её неожиданным приходом, да ещё в таком состоянии, я не могу вымолвить ни слова, а она, щекоча мне лицо дыханием, шепчет, как одержимая:
- Люблю… Люблю тебя…
Я в растерянности: что с ней делать? Ясно одно: отпускать её нельзя, я не повторю той ошибки. Обняв её за плечи, я бормочу:
- Ника, пойдём… Присядь, отдохни.
Обнажив зубы в жуткой улыбке, она говорит:
- Спасибо, уже насиделась…
Я всё-таки тащу её в комнату и чуть ли не силой водворяю на диван.
- Так, ложись и спи, - приказываю я довольно жёстко. - Чтобы к утру проспалась и стала человеком!
- Хорошо, Настенька, я лягу, - бормочет она. - Только если ты ляжешь со мной…
- Об этом не может быть и речи, - отвечаю я.
Она неожиданно проворно для своего состояния поднимается с дивана, на который я её такими усилиями затащила.
- Тогда мне здесь делать нечего.
Это всё было, сотни раз было - с отцом. Проклятая водка, гори она вся синим пламенем! Во мне мучительно поднимается что-то тяжёлое, как раскалённая каменная глыба.
- Я сказала, ты никуда не пойдёшь! - срываюсь я. - Останешься здесь и проспишься, и не смей со мной спорить!!
Да, всё это было, я часто так орала на выпившего отца, но он мне никогда не отвечал, а Ника и не думает молчать.
- А ты не смей на меня орать, сука! - кричит она с перекошенным лицом.
Влепив ей пощёчину, я убегаю на кухню. Белая пелена ужаса на миг застилает мне глаза, сердце как будто опустили в жидкий азот, а кишки превратились в студень.
- Настя… Настя, Настенька! Прости… Прости, родная… Я дрянь, я сволочь… Я люблю тебя.
Держа моё лицо в горячих ладонях, она почти касается меня губами, но не целует. Её веки опущены, ресницы дрожат, она дышит мне в лицо запахом алкоголя, столь ненавистным мне, от которого в душе поднимается давняя боль. Заорать, ударить её, выгнать? Нет, нельзя, иначе она снова что-нибудь натворит. Любой ценой не допустить этого! Я прикладываюсь ртом к её губам, и она яростно впивается, душит меня, прямо-таки вгрызается в меня, так что даже наши зубы стукаются друг о друга.
- Пожалуйста, не уходи никуда, - шепчу я. - Всё будет, как ты захочешь. Пойдём на диван…
Возбуждённо дыша, она развязывает пояс моего халата, а я увлекаю её в комнату. Раздвигаю диван и стелю постель, мягко осаживая её неуклюжие домогательства.
- Подожди, Никуля… Сейчас. Ты пока ложись, а я сейчас приду.
- Куда ты? - встревоженно спрашивает она, обвив рукой мою талию. - Не уходи!
Я глажу её по стриженой голове, мягко снимаю её руку с талии.
- Не волнуйся, я в ванную. Я скоро. Пять минут.
Яростный поцелуй-укус, и она говорит:
- Ладно, пять минут… Я жду.
Но я не спешу: не пять минут, а двадцать пять я нахожусь в ванной, тщательно моюсь, а потом ещё и сушу волосы феном. Когда я возвращаюсь, Ника уже спит, даже не раздевшись. Укрыв её одеялом, я ухожу в свою комнату и ложусь в постель.
Конечно, я долго не могу заснуть - какой уж тут сон! Что-то похожее на дрёму всё-таки подкрадывается ко мне около трёх часов ночи, но дверь моей комнаты открывается, и я слышу тихие шаги. Затаившись, я жду, что будет, и лицо мне щекочет шёпот Ники:
- Настенька, ты спишь?
Я не отзываюсь, притворяясь спящей, и она, опустившись возле моего изголовья на колени, склоняется надо мной и гладит по волосам.
- Ну, спи, спи, родная… - Нагнувшись ниже к моим губам, она очень осторожно и нежно меня целует - тихонько, самыми кончиками губ.
И так же тихо, как вошла, она выходит.
В пять утра мы обе уже не спим - пьём кофе на кухне. У Ники виноватый и хмурый вид, но я не говорю ей ни слова упрёка. В тишине тикают часы, за окном утренняя синева, на столе стоит блюдце с печеньем и бутерброды с колбасой. Я пододвигаю Нике блюдце, а она ловит мою руку и накрывает своей.
- Насть… Прости.
У меня вырывается вздох.
- Ника, я просто боюсь за тебя… Если ты будешь так себя вести…
Нахмурив брови и качнув головой, она перебивает:
- Не надо нравоучений, Настя. Я и так знаю, что умру не своей смертью.
- Знаешь? - содрогаюсь я. - Откуда ты можешь это знать?
- Мне нагадали, - щурится она с усмешкой.
- На кофейной гуще? - хмыкаю я.
Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям.
- Вот здесь это написано.
Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель - сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль.
- Настя, ты что?
Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её за плечи что есть сил.
- Кто? - требую я. - Кто это был?! Кто сказал тебе это? Отвечай!
Испуганно моргнув, она покорно отвечает:
- Да ходила я как-то к одной тётке… Экстрасенсу. Ну, узнать про жизнь… как мне быть дальше. Давно это уж было, ещё до… - Она хочет сказать "до срока", но хмыкает и проглатывает эти слова. - А она мне и говорит: "Умрёшь не своей смертью". Вот такие дела.
- Тётка? - непонимающе хмурюсь я. - Точно?
- Да точно, точно. - Ника крутит свою чашку кофе, поворачивая то по часовой стрелке, то против. - Чёрная такая… Крашенная. Кажется, Ириной её звали.
Я роняю голову на трясущиеся руки. Она гладит меня по голове.
- Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну… Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё… Настёнок! Всё нормально.
- Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, - шепчу я, всё ещё дрожа. - Не верь никому, кто станет тебе что-то предсказывать. Всё это - от лукавого. Верь только мне. А я говорю тебе: у тебя всё будет хорошо. Обещаю.
А когда Асахель даёт обещание, она его выполняет.
Ника целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно - в щёку.
- Насть, я тебе верю. Всё будет хорошо… Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал…
- Вот именно - бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю…
- Кого? - недоуменно хмурится она.
Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый.
- Неважно, - говорю я. - Допивай кофе - остынет.
- Если позволишь, я лучше пивка, - улыбается она и лезет в свой пакет. - Ну, ну, не хмурься… Завязываю.
Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом.
- Не успела вернуться домой - опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя… святая! А ты так себя ведёшь!
Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой.
- Насть… Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего.
Но я ещё минуты три обрушиваю на её коротко стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает - и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику:
- Вставай. Мне пора собираться.
Она неохотно разлепляет веки и стонет.
- Мм… Настёнок… Такой кайф - спать у тебя на коленках, и ты ломаешь его!
- Мне надо идти на работу, а тебе - домой, - говорю я. - Тебе ещё предстоит получить выговор от мамы - забыла?
- Ой, ё-моё! - измученно стонет она, садясь. - Она же меня спросит, куда я девала пятьсот рублей, которые она мне дала, а я что скажу?
Я достаю кошелёк, вынимаю оттуда названную купюру и протягиваю ей. Она хмурится.
- Настенька, что ты! Я не могу взять.