Сплюнь мокроту
И гной. Ходить-то можешь
В Форличингемских кучах?
О, как я невезуча!
Треснут ребра,
И кто тебе поможет?
Расколется твой череп, и в тишине унылой
Вся Филчингская Свалка, как братская могила.
Эта песня тоже не помогла. Больше я не пела. "Миссис Пиггот", - сказала я себе, и мне полегчало.
Наверху было огромное количество вещей. Названий многих из них я даже не знала. Мне нравилось брать в руки странные предметы, стоявшие на каминных полках, столиках. Эти безымянные вещи были очень приятными на ощупь. Небольшие портреты несчастного вида людей, заключенные в рамы силуэты нескладных мужчин и женщин. В уголке каждой картины была черная лента, прижимавшая срезанный локон. Резные табакерки, миниатюрные дома из зубочисток, серебряные компасы, жезл из слоновой кости, маленькие книжки с позолоченными корешками…
На верхних этажах было множество вещей, навевавших как печаль, так и радость. Мне было очень жаль оставлять их. Пару раз я даже клала кое-что в карман, чтобы почувствовать, каково это - иметь такое при себе. Ощущение веса этих предметов было очень приятным и утешающим. Но самым сильным было желание ощутить в руке что-то, похожее на маленькую коробочку, которая тарахтит, если ее встряхнуть. Мне очень хотелось иметь такую вещь.
Это случилось в Солнечной комнате. Сейчас я не могу вспомнить все детали. Я тогда стояла у камина. Я не слышала ни удара, ни грохота. Видимо, я каким-то образом ее сшибла. Другого объяснения нет, потому что она появилась там на ровном месте. Что-то лязгнуло о пол и покатилось ко мне. Я перепугалась так, как не пугалась еще ни разу в жизни. Я чуть не вскрикнула и едва не ударила ее. Она остановилась прямо передо мной так, словно искала меня. Или же я искала ее.
Дверная ручка. Медная, с торчащим из нее стержнем. Я поняла, что это та самая ручка, которую все ищут, та самая, что принадлежала кому-то по имени Розамуть, и подумала, что эта Розамуть была бы рада получить ее обратно. Но тут мне пришло в голову, что я могла бы взять ее себе ненадолго. Я скоро отдам ее, просто поношу с собой несколько дней. Ее не хотелось выпускать из рук. Хотя это была дверная ручка, просто дверная ручка - она была блестящая, и за нее можно было держаться. А человек чувствует себя гораздо лучше, когда ему есть за что держаться. Я скоро ее верну, подумала я, обязательно верну. Но не сейчас.
Она мне понравилась. В этом было что-то личное.
И я продолжила свой путь на пару с дверной ручкой. Я завернула ее в свои густые волосы и заколола их заколкой. Я много раз делала так в Филчинге. Сверху я надела чепчик. Под ним ее точно не увидят - да и без него тоже. Моя голова выглядела лишь чуть более бугристой, нежели обычно, совсем чуть-чуть. Ненадолго, сказала я себе, а затем я ее отдам. Я вернулась к своей работе. С дверной ручкой я чувствовала себя гораздо лучше.
Я как раз чистила очень грязный камин в учительской, когда внезапно почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Я повернулась к двери и увидела кого-то, кого-то ужасного.
Это был призрак.
Призрак мальчика болезненного вида. Я была уверена, что он пришел за мной. Он стоял в дверном проеме, ужасный мальчик с аккуратным пробором и огромными кругами под глазами. Его рот был очень широким, а голова казалась слишком большой для его плеч. И я подумала: нет, я не буду стоять здесь столбом. Я так долго боялась увидеть призрака, что увидеть его в реальности оказалось не так страшно. Я не позволю этому несчастному существу подкрадываться ко мне каждый раз, когда я буду подниматься наверх. Мне нужно сказать ему, чтобы он убирался, что я этого не потерплю. Я схватила совок для угля. Мои руки дрожали. Подойдя к призраку, я ударила его. Ударила совком. И совок действительно во что-то врезался. Во что-то материальное. И это был не дверной косяк. Я попала мальчику по уху. На нем даже выступило немного крови.
Возможно, это был не призрак.
Да, возможно.
Да.
Это не призрак. А раз не призрак, то один из членов семьи. Я только что ударила Верхнего Айрмонгера. Крови было совсем немного, но этот Верхний Айрмонгер поднял невероятный шум, а я без остановки говорила, как мне жаль, пока он держался за свое ухо так, словно я его отрубила.
Когда он немного утихомирился, я стала умолять его не говорить никому о происшедшем. "Пообещай, что не выдашь меня", - повторяла я.
Продолжая держаться руками за ухо, он сказал:
- Меня зовут Клод. Думаю, ты обо мне слышала. Я сын Айрис.
- А меня зовут…
- Я знаю, как тебя зовут, - сказал он нетерпеливо. - Тебя, конечно же, зовут Айрмонгер.
- Меня зовут Люси Пеннант.
- Правда? Тебя правда так зовут? Ты в этом уверена? Я не знал, что у слуг внизу есть имена, не считая дворецкого и ему подобных.
- Есть. И мое имя - Люси Пеннант. Лучше тебе об этом не забывать.
- Для тебя это важно, не так ли?
- Да, важно!
- Не нужно так сердиться.
Сначала я подумала, что это было очень разумно с моей стороны - сказать ему свое имя, ведь голова одного из Верхних Айрмонгеров - это идеальное хранилище. Но затем мне пришло на ум, что я поступила чрезвычайно глупо. А если он скажет миссис Пиггот, что служанка по имени Люси Пеннант не только заговорила с ним, что было строго запрещено, но и назвалась ему своим запрещенным именем, да еще и ударила его совком для угля?!
- Но в тебе есть еще кое-что необычное, не так ли? - спросил он.
- Надеюсь, - сказала я.
- У тебя есть предмет рождения.
- Да, - сказала я. - Да, это…
- Но у слуг нет предметов рождения.
- Есть. Их держат внизу, в комнате миссис Пиггот.
- Тогда, наверное, это совок, - сказал он, но через мгновение исправился. - Нет, не совок. И не ведро. Возможно, это твой чепец?
Он нахмурился. Каким-то образом он знал, что у меня под чепчиком лежит дверная ручка, но как? Правильно сказала старая Айрмонгерша: они странные.
- Как давно ты в Доме-на-Свалке, Люси Пеннант? Похоже, ты не знаешь правил.
- Со вчерашнего вечера.
- Значит, до вчерашнего вечера ты жила где-то еще?
- Я должна была где-то жить все это время, разве нет?
- Ну да.
- Каждый где-нибудь живет, не так ли?
- Каждый.
- Ты всегда где-нибудь находишься.
- Да, да, успокойся. Между прочим, не у тебя из уха течет кровь. И попытайся запомнить, что ты слуга, а я - нет. Но возвратимся к нашему разговору. Существует много разных мест, не так ли? Множество. Однако, понимаешь ли, я за всю жизнь никуда отсюда не выходил.
- Это место довольно большое. Очень большое.
- Пожалуй, соглашусь. Но я спрашивал о том месте, Люси Пеннант, где ты была вчера. На что оно похоже?
- Поменьше.
- Правда? Интересно. А можешь ли ты сказать о нем что-нибудь еще?
- Что ты хочешь узнать?
- Все.
- Это много, не правда ли?
- Ну да, - сказал он. - Если ты не против. Ты могла бы начать прямо сейчас.
- А мне-то что с этого?
- Не знаю. Возможно, я никому не скажу, что меня ударила служанка.
- Покажи мне дом. Я здесь новенькая, и я заблудилась. Покажи мне его.
- Ты бывала в Лондоне?
- Бывала.
- Ты знаешь Лондон?
- Конечно.
- Ты могла бы мне о нем рассказать?
- Значит, обмен? Ты покажешь мне дом, а я расскажу тебе все о Лондоне?
- Да-да, ладно. Не будем медлить. Это учительская.
- Это я уже знаю. Расскажи мне что-нибудь еще.
- Расскажу. У дома семь этажей. Точнее, восемь, если считать все. Шесть главных лестниц. Сколько задних, я точно не знаю. Четыре обеденных зала, три длинных галереи. В доме множество сокровищ, огромные коллекции.
- Покажи мне их.
- Скажи мне, каков твой предмет рождения, - сказал он.
- Спичечный коробок. Покажи мне какую-нибудь коллекцию.
- Что за коробок? Он большой или маленький? Сколько в нем спичек?
- Не знаю. Я их не видела. Он обмотан лентой, на которой написано: "Опечатано для вашего удобства".
Внизу позвонил колокол, и я поняла, что мне нужно спешить.
- Мне нужно идти. Мы заключили сделку, не так ли? Пришли к взаимовыгодному соглашению.
- Да, пришли.
- Хорошо. Мы выполним его следующей ночью. А сейчас мне нужно идти.
- Завтра ночью?
- Да, завтра, если ты этого хочешь.
- Я приду и разыщу тебя.
- Ладно, ладно, хорошо.
Я вдруг задумалась: что у него на той цепочке, которая свисает из кармана его халата?
- Спокойной ночи, - сказала я ему.
Он тоже сказал. Он сказал: "Спокойной ночи, Люси Пеннант".
Так я впервые повстречала Клода Айрмонгера.
11 Щипцы для носа
Повествование Клода Айрмонгера продолжается
Люси Пеннант у меня в голове
Ее зовут Люси Пеннант. Она чистит камины в некоторых комнатах после того, как мы ложимся спать. Со многими из суетящихся по дому, убирающих его, пахнущих мылом, полирующих мебель, отскребающих полы, отбеливающих простыни, чистящих обувь, гладящих одежду, крахмалящих воротнички и дезинфицирующих помещения от блох Айрмонгеров, со многими из тех, которые с наступлением дня скрывались вместе со своими щетками и совками где-то на подвальных этажах Дома-на-Свалке, я даже не имел возможности поговорить. Я думал, что они ведут ночной образ жизни. Нам не положено было спускаться на нижние этажи. Если кто-то пытался это сделать, дядюшка Тимфи дул в свой свисток, да и мистер Старридж тогда был очень недоволен. 
Поэтому я редко видел этих людей. У них не было имен, с помощью которых к ним можно было бы обратиться. Я мог не думать о них месяцами, словно это подвальные крысы стирали наше белье, убирали наш дворец и выносили из него весь мусор. Но теперь я увидел одну из них - чудесного мотылька, прилетевшего на свет свечи. В нашем доме, в двух шагах от моей собственной комнаты.
- Я видел Люси Пеннант этой ночью. Она ударила меня своим ведерком. Она приехала из Лондона. Я слышал голос ее Предмета, но не мог разобрать его имя, - прошептал я.
Что еще я могу о ней рассказать? У нее зеленые глаза. Она чуть старше меня и чуть выше. Но я могу вырасти, так что это не имеет особого значения. Пайналиппи просила меня вырасти, но я больше не хотел думать о ней. Я хотел думать о Люси Пеннант. Она решила, что я призрак. Я напугал ее. Не припоминаю, чтобы мне когда-нибудь кого-нибудь удавалось напугать. Я должен узнать имя ее Предмета. Я начинаю понимать человека гораздо лучше, когда узнаю, чем является предмет его рождения и как его зовут.
Секрет от Туммиса
Ранним утром следующего дня кузен Туммис постучал ко мне в комнату.
- Туммис, - сказал я. - Туммис и Хилари, войдите и закройте дверь. У меня для тебя невероятные новости. Просто чудесные. Закрой дверь.
- Что такое, Клод?
- Хилари Эвелин Уорд-Джексон.
- У тебя течет из носу. Привет, Хилари.
Туммис вытер нос манжетой рубашки.
- Думаю, Лейка может вернуться этой ночью, - сказал он. - Ведь может же, правда? Я искал ее, ходил по всему дому, но не нашел и следа. Я не хочу, чтобы ее поймал Муркус, он дежурил прошлой ночью. Сегодня дежурит Дювит, и, возможно, мне повезет. Но я думаю, что Лейка сама вернется домой, когда устанет.
- Обязательно вернется, - сказал я.
- Расскажи мне свою новость, Клод. Я очень хочу ее узнать.
- Туммис, - спросил я, - у тебя когда-нибудь было такое, чтобы все твое тело зудело, чтобы ты раз за разом вытирал нос и смотрел на дверь, ожидая, что она вот-вот откроется и перед тобой появится кто-то невероятный. Это будет твоя собственная история, а не чья бы то ни было еще, и ты будешь играть в ней, будешь главным героем, а не эпизодическим персонажем в чужой опере. Твоя история. Твоя. Тебе когда-нибудь хотелось быть главным героем в своей собственной истории?
- Чего ты ко мне привязался, Клод? Да еще и с утра.
- Твоя история, Туммис, подумай об этом. Твоя собственная. Как бы это было?
- История Туммиса? Как такое возможно?
- Моя история пришла ко мне, Туммис. Я так думаю.
- О, Клод!
- О, Туммис!
- Ты должен мне все рассказать. Как она? Как прошло Сидение? Я знаю, что она выглядит довольно крупной и грубоватой, но ведь она не оказалась такой на самом деле, правда?
- Прекрати! Прекрати немедленно, Туммис Гердж Ойлим Мерк Айрмонгер. Пайналиппи - это не моя история. Я говорю не о Пайналиппи. Моя история о совершенно другом человеке.
- Не может быть.
- Может, Туммис. У тебя течет из носу.
- Спасибо. Так что это за история?
- Ну… - сказал я и засомневался. Я не хотел случайно все разрушить. Я вдруг подумал, что это очень новое и деликатное дело. И я не сказал Туммису правду. Обычно я рассказывал ему обо всем, но сейчас почувствовал, как между нами возникла пропасть. И она стремительно разрасталась. Я чувствовал это, но не пытался ее сократить. - Я еще не совсем разобрался. Не хочу наломать дров, пока не буду уверен. Но могу сказать, что в деле замешан рыжий цвет.
- Рыжий? Правда?
- Рыжий и зеленый.
- Грязновато-коричневый?
- Да нет же.
Снизу донесся гудок отправлявшегося в Лондон поезда.
- Скажи мне, Клод, пожалуйста, скажи.
- Перси Хочкис.
- Это Аливер, - прошептал я. - Он пришел за мной.
- Расскажи мне, Клод. Скорее, прошу тебя.
Раздался стук в дверь.
- Клодиус, - послышался голос. - Я могу войти?
- Вот черт, - прошептал Туммис нервно. - Черт.
Дверь открылась. Перед нами стоял дядюшка Аливер.
- Мне показалось, что я слышал голоса, - сказал он. - Разве ты должен быть здесь, Туммис?
- Нет, дядя.
- Ты утомляешь его, Туммис. Он легко устает.
- Я сегодня вполне хорошо себя чувствую, дядя, - сказал я.
- Бедный Клод, ты не крепче одуванчика.
- Что такое одуванчик? - спросил я.
- Это не должно тебя волновать. Некоторые из нас, Туммис, были рождены не такими крепкими, как ты, колокольня.
- Он похож на Монумент, дядя? - спросил я. - На статую, возведенную в 1677 году в память о Великом лондонском пожаре? Ту, что двести два фута в высоту? Ту, что стоит на пересечении Монумент-стрит и Фиш-стрит?
- Да, - сказал он. - Очень похож. А ты много читал, Клод.
- Да, дядя, много книг о Лондоне.
- Прости, дядя, - сказал Туммис. - У него было Сидение, понимаешь, и я…
- Больше мне здесь не попадайся.
- Не попадусь, дядюшка.
- Вот и иди.
И несчастный аист ушел, обиженный и весь в соплях.
Дядюшка по имени Аливер
Мой дядюшка Аливер снабжал нас сиропами, микстурами и пилюлями, которые выглядели как помет животных и пахли так же. Дядюшка Аливер был врачом, водопроводчиком человеческих внутренностей, и все его мысли были направлены внутрь. Смотря на человека, он видел лишь то, что находится у него внутри, его выделения и особенности коагуляции, его почернения и синюшность. В его воображении были лишь ожоги и сыпь, его заботили лишь боли и опухоли, ноющие суставы, простуды и грибок, язвы и перекрученные яички, гнилые зубы, ноги и кишки, желудочные спазмы, вросшие ногти и кожные наросты. Вся его общительность распространялась только на больных. Ему были небезразличны лишь они, и лишь к ним он относился с любовью. Он решительно не понимал молодых, здоровых и жизнерадостных людей с крепким сном. Они были ему не интересны. Он познавал людей лишь по их болезням. Он дружил лишь с теми, у кого были простуда, костная мозоль, катаракта, рак, сибирская язва, киста, каталепсия[6] или кретинизм. Лишь ими он восхищался и лишь о них беспокоился. С больными он был любящим, заботливым и терпеливым, со здоровыми - грубым, слепым, глухим и ужасным. Когда его больные выздоравливали, он сразу поворачивался к ним спиной. В такие минуты он был совершенно несчастным, он уже тосковал по болезни, которую скрепя сердце помог вылечить. Дядюшка Аливер когда-то был женат на тетушке Джоклан. Их брак не был счастливым до тех пор, пока бедная тетушка Джоклан не подхватила антракоз[7]. С тех пор он ни на минуту не покидал тетушку до самой ее смерти.
Со мной дядюшка Аливер обычно был очень внимательным и чутким. Он за меня очень волновался и так заботился о моей голове, что мне хотелось, чтобы его внимание к ней ослабло. В те же дни, когда он говорил со мной коротко и резко, я понимал, что мне лучше. Он был первоклассным медиком, знавшим все о работе человеческой единицы.
- Похоже, ты не выспался, - сказал дядюшка Аливер. Он потрогал мой лоб и послушал мое сердце, а затем выложил недельный запас пилюль. После этого, не считая нескольких коротких вопросов, его визит обычно заканчивался. - Бедная Розамуть, Клод. Она так страдает. У нее выпадают волосы, а кожа темнеет.
- Да, бедная тетушка.
- Из-за нее весь дом вверх дном. Мой брат Ричид считает, что видел, как по его спальне бегала деревянная резьба, но я думаю, что виной всему выпитый им бокал бордо. Мистер Грум сообщил о внезапном свертывании продуктов, начиная с молока и заканчивая марципанами, а висевшая в кладовке свиная туша будто бы внезапно пошла странными синими полосами. Не говоря уже о том, что ребенок кузины Лолли, которого она назвала Кеннифом в честь своего отца, родился очень слабым. А тетушка Оммебол Олиф, твоя многоуважаемая бабушка, постоянно пребывающая в отвратительном настроении, дала несчастному ребенку в качестве предмета рождения кусок стружки от карандаша. Не думаю, что он доживет до следующего утра. И конечно же, проснувшаяся Свалка. Этого достаточно, чтобы заставить нервничать любого. Не припомню таких неприятностей со времени пропажи Риппита. Впрочем, ты не меняешься. Неизменный Клод.
- Я прислушивался к дверной ручке, но так и не сумел ее обнаружить.
- Она должна где-нибудь быть. Клод, возможно, мы могли бы побегать по дому и посмотреть, что ты сможешь услышать. Только тихо, Тимфи не нужно об этом знать. Да, думаю, мы могли бы. Ты не против, Клод? Тебе не нужно будет идти на уроки.
- Конечно, дядя.
- Кстати, как прошло твое Сидение? Я забыл спросить. Хорошая девушка?
- Думаю, все прошло нормально. И, дядя, во время Сидения…
- Думаю, ты говоришь о салфетке.
- Да, салфетка. И, дядя, кое-что еще. Диван в гостиной - он говорил. Очень тихо. Он сказал, что его имя - Виктория Холлест.