23 января, вторник
Нет, все же это было крайне неосмотрительно с моей стороны… Пуститься в загул, не имея возможности восполнить финансовые затраты. Я изрядно обеднел за эту неделю. Оставшихся денег хватит в лучшем случае на пару месяцев, так что надо будет еще раз нажать на Розанова, в противном случае я рискую оказаться на улице.
А это для меня совершенно непереносимо. Был ведь уже период, когда я, не имея крыши над головой, скитался по теплотрассам, панковским сквотам и бандитским притонам (при этом исправно посещая университет). Чуть не загнулся тогда от одной только мысли, что другая жизнь мне уже не светит.
Последняя запись в дневнике сделана в прошлый вторник, значит, я усвистел в страну Бахуса ровно на неделю. О том, где я был и что делал все это время, имею крайне смутное представление. Помню только, что в первый вечер я поехал в "О.Г.И." и пил там в компании трех девушек - кажется, студенток театрального института.
Одна из них согласилась поехать ко мне домой… да, вот они, ее колготки, валяются под столом. Или это чьи-то еще?
А дальше - разноцветная мешанина бутылок, рюмок, стаканов, и чего в них только не было! Хлопанье обшарпанных дверей, сквозняки, случайные собутыльники на Манежной площади в четвертом часу утра. Дряблая задница какой-то немолодой дамы.
Чьи-то лица, смачно хрустящие под ударами моих ног. И что-то красное носится в воздухе, пытаясь меня схватить. Стоп, кажется, в субботу я продрал еще и какую-то брюнетку с татуировками по всему телу. Девчонка ничего не пила, но вела себя так, словно в нее закачали литра четыре. Прости меня, Марина. Наклюкался твой Жорик, как последняя свинья.
Ба, да я ведь могу написать неплохую статью про свой алкогольный вояж. Мода на маргинальность в Москве еще не прошла, и соответствующих изданий навалом.
Застопорилась литературная карьера - побуду покамест журналистом. Опять-таки, своя среда, бумажная. Да и заработок реальный, а мне сейчас денежки нужны. Это еще неделю назад, до того, как я тормоза отпустил, можно было спокойно жить, аккуратно расходуя имеющиеся в наличии средства. То время ушло навсегда.
Финансовый кризис навис надо мной зловещей тенью, и если я не хочу банальной голодной смерти (а я никоим образом ее не хочу), то стоит уже сейчас принять какие-то меры. Раз так, чего же я жду? Вперед! За дело! Итак: "Устав однажды от почти безвылазного пребывания дома, ваш покорный слуга решил немного расслабиться…".
25 января, четверг
Статью накатал быстро, за три часа. Еще три сраных часа впустую…
Второй день пытаюсь пристроить свою халтуру. Нет, в качестве текста я нисколько не сомневаюсь, но все равно это халтура, - я ведь поэт, как-никак, и не пристало мне шлюшествовать в пограничных областях. Люди за порогами тоже это почувствовали. Им мой текст понравился куда больше, чем мне самому. Но вот принять его в работу не захотел никто.
"Видите ли, Георгий, наше издание имеет устоявшийся формат, выходить за рамки которого мы не можем. Читатели этого не поймут".
Рамки. Всюду рамки. Зачем, несчастные глупцы, вы сами себя загоняете в рамки?
Вам что, мало тех, кто делает это с вами, не спрашивая разрешения?
Теперь я знаю, что их основная задача - все вокруг упростить и ограничить. А тем, кто против - выколоть глаза, оторвать руки и зашить рты.
Бизнес. Слепое пожирание денег. Ведь слепы на самом деле все.
При условии, что мир будет оставаться таким, каков он есть, мне до конца дней своих некуда будет приткнуться. Я видел и слышал достаточно, чтобы знать это наверняка.
Сижу дома. Пью чай. Слушаю музыку. Только что изорвал в клочки свою писанину. Не знаю, что делать дальше. Хочется плакать, но это ведь недостойно меня. Некстати вспомнился Краснодар. И Марина. А вот и слезы, сами брызнули, не спросясь. Буквы расплываются безумными сколопендрами, но я продолжаю писать. Ведь это - мое право, мое призвание, моя жизнь…
Господи…
Двадцать пять дней прошло. Ничего не происходит. Абсолютно ничего.
Я человек.
Я очень-очень хочу жить.
Я просто люблю это.
27 января, суббота
Ха-ха-ха-ха!
Сегодня это пришло ко мне. У несшегося по Тверской "Мерседеса" слетел с колеса диск, выкатился на тротуар и, забренчав, упал прямо у моих ног. К моменту, когда осколок роскошной жизни закончил свое вращение, я уже все знал.
Все!
Лимон. Кровь на моих ладонях. Звезды, мерцающие на дне колодца. Сердце, насаженное на авторучку. Лимон. Дверь, открываясь, скрипит слишком громко. Надо бы смазать петли. Я даже представить себе не мог…
Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!
29 января, понедельник
Теперь в моем левом ухе не одна сережка, а пятьдесят. Второе унизано кольцами и булавками чуток пореже - не рассчитал, извините. Кровь на страницах - оттуда, из ушей. До сих пор сочится и капает, а за ночь всю подушку изгваздала. Боли я не чувствую, но это, должно быть, от передоза. Боль, она ведь как наслаждение - хапанешь сверх меры и либо отбрасываешь коньки, либо вовсе перестаешь замечать.
Пошел на базар и купил. А что тут такого? Мои деньги, как хочу, так и трачу. Все равно их уже с гулькин хрен осталось. Могу я хотя бы не неделю пожить достойно?
Хочу - веревку и мыло, передумал - серьги и шило. Чего, в самом деле, уши жалеть?
Рудимент рудиментом. Наши пещерные предки ими лицо от ветра закрывали, чтобы глаза не выдавило. Ветра с тех пор поутихли, вот ушки постепенно и атрофировались. Раз так, то на кой они вообще нужны? Можно проткнуть, можно надрезать, а можно - и на холодец пустить. Вольница!
Оглядываясь назад, на годы прозябания в краснодарском болоте и месяцы, проведенные на задворках жизни уже здесь, в Москве, я не перестаю удивляться глупости человека по фамилии Гончаров. Неужели он всерьез уверовал, что у поэта может быть какая-то иная жизнь, помимо той, что досталась ему? Что несчастный изгой с третьим глазом во лбу вправе претендовать на спокойное существование, сытость и прочие блага, положенные его соседям по планете? Дудки! Участь настоящего поэта - жизнь, вывернутая наизнанку, где ничего не происходит так, как должно быть. Единственный способ изменить ситуацию - перестать сочинять стихи, сжечь все, что написал, и даже в мыслях не позволять себе перебирать созвучные строчки. Если бы Артюр Рембо в свое время поступил так, он стал бы одним из величайших коммерсантов, каких только видел свет. Как и Гончаров, Артюр не сумел понять, что из поэзии не обязательно уходить красиво. Главное - навсегда.
Нет, я не стану повторять ошибку сотен сгинувших в бесполезной борьбе творцов.
Поэта Гончарова больше не существует! Ша!
Мое горячее желание стать полноправным участником мирового культурного процесса ничуть не ослабло. И то, что я решил отказаться от сочинительства, не означает моего перехода в разряд безмозглых пошлых обывателей. Искусство, знаете ли, одной поэзией не ограничивается. Теперь, когда я все знаю, мне не нужны для счастья и остальные его разновидности, будь то скульптура, живопись, музыка или что-то еще. Наивысшей формой искусства я считаю собственно жизнь.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Я был гениальным поэтом. Ныне я более не поэт, и покончить с этим оказалось довольно просто. Но перестать быть гением… Нет, ребята, на это я пойти не могу.
Долгое время главным для меня было слово "поэт". Но даже теперь, когда я угробил эту часть своего естества, мне все еще нужно как-то использовать свой, не побоюсь этого слова, грандиозный талант.
Для начала займусь модификацией тела.
А что? Тоже вариант не из худших.
30 января, вторник
Утро. Лениво любуюсь, как с неба срываются крупные хлопья снега. Развлекаюсь, разрезая найденным в мусорной куче скальпелем кожу на своих предплечьях. Боли почти не чувствую. Если б еще крови не было. Красные пятна на простыне меня раздражают. А впрочем… Ее ведь можно будет загнать с аукциона. Грязные эстеты, конечно, и не такое видали, только сдается мне, что большинство "кровавых художников" использует, все-таки, кетчуп. Ну, или там, вишневый сок. А такие полотна должны рождаться спонтанно… вот как у меня сейчас. Я не стараюсь придать хаотике красных клякс некий осмысленный вид. Это ведь не мое искусство.
Это искусство Жизни.
31 января, среда
Уши, похоже, начали загнивать. Ну и хуй с ними. Ха-ха, ничего себе, каламбурчик!
Сегодня плоскогубцами выдрал у себя шесть зубов. Еще парочку раскрошил, пока приноровился. А в самом деле, зачем мне так много зубов? Наши пещерные предки… а впрочем, ну их в болото, уродов нецивилизованных!
Я даже представить себе не мог, что на такое способен. Кто там говорил, что мне неподвластно Вечное. Обломайтесь, ушлепки! Это вам, а не мне, никогда не понять, что такое подлинное Творение. Никогда не создать ничего, достойного внимания.
А я еще и не такое могу. Но всему свое время. Спешить мне некуда.
1 февраля, четверг
Снова проснулся с руками в крови. Судя по отсутствию свежих порезов, - в чужой.
Вполне возможно, что ночью я в сумеречном состоянии выполз наружу и кого-то прикнокал. Неважно. А порезов действительно маловато… Надо добавить.
Телефон звонит почти непрерывно, и я уже близок к тому, чтобы шваркнуть его об стенку. Но что-то меня удерживает. Смутно чувствую, что аппарат мне еще пригодится, хоть и не осталось во всей Москве никого, с кем я хотел бы поговорить. Где-то безумно далеко есть люди, которые пока еще что-то для меня значат. Но я не помню ни чинов, ни имен. Мне наконец начало удаваться то, о чем я так долго мечтал.
Меня покидает Память.
2 февраля, пятница
В прошлом месяце я был не очень-то скрупулезен, занося в дневник информацию о случившемся. Где я был и что делал в те дни, записей о которых в нем нет, сейчас уже не припомню. С памятью вообще беда. Просматривая заметки начала года, не узнаю ничего, словно и не со мной было. Воспоминания заканчиваются на двадцать девятом января, в то утро, когда я купил на базаре серьги. Всего пять дней я живу на свете. Чертовски молод, не правда ли?
Если за это время я и покидал пределы своей квартиры, в памяти все равно ничего не осталось. С хавкой пока порядок. Запасы я сделал тогда же, двадцать девятого.
А обилие разбросанных по комнатам листков и тетрадей с написанными моим почерком стихами указывает на то, что в прошлой жизни я действительно был поэтом. Стишки, по правде сказать, дрянные, мне только один понравился - про Ад. Он, кажется, в дневнике и записан. Нечто подобное я, пожалуй, и сейчас мог бы написать. Да только ну его в баню, этот интеллектуальный онанизм.
Черновики я покамест сложил на кухне. Руки дойдут - спалю все это к чертовой матери. Мне ведь совсем не хочется вспоминать, как оно там было. Я и дневник-то свой прочитал всего на четверть. Забыл и забыл, чего тут волноваться. Don’t worry - be happy, как гласит народная мудрость.
Чужих книжек здесь тоже много. Бодлер, Байрон, Рембо, Уитмен, Блейк, Петрарка, Аполлинер, и многие другие поэты. Когда-то я все это читал. Сейчас ни хрена не помню.
Пожалуй, стоит проверить. Из спортивного интереса: а вдруг мелькнет знакомый кусок? Начну с Бодлера. Итак:
Ты Бог иль Сатана? Ты ангел иль Сирена?
Не все ль равно; лишь ты, царица Красота, Освобождаешь мир из тягостного плена, Шлешь благовония, и звуки, и цвета.
О! Это он в самую точку попал. То, что один понимает, глядя на Солнце и нюхая розы, другой постигает, истекая кровью в куче дерьма. И зачем, спрашивается, осуждать тех, чье понимание Прекрасного отличается от общепринятого? Так-так.
Бодлер. Зовут Шарль, значит, француз, наверное. Точно, француз. Это ж надо, девятнадцатый век! А звучит так, будто вчера написано. На злобу дня. Вот у кого бы Жорику поучиться - глядишь, и перестал бы пидоров метрошных воспевать.
Дальше у нас Уитмен. Уолт. Терпеть не могу Микки Мауса. Рембо, Аполлинер, Вийон - эти все французы. Французскую поэзию я уже знаю. Ага. Вот. Уильям Блейк.
Англия. Читаем:
Разрушьте своды церкви мрачной
И балдахин постели брачной,
И смойте кровь убитых братьев,
И будет снято с вас проклятье.
Ух ты! Похоже, в прошлые века поэты дело знали лучше мудрецов. Нынешним куда до них? Взять того же Гончарова. Все ноет, судьбу-злодейку клянет. Ему б глобальное что-нибудь зафуфырить, так нет же - все интересы сосредоточены на себе любимом.
Молодец, Блейк! Так их! Им бы только штампы, стереотипы, нормы, догмы… Сколько ж они придумали законов, постулатов, норм, форматов этих сраных! Представить страшно! Все, дескать, надо урегулировать и разложить по полочкам. Шпалу в сраку вам, регуляторы! Это не я, это Блейк сказал.
Мои руки дрожат. Перенервничал. Поэзия до добра не доводит, что своя, что чужая.
Страшно это - когда все понимаешь, а сделать ничего не можешь.
3 февраля, суббота
Уши гниют конкретно. Подушка по утрам покрыта черно-желтой вонючей коркой, которую я аккуратно счищаю и складываю в стоящую на столе коробку. Туда же отправляются струпья с израненных рук. Завел специально для этих целей. Должна же на гребаном свете остаться хоть какая-то память о бывшем несчастном поэте.
Боли не чувствую. Кто другой на моем месте давно б уже склеил ласты. Больно было, когда прокалывал уши грязным шилом. Да, грязным. Чего даром спирт переводить?
Думаю, скоро я продолжу свои изыскания в области истинного искусства. Главное в любом деле - не останавливаться на достигнутом.
4 февраля, воскресенье
Спал до полудня. Пообедав, принялся за работу. Вырезал кусок мяса из левой голени. Концептуальный прикол. Кровищи натекло столько, что можно заново расписать Сикстинскую капеллу. Но мне, честно говоря, в лом. Посмотрю-ка лучше телевизор. Надо же быть в курсе происходящих вокруг событий. Если, конечно, в этом мире хоть что-нибудь происходит…
По телеку идет прогноз погоды. Скучно. Переключаю. Опаньки! "Криминальный курьер".
Все как всегда: убийства, изнасилования, бандиты. В этом мире искусство не совсем переходит грань преступления, а преступление не совсем дотягивает до искусства.
Так, а вот это уже интересно. Только что в кадре возник дом, в котором я сейчас нахожусь. Неужто и у нас кого-то шлепнули? Или это - прямой эфир операции по захвату антисоциального элемента, то есть, меня? Спецназовцев в окнах пока не видно. Так в чем же дело? Ах, вот оно что. Два дня назад кто-то зарезал скальпелем продавщицу из круглосуточного киоска, что обосновался за углом.
Искромсал девчонку так, что и мать родная не признала. Не иначе, маньяк какой-нибудь.
Надо бы и мне поостеречься, раз уж такое "нечто" в окрестностях колобродит.
Впрочем, я и так на улицу ни ногой, да и ко мне в гости никто не захаживает.
Теперь, если и нагрянет кто, - не пущу. Береженого и Бог бережет.
Под впечатлением от увиденного я зажарил и съел давешнее мясо. Все-таки, аутофагия - отличная штука. Концептуальная. Правда, чувствуя я себя после этого не ахти. Видно, придется еще приучать организм к собственному вкусу. Упс! Меня тошнит от самого себя!
5 февраля, понедельник
Настроение - превосходное. Ходить трудно, но я пока справляюсь. Больших расстояний в моей квартире нет.
Сегодня я снял кожу со своей левой кисти. С той самой, на которой чуть меньше двух лет назад вырезал бритвенным лезвием имя своей бывшей возлюбленной. Как и прежде, ничего не почувствовал, даже когда зубами стаскивал с руки отделенный покров. Как это скажется на моем здоровье, не знаю. Впрочем, разве искусство не требует жертв?
Стою на балконе, повергая в смятенье бродяг и собак красотой и размахом гниющих ушей. Эти сраные рудименты, кстати, все больше меня беспокоят. Дело не в боли.
Раковины забиты засохшим гноем, и, чтобы нормально слышать, мне то и дело приходится его выковыривать. Вот и сейчас я развлекаюсь, швыряя кусочки гноя в проходящих внизу людей. Передо мной раскачивается на проволоке отмытая от крови и расправленная кожаная перчатка. Марина. Если б не эти шрамы на руке, я, наверное, и не вспомнил бы, что был когда-то влюблен. Отправить, что ли, эту перчатку ей, в Краснодар? В бумагах Гончарова должен был сохраниться адрес… Жаль что у меня нет видеокамеры или хотя бы фотоаппарата. Я бы фиксировал, стадию за стадией, процесс своего распада. Набитый засохшим гноем лоскут кожи - это, конечно, мощно, и в любой арт-галерее у меня его с руками оторвут. Но должен же просвещенный люд знать, в каких муках творчества рождался этот шедевр! А впрочем…
Что мне мешает издать месяцев через шесть сами эти записки? И прославлюсь, и разбогатею. Деньги мне тоже не повредят. До конца жизни оставаться искалеченным уродом - слишком большой подвиг даже во имя искусства. Надо будет на днях заняться литературной обработкой всего этого дерьма. Наживусь на нем, да и свалю куда-нибудь, где маргиналы в почете. Вставлю зубы, вылечу руку, залью каким-нибудь силиконом дыру в ноге. И буду жить, припеваючи, весь отпущенный мне срок.
Обзаведусь недвижимостью в Нью-Йорке и, что главное, личным транспортом.
Никакими педиками меня тогда в подземку не заманишь. Звезды не ездят в метро.
А секретарем возьму Петьку Розанова. Он, судя по гончаровским хроникам, тоже мудак порядочный.