А вместо Торзы рядом с Теренцием сидели советники княгини да старый шаман на своем чурбачке, отполированном до стеклянного блеска. Шаман улыбнулся, видно прочитав что-то на лице знатного мужа княгини. "Так, да не так…" сказала эта улыбка и Теренций отвернулся. Он не любил, когда его мысли читают.
Такой была их встреча после долгой разлуки. И после они ни разу не остались наедине. Княгиня сидела рядом с ним на пиру, слушала здравицы и отвечала на них. Говорила слова уважения своему мужу и все, гомоня и улыбаясь, пили, выплескивая последние капли на расстеленные ковры.
Теренций не знал, в тот миг, когда его время качнулось, раздумывая, не потечь ли вспять, то же самое произошло с Хаидэ. Слушая негромкий шум сидящих за пиршеством гостей, она прижала к себе сына, оглядываясь. И ощутила себя той самой девочкой, что проголодавшись, нашла под коврами миску с мясными шариками, их принес ей Нуба, которого она еще не знала. Но занавес распахнулся, и она увидела не только глаза своего мужа, так же, как раньше, холодно глядящие из-под тяжелых век, но и быстрый взгляд Техути, - он стоял у выхода, слушая советника Нара. Все так да не так, мелькнула в голове мысль. Она стала другой и мир вокруг изменился, удивительным образом оставаясь прежним. Не кольцо, у которого начало смыкается с концом, а спираль, и она, уйдя вперед, продолжает видеть то прошлое, что находится на предыдущем витке.
"Отец мой, Торза…"
Княгиня продолжала видеть это прошлое, когда нянька взяла мальчика и понесла вслед за прихрамывающим Патаххой из шатра, туда, где ранние сумерки кутали неяркие звезды в зеленоватую дымку. Там, посреди стойбища с уже собранными палатками, пылал огромный костер, окруженных деревянными столбами с развешанными на них плетенками из ремней и шкур. Она опустилась на траву, глядя через языки пламени, как Патахха носит мальчика, поднимает его к небесам, и кладет на землю, чтоб снова поднять, прося и нижний мир и небесное воинство и самого великого учителя Беслаи, охранить будущего вождя и вложить в уста его матери нужное имя. Когда Патаха сделал круг и снова оказался рядом, поднялась, откидывая с лица красное покрывало. Сказала твердым голосом, глядя на спокойного мальчика:
- Имя ему - Торза. А прозвище к имени он заслужит сам.
Позади кто-то шумно вздохнул. И смолк, не пытаясь возражать.
"Ты хорошо подумала, мать будущего вождя?"
Узкие глаза Патаххи были совсем рядом, сухое сморщенное лицо увеличивалось, раздуваясь, а потом уменьшалось до размеров детского кулачка.
"Это имя может быть непосильным для обычного человека".
"Он не обычный человек, шаман, и ты знаешь это. Как знаешь и то, что мои причины передать его от деда к внуку - не дочерняя любовь и не проявление слабости".
Темные люди за пределами света стояли, не вступая в освещенный круг, в котором происходил молчаливый разговор. Там нельзя было никому, лишь матери, родившей вождя и отцу его мыслей.
"Твои причины жестоки. Заранее делаешь сына героем. Ну что же, на то ты и дочь Торзы непобедимого, Хаидэ в поисках своего имени".
Шаман повернулся к своим ши и произнес громко, чтоб слышали все:
- Мальчик получил первое имя! Имя племени. Вот он - молодой князь Торза, наследник славы своего деда.
Под гомон собравшихся он передал сына матери. Хаидэ откинула покрывальце, оголяя маленькое плечо. Села, скрещивая колени, уложила ребенка, крепко прижимая руками. Патахха должен наколоть на плече знак. Породнить вождя с каждым воином, сделав ребенка отцом им всем.
Шаркая ногами, Патахха подошел и, хватаясь за колени, сел на принесенный младшими ши чурбачок. Вытащил узкий нож, протянул руку, вводя лезвие в тело пламени жаркого костра. И вдруг, развернувшись, позвал одного из ши:
- Этот, как тебя. Убог!
Из темноты вышла большая фигура.
- Я тут. Тут я, премудрый. Ты звал?
- Поди сюда. На.
И когда подошедший Убог принял кинжал, переданный учеником, растерянно глядя на остывающее багровое лезвие, шаман ворчливо сказал:
- Совсем глаза мои плохи. Пусть делает, что встал, будто не знает, как.
Руки Хаидэ дрогнули, она посмотрела на шамана с беспокойством. Старик и правда живет очень давно. Может быть, и у него в голове прошлое перемешивается с настоящим и он не может их разъединить?
А тот не смотрел на встревоженную мать. И вздохнув, как могла глубоко, она ждала, пока Убог приближался, помахивая кинжалом в воздухе, чтоб остудить. Встал на колени и, наклонившись, уверенно и быстро ужалил детскую кожу, поставив первую точку.
Мальчик вырывался, сердито кричал, сжимая и разжимая кулачки и суча ножками, спутанными покрывалом. Хаидэ с неподвижным лицом беззвучно шептала слова утешения, мелькало узкое лезвие, оставляя на коже быстро набухающие черные капли. Наконец, убрав нож, Убог протянул руку к краю костра, где на траве остывал легкий пепел, набрал в горсть и, присыпав ранки, бережно втер в кожу. Встал, дождался, когда встанет княгиня, поклонился ей, стараясь все делать правильно. И отступил, оглядываясь. Будто только проснулся.
После снова был пир. Мальчика забрала Фития, унесла в палатку, где ждала Ахатта, обнажив тяжелую грудь. А Хаидэ сидела рядом с мужем, пригубливала вино из чеканной чаши, слушала советников и отдавала распоряжения. К рассвету весь лагерь должен сняться с насиженного места.
В красных всполохах костра и хмельном шуме она иногда оглядывалась, надеясь увидеть Техути, но натыкалась на взгляд Теренция и кивала ему, слушая его слова.
- Я рад, что мой сын получит и эллинское имя. Так я пойму, что все же я ему отец, а не целое племя. Твое племя, жена.
- Я тоже рада, муж мой. Но ты ошибся, не племя ему отец. А он с этого дня отец целого племени. Я лишь буду хранить его место, пока он не сможет натянуть тетиву и сесть на взрослого коня.
- Это значит, что в полисе жить ты не будешь… - Теренций подставил кубок и, когда девушка наполнила его, опрокинул в себя, выпивая до дна. Махнул рукой, выплескивая капли. И засмеялся.
- Тебе надо поспать, - сказала Хаидэ, - скоро утро.
Он поднялся, качаясь, поклонился, шутовски прижимая руку к груди.
- Твой приказ мне, высокая мать. Как н-не послушаться… Надеюсь, ты найдешь несколько мгновений, что наве-навес-тить в супружжес-ской палатке мужа. А, княгиня?
- Да. Я приду.
Уже выкатилась над краем степи зеленая звезда Миисы, когда Хаидэ, отдав последние указания женщинам, что собирали повозку с ее вещами, скинула плащ и ушла к ручью, умыть уставшее лицо. Остановилась на песке. Из темноты к ней приблизился Техути. И вдруг, беря ее руку, притянул к себе, обнимая и прижимаясь лицом к шее. Усталость и хмель от выпитого вина кинулись в ослабевшие ноги, Хаидэ повисла в руках египтянина.
- Нет, Теху. Нет…
Вырвалась, падая на холодный песок, с ужасом думая, любой может, отведя мохнатые ветки ивы, увидеть их на фоне темной воды, блестящей звездами. Ее - княгиню, только что давшую имя вождю. С советником чужеземцем, а рядом в двадцати шагах в палатке - ее муж.
- Не могу без тебя…
Он упал сверху, прижимая ее голову к песку. Быстрые поцелуи жалили, как острие кинжала жалит обнаженную кожу. Острие, отравленное сладким ядом ее собственного желания. И теперь уже сила этого яда ужаснула ее.
Казалось, все можно сейчас, а дальний говор и шаги стали манящей изнанкой, делающей происходящее значительным и огромным. Забыть все. Всех. С ликованием и радостью сдаться, остаться тут на песке, пока его руки распахивают жесткие полы праздничного платья. Пусть все случится сейчас, все до конца. А потом, крича, вскочив на коня, вместе, рвануться от стойбища и умчаться. Куда угодно, лишь бы с ним, лишь бы не размыкаться…
Навсегда!
Мир исчез, стремительно сворачиваясь в спираль, сужая витки, устремляя их в одну точку, сжимаясь в нее и утекая в острую, крошечную, как укол иглы прореху.
Мира не стало…
Остались лишь его губы, впервые целующие так, как мужчина должен целовать женщину, если он ей - настоящий муж. Не так, как целовал Нуба, бережно, прислушиваясь к ее детским желаниям. Не так, как ползали по коже губы пьяных гостей Теренция, жаждущих ее тела и кожи, как жаждали многих до нее и уходили к другим после. Не так, как целовал ее муж, в те последние дни, когда поняла - он полюбил, а она - нет.
Ей казалось, что ее собственные губы целуют ее, будто она расслоилась и превратилась в этого сильного, быстрого мужчину с жестким телом и уверенными руками. Будто они всегда были одним и лишь на время разъединялись, тоскуя по целому, и потому каждое прикосновение заставляло мир грохотать всеми своими звуками сразу, и из той точки, куда он исчез, вырываться вновь, распахиваясь, как выстреливший в весну новый цветок с тысячью лепестков.
И в миллионе радостных звуков, что складывались в одну торжествующую песнь, она, лежа в распахнутом платье под жадными сладкими руками мужчины, вдруг услышала звук чужой, ненужный.
Кто-то пришел и мешает… Кто-то, кто завидует ее счастью и потому смеет раскрывать рот, чтоб проговорить нелепые сейчас слова. Одно слово.
- Нет, - еле слышно прошелестел в ушах ее собственный голос.
- Да. Да! - уверенно шептал Техути и рука сжимала ее горячую грудь, до сладкой боли, - да!
- Нет, - возразила еще одна Хаидэ, стоя рядом и глядя сверху на два почти слитых тела, которые вот-вот…
- Нет. Нет. Нет.
Княгиня отвернула лицо, коротко простонав. Поднимая руки, спихнула с себя Техути.
- Прости. Прости, нет. Нет. Нет… любимый…
Отодвинулась и с трудом встала, запахивая платье трясущимися руками. Покачнулась. Отвела руки Техути, который хотел подхватить ее. И еще раз прошептав, - прости, - ушла в темноту.
Она не знала, что на берег следом за ней пришла и Ахатта, застыла за стволом ивы, глядя, как лежат на песке две темные фигуры, целуясь с еле слышными, такими знакомыми ей стонами. Они все еще целовались, когда она, увидев белеющую обнаженную ногу Хаидэ на спине Техути, коротко вздохнула и ушла, торопясь к мальчику, что ждал ее, хотел ее молока, покинутый матерью, которая променяла его любовь на страсть к мужчине. В палатке Ахатта легла рядом с маленьким князем, прижалась к его личику, слушая, как он тихо дышит во сне. Шепнула еле слышно:
- Ты ей не нужен. И никогда не будешь нужен так, как мне нужен мой сын, из-за которого я убила своего мужа Исму. Вот так…
Когда Хаидэ ушла, проклиная свой голос, который распорядился ее собственными желаниями, Техути вскочил и побежал вдоль воды, быстро, как бегал когда-то вдоль ленивых вод царственного Нила. Бежал, высоко поднимая колени, работающие, как рычаги, перепрыгивал через коряги, взбегал по низким языкам травы на невысокий обрывчик, и, ухнув, прыгал обратно на песок. Бежал, закусывая губу, от лагеря, чтоб никого не убить, просто подойдя к спящему и воткнув в грудь или спину кинжал.
Отказала! Вырвалась и ушла! Когда уже был уверен в своей победе! Сумела. Оказалась сильнее его, мужчины, она - женщина. Несмотря на дар матери тьмы, а он так был уверен. И видел, что хочет, так хочет, как никого никогда. И вдруг - это нет. Три раза нет и снова нет.
Он упал на песок и тут же вскочил, яростно глядя на светлеющее небо. Пнул шар бродяжьей травы, что приткнулся к коряге. Завертелся волчком, выбрасывая из-под ног фонтаны песка. Что она там еще говорила в утешение, победив? Прости, любимый… Любимый? Был бы любим, разве ушла бы. Нет. Позволила бы ему войти, открыла двери, принесла бы в дар себя, показав, что это действительно любовь! А так - лишь слова.
Он упал на колени, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Был бы тут кто-то, кто угодно, кинуться и биться, выворачивая челюсти и круша ребра, и чтоб ему все сломали тоже. Чем накормить свою ярость?
На коленях повернулся к самому темному краю неба, проговорил с ненавистью:
- И ты обманула!
- Я не обманываю, никогда…
По песку из темноты шла высокая черная фигура, просвечивали края тонких одежд. Приблизилась и он вскочил, протягивая руку, схватил горсть тонких косичек, рванул к себе, с наслаждением ощущая, как ударилось об него женское тело. Другой рукой заломил за спину ее локоть и бросил девушку на песок, наваливаясь сверху.
- И сейчас солгала, тварь!
- Куи-куи, - промурлыкала Онторо, изгибаясь и стряхивая с себя разорванную египтянином прозрачную рубашку, - я черная хвостатая тварь, да.
И расхохоталась ему в лицо.
Небо медленно светлело, над темной синевой наливалась нежной голубизной широкая полоса, а над ней размывалась зеленоватая.
- Чиу-кон? - спросил из травы пестрый каменщик, - чиу-чиу… чиу-кон?
И тут же вступил второй, отвечая, сонный хор птичьих голосов затрещал и зазвенел, помогая солнцу проснуться.
Техути зарычал и, лежа под ним, Онторо увидела, как стягивается к затылку смуглая кожа, меняя лицо, растаскивая по костям черепа человеческие черты, что превращались в маску холодной ярости зверя, поедающего добычу.
- О! - сказала в восхищении, не в силах отвести глаз от резких линий и ямы открытого рта, - о-о-о!
И крикнула, выгибаясь, подставляя ощеренным зубам черную блестящую шею:
- Да! Да-да! Да!
Утром, спокойный и холодный после бурного окончания ночи с Онторо, египтянин ехал шагом на Крылатке, держась подальше от возка. Он видел, как Хаидэ время от времени ищет его взглядом, и сразу отъезжал туда, где она не заметит его, понимая, что искать явно она не решится. И пусть. Пусть помучается, это такая малость по сравнению с его мучениями.
Так говорила Онторо, сидя на песке и перебирая пальцами его волосы. Жалела, выпевая ласковые слова, и он бы возражал против этой жалости, но лежать было так хорошо и спокойно. Она помогла ему справиться с собой, и за это Техути был благодарен черной подруге. Уходя, посоветовала:
- Следи за сестрой княгини. Сердце говорит мне, она может выкинуть что-то… И тогда будет лучше, если ты окажешься рядом. Для тебя лучше.
Он кивнул и вернулся в лагерь, еле успев к выступлению обоза.
Объезжая кортеж, он видел широкую спину Теренция впереди. Хозяин. Его хозяин. В воле Теренция оставить его в полисе, потому что он - раб. Но вряд ли княгиня допустит такое. Все же ее тело открывалось ему, и все мужское в Техути, посмеиваясь, доказывало - она не сорвется с крючка. Что там еще говорила Онторо? Время идет и если он хочет добиться любви Хаидэ, то медлить нельзя. Она должна стать его женщиной до истечения двух лунных месяцев, до той поры, когда лето достигнет своего пика. Потому что грядут события. Так она сказала, но не сказала, какие. Ну что ж, черная гибкая тварь еще вернется, она не бросит своего подопечного, пока не вернула себе Нубу.
На третье утро пути со стороны полиса показалась небольшая группа всадников. Хаидэ приподнялась, убирая с плеч края покрывала, чтоб лучше видеть. Картина, от которой она успела отвыкнуть. Голые колени, блестящие из-под коротких подолов туник, кованые панцири, прикрывающие грудь и плечи. Легкие шлемы на головах. И позади возничий на передке ее собственной повозки, легкой, украшенной ажурной резьбой.
- Я бы хотел, чтоб в город ты вступила, как подобает знатной горожанке, - отрывисто сказал Теренций, направляясь к встречающим, - в колеснице твоя одежда.
- Да, муж мой. Так и сделаем.
И снова время качнулось, кренясь как лодка, чтобы, перегибаясь с края, женщина заглянула в собственное прошлое. Фития, хмуря брови, руководила женщинами. Приехавшая из полиса Анатея, кланяясь и целуя край рукава княгини, заплакала, с умилением глядя на мальчика. И засуетилась, помогая растянуть шкуры, огораживающие походную баню.
Как тогда, перед первым свиданием с мужем, Хаидэ сидела в старом кожаном корыте, куда Силин подливала из казана горячую воду. А после стояла босиком на расстеленной шкуре, пока Анатея обливала ее розовой водой и умащивала драгоценным маслом. Тонкий лен ярко-синего цвета приласкал кожу, отвыкшую от нежных тканей, плетеные сандалии обхватили ступни и щиколотки. И золотая сетка с фигуркой Афродиты на затылке плотно легла на тщательно расчесанные волосы.
Когда Хаидэ уселась в эллинскую повозку, Теренций подъехал, оглядывая жену. Хмыкнул, улыбаясь.
- Ни время, ни дикая жизнь, ни роды не навредили тебе, прекрасноликая. Правда, лицо твое цветом снова, как медный казан, в точности как у той девчонки, что зарезала мою лучшую кобылицу. Но, видно, так будет всегда. И даже это не делает тебя хуже. Пусть мальчик едет с нянькой. А мы с тобой вступим в город вместе, как муж и жена.
Подъехал вплотную и добавил вполголоса:
- И, может быть, нынешней ночью ты, наконец, порадуешь меня своей любовью?
- Нам предстоит пир, Теренций. Давай все прочее решим дома.
Плавное течение прошлого несло ее, как несет лодку река, и рука, окунаясь, ловит то лист кувшинки, то намокшую ветку. Вот городские ворота, куда въезжала она когда-то в окружении черных наемников Торзы. Вот поворот на рыночную площадь. Там на повозке стояла Ахатта, швыряя в испуганную толпу яростные слова. А вот над городом храм Аполлона, уперся в белоснежное основание стройными колоннами. Это место мужчин, там они собираются на городской площади, чтоб сговориться, куда отправиться - в бани или в гимнасий, после важных мужских дел.
Большой дом Теренция не изменился, что дому какой-то год жизни степной княжны. Так же ржали на конюшне холеные кони и бегали по двору рабы. И так же пахло мясом и пряностями с заднего двора, где кухня выходила на мощеный дворик, полный начищенных казанов, треног и столов для разделки дичи.
А в спальне княгини снова смотрел на людей Посейдон, опираясь на длинный посох, и его борода завивалась белоснежными клочьями пены, в которой купались нереиды и дельфины.
Придерживая подол, княгиня прошлась от двери к широкому окну, на котором ветерок раздувал светлые шторы. И выглянула наружу, посмотреть на яркую полосу моря за красными черепичными крышами. Близился вечер, и солнце укатывалось за край окна, заливая белые стены домов медным светом.
- Завтра мне предстоит нанести визит архонту, - сказал Теренций за ее спиной, - или ты сама жаждешь рассказать ему о планах единения с племенем? Ты - вождь.
Хаидэ повернулась. Сжала на груди руки, глядя на хмурое лицо мужа. Отмечая с жалостью и раздражением - он постарел. Снова. Потяжелел телом и обрюзг лицом. А может она отвыкла от мужа, видя изо дня в день высушенные солнцем и степью лица своих воинов…
- Теренций, я не бегун в гимнасии, мне нет нужды соревноваться с тобой. Так случилось, что я взяла на себя заботы о племени, ведь я дочь Торзы. Это значит, что я не могу быть тебе просто женой. Но ты получаешь больше! Так выбери и пусть покой придет в твое сердце! Ты умен и знаешь, если прибавилось в одном, то непременно убудет в другом! Тебе нужна я? Я в гинекее, с кифарой и флейтами, пока ты пируешь с мужчинами и девушками? Чтобы жены твоих друзей захаживали на женскую половину за сплетнями? Скажи мне! Готов ли ты взять это и отказаться от преимуществ быть почти повелителем лучших воинов этого края? Ответ кажется ясен!
- Ясен! - Теренций почти кричал, подступая к ней, - да! Но твои вопросы лживы, потому что, если я выберу тебя - жену, ты все равно уйдешь. А значит, выбор не мой, а твой!
- Это выбор судьбы, - тихо ответила Хаидэ.
И грек остыл, опуская голову.
- Да. Ты права, это выбор судьбы.