Она разглядела его грубую зеленовато-синюю кожу, правильные овальные черты лица, маленькие ушки и довольно большие глаза. В нем не было ничего особо страшного, и все же она боялась. Ведь перед ней был живой людомар. Впервые в жизни она так близко подходила к смерти. Ей, всю жизнь прожившей в городке и выходивший за его пределы лишь дважды, да и то в толпе холкунов, ей бежать одной к Чернолесью было очень опасно. Но дядя настоял на своем. Он не попросил, но приказал ей. Он был ей вместо отца, и она даже помыслить не могла, чтобы его ослушаться.
И вот она здесь, а он возвышается над ней, подобно скалистому утесу, нависнув всей своей громадой над ее маленьким тельцем.
– Тикки, – выдавила она из себя.
Он кивнул ей.
– Я прождал его две луны. Он не пришел. Что с ним?
Но она больше не могла сдерживаться и залилась слезами.
Охотник взял ее за шиворот, поставил на ноги и слегка встряхнул.
– Ну же, говори!
Мир закружился перед глазами девушки, ноги ее подкосились и она повисла в его руке, а после неспешно осела на землю.
Сын Прыгуна еще раз ее встряхнул, но тело девушки безвольно колыхнулось. Она потеряла сознание. Охотник взвалил ее себе на плечо и неспешной походкой пошел к лесу.
Жил он достаточно далеко от границы с равнинами, но достаточно близко, чтобы вернувшись с донад расслышать странные крики. После он ощутил едва уловимый знакомый запах. Он быстро узнал его – это был запах Тикки.
Ту большую луну, которую Сын Прыгуна провел под сенью Чернолесья, он потратил не зря. Перво-наперво, он стал искать свой донад и нашел его в плачевном состоянии. Это обстоятельство сподвигло его уйти еще дальше вглубь леса и начать строительство донада.
Большой мек он нашел без труда, но без помощников-тааколов строительство продвигалось очень медленно. К моменту, когда он вернулся в холкункой через плечо, ему едва удалось устроить хорошую площадку, на которой можно будет поставить донад.
Однако людомар не унывал. Всякий раз, как на него находило отчаяние, он вспоминал, что и сколько ему пришлось вынести.
Потерю людомары, иисепа, тааколов и других своих всегдашних спутников людомар старался не обдумывать, иначе сошел бы с ума. Он с головой погрузился в привычные когда-то заботы.
Омкан-хууты очень сильно повлияли на фауну Чернолесья. В нем уже не было того многообразия, какое людомар помнил в прошлом. Но и он вернулся в Чернолесье не прежним. Его вооружение, его умения и приобретенный опыт вмиг обесценили все достижения омкан-хуутов. На вкус они оказались весьма сносные, и, так как их расплодилось очень много, то охотнику не составляло труда находить их и уничтожать.
Взобравшись в донад, он уложил девушку на кучу шкур омкан-хуутов и продолжил обустройство.
Она пришла в себя, когда уже стемнело.
– Боги… боги… – запищала девушка, когда поняла, что находится в Чернолесье.
– Откуда у тебя вещь Тикки? – спросили ее из темноты.
Ноздри девушки щекотали соблазняющие запахи жаркого. Недалеко что-то жарилось. Когда людомар приподнял небольшой железный щиток, лицо его осветилось фиолетовым свечением.
– Рочиропс! – выдохнула девушка, уставившись на кристалл.
– Да, это он. Что тебе нужно от меня? Отвечай.
– Мне… ты меня не убьешь? Нет? Меня прислал мой дядюшка. Они схватили Тикки и будут его казнить.
– За что? Кто, они?
– Я не знаю. Они так хотят.
– Когда?
– Сказано, что как довезут все полена.
– Когда?
– Послезавтра.
Людомар кивнул: – Есть хочешь?
***
Обустройство донада занимало много времени и отминало много сил, но людомар занимался этим делом с тем ощущением, которое появляется только, когда делаешь любимое дело. Предстояло сделать немало.
Память сохранила для него услышанное двадцать восемь лет назад так четко, словно бы слова Светлого прозвучали всего несколько дней назад.
Появление Иримы – холкунки, племянницы старинного друга Тикки, внесло в жизнь охотника серьезные коррективы. В Чернолесье он чувствовал себя очень уверенно. Лес благоволил ему. Между ними сложились дружеские отношения, и каждое дерево старалось обласкать его или укрыть своими ветвями.
Синие Равнины были ему чужды. Их пространства пугали его. Он понял это только, когда очутился под сводами свидигских крон. Небо нависало над равнинами так высоко, что вышина эта давила на Сына Прыгуна подобно тяжелому покрывалу. С крон древесных великанов небо виделось совсем другим. Оно было близким, родным и очень мягким.
Испуг девушки прошел с наступлением утра. Людомару пришлось вывести ее на вершину крон, и каким бы ни был ее ужас перед Чернолесьем, но женская душа не устояла перед удивительной красотой леса на рассвете. Она даже не заметила, как охотник покинул ее. Гамак, в котором она сидела, слегка покачивался, а она, широко раскрыв глаза и ротик, во все глаза смотрела на новый пейзаж.
Сын Прыгуна прилаживал очередную ветвь под основание донада, когда девушка шумно спустилась к нему.
– Так ты пойдешь со мной? – спросила она.
– Да, я уже собрался. Тебе понравилось?
– Мне понравилось.
– Ты больше не боишься?
– При свете Ока Владыки нет.
Людомар хмыкнул.
– Ты понесешь вот это. – Он указал на связку копий, стоявших в углу. – Нет. Мы не сейчас выйдем. Ты слишком шумела. Пойдем ночью. Я ухожу на охоту. Вернусь к ночи. Ничего не бойся. Ааги защитят тебя.
– Кто это? – Девушка боязливо оглянулась.
Людомар указал на кусты с длинными прямыми ветвями, коими был усеян ствол мека, его ветви сверху и снизу. Оборона донада была круговой.
– Ты не должна никуда выходить. Не должна их трогать. Они не знают тебя. Они убьют тебя.
– Яд? – выдохнула холкунка.
Охотник кивнул, поднялся и ушел.
Вернулся он к вечеру, неся на себе большого омкан-хуута. Он был частью разделан. Страшные иглы его были собраны в пучок, который болтался на поясе людомара.
Девушка с ужасом попятилась, увидев добычу охотника.
– Его мясо не лучшее, но больше в Чернолесье ничего не осталось.
Сын Прыгуна быстро разделал омкан-хуута, часть взял с собой, другую часть преподнес ближайшему муравейнику. Только после этого они двинулись в путь.
Куупларга они достигли в конце следующей ночи. Ирима прошла в город поутру и вернулась оттуда с телегой.
– Жди меня. Я заберу поленья и вернусь.
Возвратилась она глубокой ночью в рядах вереницы таких же телег и бричек, бесконечным потоком потянувшихся в город.
– Лезь сюда. – Ирима отодрала две нижние доски с бока телеги. Людомар пролез в проем. Она положила туда же оружие и с силой приторочила доски на место.
– Что, сломалась, красавица? – неожиданно проговорили совсем близко.
– Немножко было. Стара тележка. То одно отвалится, то другое.
– Вы только жалиться горазды. Вечно вам все не так. – Голос погрубел, стал недовольным.
– Не жалуюсь я. Ты спросил, я ответила.
– Ты не заметила, кто я?
– Привысокий, как не заметить.
– А почему ты разговариваешь со мной, как с холкуном?
– Прости, – после недолгого раздумья проговорила девушка. Людомар подметил, что она была не очень умна, но сообразительна. – Прости, привысокий, – поправилась она.
– Пойдем со мной, – приказали из темноты.
Девушка молча ушла в темноту, откуда стали доноситься хрипы и грубые стоны. Через некоторое время она вернулась, слегка прихрамывая, молча уселась на телегу и, понукая лошадь, направила ее в город.
Ворота они проехали без каких-либо сложностей. Лишь раз до слуха охотника донесся звук шуршания над головой. Видимо, воин-стражник проверял поленья, но делал это привычно и нехотя.
– Двигай, – приказал он девушке.
По тому, как телегу нещадно затрясло, Сын Прыгуна понял, что они уже движутся по городским улицам. Шум даже в ночном городе стоял необычайный. Жизнь, по всей видимости, не замирала здесь ни днем, ни ночью. Они проезжали мимо шумных кабаков, мимо домов терпимости, мимо выгребных ям, в которых копошились старики-холкуны и калеки, коим уже не было место в работах на оридонцев.
Нестерпимая вонь заставила людомара вспомнить минувшее и обернуть лицо в пахучую подушку-повязку.
Наконец телега остановилась. Раздался скрип досок и людомар, скрепя зубами от боли в отлежанных членах, вывалился из нее. Он тут же поднялся, разминаясь.
– Огромен, – проговорил старческий голос, недалеко от него. – Брезду подобен. Помню я их.
Охотник обернулся и увидел иссохшего согнутого болезнями старика. Он стоял, опираясь на кривой посох и казался больше кочкой, чем живым существом.
– Привезла я…
– Молчи! Иди в дом! С тебя довольно отныне.
Старик поманил Сына Прыгуна к себе, развернулся и уполз в какую-то нору под зданием. Во мраке этой норы старик уселся на ворох тряпья, служивший ему кроватью, и вытянул шею, прислушиваясь к движениям людомара.
– Тихо, – прошептал он и улыбнулся. – Люба мне тишь. И ты мне люб поэтому.
– Я пришел, как ты и просил.
– Ась. Не слышу я. – Старик потянулся вперед, и охотнику пришлось говорить ему прямо в ухо:
– Что делать мне? Зачем призвал меня?
– Я? Ничего мне не надо. Но Тикки просил – я не слишком громко говорю-то? Тикки просил тебя отыскать. Порубят его завтра.
– Где?
– На Головной площади.
***
– Эк, гляди в оба. Он должен быть здесь. Я не мог ошибиться, этот старикашка и людомар как-то связанны между собой.
– Я буду здесь. За глаза мои не волнуйся. Они все так же хороши.
Кин стоял у оконного проема одного из зданий, выходящих на Головную площадь. Как и всегда бывало в дни Отлучки, утром жителей развлекали наказаниями преступников. Среди десятков провинившихся мало кто поймет, отчего зарубят дряхлого старика. Десятки, если не сотни таких же копошатся и дохнут повсеместно в городке и никому нет до этого дела.
Оридонец ухмыльнулся. Те, кто выдумал такое обращение с холкунами и пасмасами заслуживают уважение. За двадцать лет их превратили из свободолюбивых олюдей в пресмыкающийся скот. Убивать пришлось не многих. Основных перебили в двух битвах. А остальные… Интересно, а среди оридонцев все так же или нет? Навряд ли. Так с оридонцами нельзя поступить.
Его глаза заметили ватагу детей, ворвавшихся на площадь и кинувшихся занимать самые лучшие места на подоконниках, выступах и любых других возвышениях.
Даже в этом городке много беспризорников. Кин слышал, что они промышляют воровством, соглядатайством и даже убийствами. Да и места они занимают для холкунов побогаче, потому как те им за это что-то платят.
Кин загляделся на детей. Что-то екнуло в его груди. Система, частью которой он был, была жестока, и он ее большей частью оправдывал. Но когда видел детей – эти милые чумазые рожицы – что-то в нем щемило. У него у самого было трое таких же бесят. Когда он приплывал домой, то не мог нарадоваться на них. Никто не знал среди его подчиненных, что он был нежным мужем и заботливым отцом.
Видимо лицо его в этот момент подобрело, потому что Эк несколько странно на него посмотрел. Кин краем глаза заметил этот нюанс и тут же посуровел.
– Не своди глаз с площади, – приказал он.
Солнце показалось из-за крепостной стены. Оно тускнело в дымке, которая поднималась над грязевыми полями. Площадь постепенно заполнялась горожанами.
Вскоре на нее начали выводить преступников. Им отрубали головы. Обвинения, которые оглашались во всеуслышание, были, когда справедливыми: убил, украл, отравил, а когда и надуманными.
– Чост, ты чуешь его? – Кин подошел к дремсу, туповатому детине, вальяжно развалившемуся на ступенях с третьего на второй этаж.
– Нет. Им не пахнет, – сказал тот, с трудом собравшись при виде начальства.
– Тогда высунись в окно и принюхайся! – заорал на него оридонец и, что было сил, пнул по спине.
Дремс "ойкнул", тут же вскочил и бросился к окну. Его спина получила еще пару ударов палкой за нерадение.
Трупы скатывались по желобу к ногам холкунских воинов, которые поднимали обезглавленные тела и складировали их на бричку. Красная повозка – так называли ее во всех городах.
Неожиданно, произошла заминка. Кин не увидел это – он стоял далеко от окна – но почувствовал. Народный гомон несколько ослаб, и долгое время висела скучная тишина. Затем послышался голос глашатая, вычитывающий приговор.
– Где он? – закричали из толпы.
– Кого рубить будете?
– Пусть пень и рубят.
– Ха-ха! Судят пень. Давно пора! Многих невинных на нем порубили. Ха-ха!
Кин бросился к окну и увидел помост совершенно пустым. На нем безучастно топтался один лишь палач, не понимая, кому отрубать голову.
Вместе с пониманием странности происходящего до слуха Кина донеслись торопливые шаги.
– Где привысокий Кин? – спросили на втором этаже.
– Там.
Шаги стали подниматься по лестнице. Вскоре перед ним оказался холкунский воин.
– Привысокий, холларг зовет тебя.
Кин сжал губы.
– Где старик?
– Холларг зовет тебя, – повторил воин.
– Я это уже слышал! Где старик? Где он? Холларг зовет?! Он не может! Не имеет права! Я оридонец… ты… так ты смеешь обращаться ко мне, как к равному себе?! – Воин побледнел и в следующую минуту кубарем полетел вниз по лестнице.
Кин сбежал за ним. Он все понял. Свою злобу он отыграл на несчастном юноше, едва не забив его до смерти.
Оридонец пошел к холларгу, но уже знал, что ему предстоит продолжить свою погоню за тенью. Он вдруг совершенно отчетливо осознал, что, упустив тонкую нить связи с людомаром, вынужден будет гоняться за ним долгие годы.
***
Тикки умирал. Его бледное лицо было обращено к солнцу. Он смотрел на светило с детским восторгом.
Людомар сидел рядом. Он был без сил. В эту ночь пришлось изрядно потрудиться. Хитрый себялюбивый старик – дядька Иримы – едва не лишился чувств, когда людомар принес к нему Тикки.
– Нет… Нет!.. – Замотал он головой и руками. – Прочь… прочь… я сделал, что он просил… последнее сделал, как он просил… прочь… прочь…
Старик не видел в темноте, как по щекам Тикки потекли слезы.
– Унеси… в равнины, – неслышно для холкунского уха попросил он.
Людомар развернулся и ушел.
Он не слышал, как на ступени лестницы дома выбежала Ирима и бросилась за ним вслед, но охотник двигался неслышно даже с ношей и быстро скрылся в темноте. Кричать она не решилась. Ее возвращение в дом было подобно вихрю.
– Ирима! Ирима, стой! – хрипел дядька. – Пусть уходят. Это лес, Ирима! Что ты делаешь?
Но девушка не слушала его. Она быстро собралась, оттолкнула старика с неожиданной для него ненавистью и выбежала прочь, в ночную мглу.
Старик схватился за сердце и быстрыми мелкими шажочками засеменил к себе в нору.
Жажда крови тогда еще не утихла в груди людомара. Она не была утолена. Его недруги, видимо, не все знали про людомаров. Они не знали, насколько тонким нюхом обладают эти дети лесов. Ему не составило труда, лавируя по городу, найти то место, где явственнее всего слышался запах Тикки.
То было приземистое здание каземата, расположенное во внутреннем дворе казарм городской стражи. Проникнуть внутрь не представляло для лесного охотника никакого труда, тем более, что это были казармы холкунской стражи, которые не особо тщательно охранялись – все же холкуны еще доверяют друг другу (хотя бы это не удалось изменить завоевателям). Каземат охраняло два воина, один из которых сладко спал, а другой кивал носом себе на грудь.
Оба получили тяжелые удары по головам и лишь слегка изменили позы, сделав их более раскрепощенными.
Ключами людомар умел пользоваться из неизвестной прошлой жизни. Это было очередным для него открытием. Когда он вошел в каземат, то на него мало кто обратил внимание: холкуны спали, а те, кто не спал, сидели, апатично уставившись себе под ноги.
Тикки лежал в дальнем углу и оказался по весу легче прежнего.
Даже в темноте людомар разглядел следы многочисленных побоев, покрывавшие тело старика.
– Я ни… чего не… ска… зал, – прошептал ему Тикки гордо. Он попытался сжать кулак, и это последнее усилие окончательно лишило его чувств.
Солнце вставало над равнинами, но Сын Прыгуна знал, что первые лучи осветили Чернолесье. Ему вдруг вспомнились слова старика: "Заря пришла с тобой!" И верно, для него эта заря пришла от людомара. Это его личный подарок Тикки.
Тикки открыл глаза и осмысленно осмотрелся. Губы его растянулись в улыбке. Ветер играл седыми власами старика и ласкал его своими теплыми струями. Людомар держал старика на руках, стоя на краю громадной ветки свидиги, распростершейся над равнинами на высоте в сотню локтей.
Солнце осветило старика и охотника тогда же, когда позолотило вершины лесных великанов. Старик смотрел на розовевший небосклон и улыбался.
– Буду… там, – прохрипел он. – Буду знать… теперь ближе я… ближе… – И он снова улыбнулся.
Внезапно силы нахлынули на него во второй раз. Он быстро заморгал, огляделся и сфокусировал свой взгляд на Сыне Прыгуна.
– Эсдоларг, – проговорил он с усилием, – Эсдоларг. – Его глаза смотрели в немом вопросе в лицо охотника. – Эсдоларг! – Старик ближе придвинулся к людомару.
Охотник усиленно думал. Нет, это название ему ничего не сказало.
– Эсдоларг! – почти вскричал Тикки, беря лицо Сына Прыгуна в свои исхудалые ладони. – Эсдоларг.
– Эсдоларг, – повторил тот.
Старик замер, переводя взгляд с одного глаза охотника на другой.
– Эсдоларг, – засипел он.
– Эсдоларг, – сказал людомар.
Тикки улыбнулся, отпрянул, закатил глаза, дернулся несколько раз и с выходом "эсдоларг", безвольно повис на руках охотника.
– Уйди. Не тронь! – Ирима отбивается от двух холкунов в воинских доспехах. Они хохотали. Девушка плакала. Несмотря на то, что ее тянули назад и к земле, Ирима даже не смотрела на своих обидчиков. Ее глаза блуждали по пустынным равнинам. Она плакала навзрыд.
– Он ушел, – шептала она, – ушел! Пустите, – просила она. Каким-то образом ей удалось вырваться и побежать, но воины настигли ее уже через некоторое время. Они повалили ее.
– Мой черед, – прохрипел, задыхаясь, один из них.
– Справедливо, – кивнул второй, сняв шлем и отирая пот. – Быстронога… – Он никак не мог отдышаться.
Ирима закрыла лицо руками и залилась слезами.
– Нетронутая, что ли? – дыша на нее перегаром, спросил, походя, воин. Она не ответила. – Нетронутая вроде. – Он победно обернулся на своего напарника. Тот многозначительно кивнул и шлепнул девушку по оголенной ноге.
Ирима открыла лицо и сказала сквозь слезы: – Быстрее только! Я спешу…
Холкун ухмыльнулся: – Не задержим.
Он вошел в нее и удивился, как резко она изменилась в лице. Сколько тепла, сколько радости вдруг стало в ее глазах. Она улыбнулась и с жаром прижалась к нему.
Оридонский клинок насквозь пронзил холкуна, не дал ему подняться, и завалил на бок. Нечто огромное нависло над ним. Удар и солдат провалился в вечную тьму.
Людомар отер меч о пучок стеблей. Он отвернулся, дав Ириме привести себя в порядок. После они некоторое время сидели молча среди двух трупов и не смотрели друг на друга.