– Я, пожалуй, пойду, – решила мисс Блэкхем. – С детства ненавижу кладбища, а их ходячие вариации в особенности.
– Здравствуйте, леди Басингтон. Я вижу, чёрные тона опять в моде? – поинтересовался Эшли, когда она приблизилась к ним.
– Ах, бедный Генри… – скорбно потупив взор, ответила она.
– Примите мои соболезнования. И позвольте представить вам моего друга и кузена Виктора Григорьева. Поверьте, ему тоже искренне жаль.
– Мне искренне жаль, – подтвердил Виктор, – кстати, чёрный цвет вам к лицу.
– Должно быть, ваши мужья начинали понимать это слишком скоро, – подхватил Эшли.
– Я всегда говорила, что излишняя прозорливость до добра не доводит, – согласилась леди Басингтон уже без скорбных нот в голосе. – Кстати, а почему вы скрывали от нас вашего кузена? Не спорю, умение хранить тайны является одной из предписанных мужчинам добродетелей, но прятать такого милого молодого человека – преступление.
– Поэтому, как только он прибыл из Парижа, я вывел его в свет.
– Вы приехали из Парижа?
– Не далее как позавчера.
– Вы не похожи на француза. Мой третий или четвёртый… совсем уже сбилась со счёта… В общем, один из моих мужей был французом…
– Вы правы. Во Франции я живу каких-то несколько лет. Родом же я из России.
– Россия… Россия… Если мне не изменяет память, в России есть Санкт-Петербург.
– Вы совершенно правы, сударыня.
– И каков он, этот мифический город?
– Такой же, как Париж, только со снегом вместо лягушек, – ответил за Виктора Эшли.
– Неужели там едят снег?! – удивлённо воскликнула леди Басингтон.
– Ну что вы, в России есть вещи и повкусней, – заверил её Виктор.
– А что едят в России?
– Много чего. Русская кухня весьма богата.
– Но не будем вам надоедать в вашем горе, – оборвал разговор Эшли.
Взяв Виктора под руку, он потащил его по направлению к двум юным особам, вошедшим в комнату с противоположной от молодых людей стороны.
– Сейчас я тебя познакомлю с самой очаровательной девушкой на всей планете, – сообщил он Виктору.
– Надеюсь, она подобным образом думает о тебе.
– А как я на это надеюсь! Но ни слова больше. Оливия не любит, когда я обсуждаю с кем-то свои сердечные дела. Она считает, что это портит цвет моего лица.
– Оливия… Красивое имя.
Оливия, или мисс Оливия Чивли, была мила, но не больше. С годами же она обещала превратиться в масласто-жилистое существо скверного нрава, каковых немало среди английских леди. Её спутница, Ева Тревор, была несколько симпатичней, но её портило что-то неуловимо крысиное в выражении лица.
– Так значит, вы и есть тот самый тайный кузен, о котором все говорят в Лондоне? – спросила мисс Тревор.
– Не знаю. До меня ещё не дошли эти разговоры, – ответил Виктор.
– Неужели я первая сообщаю вам об этом?
– Это несомненно, мисс Тревор.
– Ну и как вам в Лондоне?
– Трудно сказать. Для меня здесь всё ещё слишком ново и непривычно, чтобы делать какие-то выводы.
– Вы не представляете, как я вам завидую! Для меня же здесь нет ничего нового и почти ничего интересного. Одним словом, скука. К тому же в этом городе за каждым удовольствием нужно куда-нибудь ехать через весь город. Причём за каждым отдельно. Например, у Чиверсов можно хорошо поесть, – у них поистине волшебный повар, – но совершенно не о чем поговорить, и это если еще не считать того ужаса, который они называют музыкой. У По, наоборот, у всех просыпается дар красноречия, стоит только лакею объявить их имена, но их повар, скорее всего, всю свою жизнь готовил для заключённых в тюрьме, и так далее. В результате приходится либо носиться по всему городу, либо, если не хочется чувствовать себя загнанной лошадью, отказывать себе практически во всём. И что удивительно, везде бывают одни и те же люди. Вот что заставляет их блистать красноречием и остроумием в одном месте и быть до уныния скучными в другом?
– Я думаю, во всем виновато влияние традиций на физиологию человека, – сострил Виктор.
– Очень интересная мысль.
– Идя к Чиверсам, люди как бы мысленно превращаются в желудки, а у По, наоборот, активизируются функции речи.
– Как всё это сложно!
– Увы.
Звук гонга, призывающий всех к столу, прервал их беседу.
– Вы собираетесь идти к столу? – спросила мисс Тревор у влюблённой парочки.
– Что? – переспросил Эшли. Воспользовавшись тем, что между Виктором и мисс Тревор возник разговор, Эшли с Оливией принялись щебетать, как, собственно, и принято среди влюблённых, не обращая внимания на своих спутников. Не удивительно, что его внимание было полностью приковано к тем милым глупостям, которые говорила ему возлюбленная.
– Нас приглашают на пастбище.
– Не думаю, что стоит идти к столу, раз мы уже приняли приглашение на обед. Это было бы слишком предсказуемо, – ответил Эшли.
– И безвкусно во всех смыслах этого слова, – добавила Оливия. – Но то, что простительно нам, никогда не простят вам, так как вы за столом сегодня главное блюдо, – сказала она назидательно Виктору. – Но раз всё равно в этом доме не уйти от ботаники, я лучше отправлюсь в оранжерею. Тем более там, говорят, прекрасные цветы. Вы составите мне компанию? – спросила она у Эшли.
– С превеликим удовольствием, тем более что мне выпала честь сопровождать самый очаровательный цветок на свете.
– Почему вы мне льстите столь непростительно мало? – спросила у Эшли Оливия, беря его под руку и направляясь с ним, надо думать, в оранжерею.
Его ответ Виктор уже не услышал.
– А вы где собираетесь скрываться во время обеда? – поинтересовался он у мисс Тревор.
– Ещё не решила. Но если вы пригласите меня отобедать, я пойду на это самопожертвование.
– Но вправе ли я требовать от вас столь великой жертвы?
– Взамен я потребую избавить меня от скуки.
– Сделаю всё, что в моих силах, и даже больше.
Вопреки заявлениям публики обед получился более чем неплохим. Вегетарианская еда оказалась вполне съедобной и очень даже сытной, а гости – остроумными ровно настолько, чтобы это способствовало правильному пищеварению. Когда же дамы покинули мужчин, кто-то из гостей, кажется, лорд Ричмонд, достал "случайно прихваченную" дома бутылку бренди и вылил её содержимое в лимонад. В результате, когда мужчины присоединились к дамам, у них уже было весьма приподнятое настроение.
Когда же стрелки часов перевалили за полночь, леди Чарстлей предложила гостям перейти в её лабораторию духовных изысканий для проведения спиритического сеанса. Большинство гостей восприняли это предложение как знак того, что им пора. Эшли тоже начал откланиваться.
– А вы разве не останетесь с нами? – спросила его Оливия, которая всегда с восторгом смотрела на всякие фокусы и чудеса.
– К сожалению, я не могу себе этого позволить. В прошлый раз, когда я гостил в деревне у лорда Ашера, меня уговорили принять участие в подобном действе.
– И что?
– Мы вызвали дух Тацита. Казалось бы, приличный при жизни был человек. А там он не только поведал всему миру интимные подробности из жизни леди Умболдорф, которые давно уже все успели забыть, но вообще повел себя вызывающе, приставал к дамам, хамил, а перед уходом умудрился разбить любимый хозяйский графин. И хуже всего то, что меня же во всём и обвинили, решив, что это мои флюиды так влияют на духов – а иначе почему же до этого никто из них не позволял себе и тысячной доли такого.
– Вы дурно влияете даже на покойников, – заметила строго Оливия.
– Как говорят астрологи, влиять на кого-то удел звёзд и светил. Я же не настолько тщеславен, чтобы ставить себя в один ряд с космическими телами. Тем более что влиять на кого-то для меня слишком хлопотно. Так что я больше люблю попадать под чужое влияние, особенно под такое, как ваше.
– А вы, надеюсь, порадуете нас своим присутствием? – спросила леди Чарстлей у Виктора.
– К огромному своему сожалению я тоже вынужден отказаться от вашего приглашения по причине сильной головной боли. А, как мне известно, к духовным экспериментам можно приступать исключительно будучи в прекрасном здравии и спокойном расположении духа. Мне же полезней будет пройтись.
– Очень жаль, – без малейшего сожаления в голосе сказала леди Чарстлей. – Надеюсь, в следующий раз вы будете чувствовать себя значительно лучше.
– Поехали куда-нибудь развеемся? – предложил Эшли, когда они с Виктором вышли из дома.
– Извини, но у меня действительно разболелась голова.
– Тогда я тебя отвезу.
– Спасибо, но мне лучше прогуляться пешком.
– На улицах ночью небезопасно.
– Ничего. Я сумею постоять за себя.
– Ну, как знаешь. Ты уже не маленький.
Ссылаясь на головную боль, Виктор почти не юлил. На него действительно навалилась боль, но только душевная. Разлука с Жозефиной действовала на него угнетающе. Он постоянно думал о ней, желал её, рвался к ней всей душой… И если обычно ему удавалось держать себя в руках, отгоняя печальные мысли, то теперь они вырвались на свободу.
Оставшись один, он пошёл, куда глядели глаза, по безлюдной мостовой, освещённой мерцающими газовыми фонарями. Спустя какое-то время ноги привели его на набережную Темзы. Он сел на скамейку и, глядя в никуда, погрузился в раздумья.
– Прошу прощения, сэр, за то, что отвлекаю вас от ваших размышлений, но позвольте вас спросить: не найдётся ли у вас немного мелочи для странствующего философа?
Только после этих слов, произнесённых хриплым мужским голосом, Виктор осознал, что давно уже не один. Рядом с ним сидел мужчина лет пятидесяти на вид. Несмотря на достаточно потёртую внешность, он не был похож на большинство бродяг. По крайней мере, от него не несло годами немытой плотью, да и одежда, хоть и была тряпьём, выглядела тряпьём стиранным. К тому же на лице у него не было следов хронического алкоголизма – наиболее распространённой причины превращения человека в бездомное опустившееся существо.
– А вы – философ? – удивился Виктор.
– В античном значении этого слова.
– И в чём заключается ваша философия?
– Это сложный вопрос, особенно если отвечать на пустой желудок.
– И всё же?
– Сутью моей философии является особый взгляд на Мир, на создателя, на бытие… Но вам вряд ли это будет интересно.
– Почему же. Я тоже люблю размышлять на эти темы, и буду весьма рад, если вы поделитесь со мной своими мыслями.
– Центральное место в моей философии занимает постулат о том, что наш создатель или, если вам так больше удобно, господь-бог есть по своей сути творец.
– Весьма оригинальная мысль.
– А зря вы иронизируете. Обычно создателя представляют себе этаким владельцем доходного дома, который, создав наш Мир и заселив его всевозможными тварями, включая и человека, строго следит теперь за порядком в своих угодьях. При этом чуть ли не каждый из нас считает своим долгом указывать ему, как надлежит поступать, называя свои придирки молитвами. Дай нам то, сделай так, почему ты так поступил… и так далее. Разве не подобные требования являются сутью наших молитв? И разве можно назвать творцом того, кто только и делает, что разбирает весь этот нескончаемый поток прошений и жалоб? Неужели наш создатель является столь жалким существом? – неустанно спрашивал я себя.
– И каков был ваш ответ на эти вопросы?
– Ответ пришёл как озарение, словно сам Творец или один из его ангелов нашептал мне его на ухо. Наш создатель – творец, причём творец в том смысле, в котором мы называем творцами художников и литераторов. Повинуясь своему вдохновению, он создаёт Мир, как писатель создаёт свой роман. И для того, чтобы этот роман-вселенная получился хорошим, в нём должны быть свои интриги, свои радости и страдания, свои возвышенные и низкие места… Ведь только таким и может быть поистине гениальное творение. И, как творца, его волнует совсем не добро и зло, награды и наказания, не говоря уже о нашем раболепии и лести, а суть совершенства его творения, в котором каждый из нас лишь элемент всеобщего чуда. А раз так, то пошло стенать и жаловаться на несправедливость или упрекать кого-то за неприглядность его роли в этом творении. Разве кто-нибудь упрекает Шекспира за поведение его героев? Разве можно назвать преступником господина Дюма только за то, что он положил на страницах своих романов не одну дюжину ни в чём не повинных людей? Конечно же, мы не обвиняем этих людей, и более того, с удовольствием читаем их произведения, почитаем их за талант и так далее. Надеюсь, вы мне простите некий сумбур в изложении своих мыслей.
– Весь мир театр, а люди в нём актёры? Кажется, так об этом говорил Шекспир?
– Весьма близко к истине.
– И что же нам в таком случае остаётся? Играть свои роли? Но мы не знаем сценария. Импровизировать? Но тогда мы становимся соавторами. Не об этом ли образе и подобии идёт речь в книге? И какова, как вы думаете, во всём этом роль, отведённая нам?
– Ну, на счёт соавторства, это вряд ли. Слишком уж мы мелки для такой роли, я имею в виду человечество в целом, не говоря уже об отдельно взятых представителях этого вида бесхвостых обезьян. Актёры… несомненно. Только маленькие актёры для маленьких ролей. Этакий блошиный цирк в стране гигантов или снующие по сцене муравьи…
– Не слишком как-то вы почитаете род человеческий, – перебил его Виктор.
– Людям свойственно заноситься в своей гордыне, я же стараюсь помнить о масштабе вселенной. Но я не договорил. Если использовать образ театра, то существование любого театра лишается всякого смысла без ещё одной категории участников представления, а именно без зрителя. Казалось бы, что может быть очевидней, однако, эту мысль почему-то мы постоянно упускаем из виду. Вот когда я это понял, я решил найти дорогу в зрительный зал. С тех пор именно достижению этой цели я отдаю все свои силы.
– И как ваши успехи?
– Пока ещё никак. Но поверьте, игра стоит свеч. Только представьте себе: стать зрителем, узреть пусть даже на одно мгновение всё величие мироздания. Разве есть что-то, что могло бы с этим сравниться?
– Не знаю. Но, думаете, это возможно?
– Не так давно люди считали невозможным появление железных кораблей. Но я бы всё-таки хотел вернуться к началу нашей беседы, а именно к вопросу о небольшой финансовой помощи…
– Держите, – Виктор вытащил из кармана около двух фунтов.
– Но ведь это целое состояние! – воскликнул философ.
– Что ж, вы его заслужили.
– Нельзя быть столь щедрым с людьми. Они редко прощают чужое великодушие, – предостерёг философ, поспешно пряча деньги в карман.
– А здесь вы правы на все сто, – согласился с ним Виктор. – Считайте эти деньги гонораром за свой последний совет. А теперь извините, но мне пора спать. Прощайте.
20
– А ты, оказывается, мастер очаровывать людей, – сообщил Эрни Виктору, едва они столкнулись в парке во время утренней прогулки верхом, – все только о тебе и говорят.
– Вряд ли это соответствует действительности, – ответил Виктор.
– Если уж что-то и не соответствует действительности в нашем подлунном мире, так это сама действительность.
– Извини, но от философии с утра у меня бывает изжога.
– Хорошо, к чёрту философию. Но, надеюсь, от взывания к справедливости у тебя не бывает подагры, коликов или, не дай бог, геморроя?
– Смотря что понимать под справедливостью.
– Надеюсь, ты не станешь отрицать, что в какой-то степени своим успехом ты всё же обязан и мне.
Виктор действительно стал гвоздём сезона, но исключительно с подачи леди Чарстлей, которая во время очередного духовного эксперимента как бы между прочим поведала своим гостям, что видела ауру Виктора, и что он не тот, за кого себя выдаёт, а весьма загадочная мистическая персона как минимум уровня Блаватской. Именно этот ореол таинственности и стал магическим ключом, открывшим перед ним врата лондонского света.
О Викторе заговорили как о воскресшем Сен-Жермене, о вернувшемся для возобновления своих трудов Христиане Розенкрейце и даже как о самом Сатане. Разумеется, после всех этих слухов светские львицы и даже львы выстроились в очередь, чтобы заполучить Виктора к себе на приём. Он же старался никому не отказывать – ведь именно за этим его и отправили в Лондон. И чем быстрее он сможет выполнить задание, тем быстрее сможет вернуться к Жозефине, разлука с которой с каждым днём становилась всё более невыносимой. Виктор чувствовал себя так, словно у его души разом разболелись все зубы. И если на людях он мог как-то переносить свои страдания, то наедине с собой они становились во сто крат сильнее. В результате он всё время старался бывать на людях и возвращался домой, предельно себя измотав, чтобы, едва добравшись до подушки, проваливаться в глубокий сон.
– В какой-то степени, – согласился Виктор, вспомнив, что к леди Чарстлей он попал в самый благоприятный для этого момент исключительно благодаря болтовне Эрни.
– В результате, – продолжил Эрни развивать свою мысль, – я остался чуть ли не единственным достойным внимания человеком, которого ты этим вниманием так и не удостоил.
– Наверно, это потому, что в последнее время тебе прекрасно удавалось от всех скрываться, в том числе и от нас, как индейцам в своих прериях, – вмешался Эшли, с которым, как обычно, Виктор и катался верхом.
– Это потому, что я скоропостижно был вызван к тёте Гонории в её хартфордширское поместье, разгонять тоску у её пекинесов.
– Ну и как тебе отдыхалось в деревне?
– Невыносимо! Полный дом народа, это не считая слуг и кишмя кишащих собак, но ни поговорить, ни поволочиться… Все или пять минут как помолвлены или столь ужасны, что, глядя на них, начинаешь жалеть, что наши женщины не занавешивают чёрной тряпкой лицо, как это принято на исламском Востоке. Одним словом, все на редкость скучны, провинциальны и настолько неинтересны, что вся их биография написана на их постных лицах. А как там подают хлеб!..
– А как там подают хлеб? – поинтересовался Эшли.
– Жуть! Это неописуемо, но хочется сразу же повеситься или бежать на край света.
– Да, позавидовать тебе можно только с большим трудом.
– Ты прав. И всё эти чёртовы деньги.
– Эрни существует на деньги тётушки, и его жизнь в буквальном смысле этого слова зависит от её капризов, – пояснил Эшли Виктору.
– А эта старая карга пользуется тем, что без её денег я пропаду, и измывается надо мной, точно инквизитор над еретиком. А ещё говорят, что легко быть бездельником и прожигателем жизни. Попробовали бы они побездельничать с моё пред очами тети Гонории. Посмотрел бы я на них после этого. Но я благополучно вырвался из этого ада и приглашаю теперь вас сначала на обед, а потом в оперу. Музыку надо воспринимать на сытый желудок. Так, по крайней мере, можно подремать, если больше нечем будет заняться. И учтите, возражения я не приму.
– А мы и не возражаем, – ответил за обоих Эшли.
– Тогда встречаемся в клубе.
– Договорились.
– Кстати, трудно найти лучшего места для встречи с Эрни, чем опера. Хорошая музыка заглушает его трёп, ну а если музыка плохая, всегда можно переключиться на его неиссякаемый словесный фонтан, – сообщил Эшли, когда они остались вдвоём с Виктором.