Повинуясь безмолвному приказу Богини, Виктор скинул с себя одежду и бросился вперёд, забыв об обрыве и о том, что сразу за ним была вода. Но вместо того, чтобы плюхнуться в воду, Виктор медленно опустился на водную гладь и пошёл по ней, как посуху, к ладье.
Встав под поток воды, стекающий с борта ладьи, Виктор принялся жадно её пить. Вода легко проходила сквозь него, очищая не только тело, но и душу, и разум. Она уносила голод, жажду, усталость, принося покой, радость и вселенское понимание.
Когда Виктор очистился в достаточной степени, ладья опустилась возле него на поверхность озера, нисколько не поколебав водную гладь. Виктор преклонил колено, а богиня, в руках которой появился серебряный сосуд с маслом, помазала Виктору лоб.
Разбудил Виктора собачий лай. Полная луна освещала большого чёрного пса за окном, такого же, как приснился Виктору несколько минут назад. Это не могло быть простым совпадением. Виктор быстро оделся и вышел из дома. Псу словно это и надо было. Он побежал в лес, поглядывая, не отстает ли Виктор, подгоняя его своим лаем. Несмотря на более чем реальную угрозу заблудиться, Виктор, проникнувшись поистине метафизическим доверием к псу, смело последовал за ним по чуть заметной среди непроходимых зарослей колючих кустов тропинке.
Пёс привел его на крошечную поляну, затерянную среди холмов. Поляна эта была надёжно спрятана от посторонних глаз за непроходимыми зарослями колючих кустов, за крутыми оврагами с болотистым дном… На поляне стоял небольшой дом. И если бы даже кто-то посторонний, не знающий о существовании тропинки, преодолел поистине непроходимые преграды на пути к этому дому, то он наверняка бы решил, что это чей-то охотничий домик или логово преступников. Дом выглядел совершенно пустым, но Виктор почувствовал, что это не совсем так, что там кто-то есть, и происходящее в этом доме напрямую связано с ним и его судьбой. Стараясь быть незаметным, он подкрался к дому. Изнутри окно было закрыто ставнями, но не полностью. Через оставшуюся щель Виктор мог спокойно наблюдать за происходящим в доме, не опасаясь быть оттуда замеченным.
Внутри дом не был разделён на комнаты. В нём не было потолка, отделяющего чердак от основного помещения, и потолком служила сама двускатная, крытая соломой и ветками крыша. Ковром на полу (скорее всего, земляном) лежала свежескошенная трава. Посреди дома стоял стол, покрытый серебристой скатертью. На нём что-то лежало, но Виктор не мог рассмотреть, что, из-за загораживающих от него стол людей. Людей там было довольно много, около пятнадцати человек: мужчины, женщины, дети…
С противоположной стороны стола, лицом к нему и, следовательно, к окну, куда заглядывал Виктор, стояли только Жозефина и отец Бенджамин.
На Жозефине было облегающее изящное платье из чёрно-белой ткани, покрытой красно-золотым узором, похожим на древние знаки или письмена. Её шею украшала нитка поистине великолепного жемчуга, а голову венчала украшенная рубинами диадема с серебряными кругом и полумесяцем, в точности как у богини из сна.
Отец Бенджамин был в длинных свободных одеждах, на которых на фоне светлых пастельных тонов красовались золотые и серебряные драконы и грифоны. На голове у него был венок из листьев, расходящихся в стороны в виде солнечных лучей. В правой руке он держал факел. Остальные участники этого ночного сборища стояли к Виктору спиной. На них были свободные, ниспадающие одежды лунных тонов. Виктор узнал Мак-Розов и их гостей. Остальные были ему незнакомы. Виктор узнавал и одновременно не узнавал этих людей. Скинув маски милых деревенских простачков, они были похожи на воинов-героев, пришедших на землю из легенд.
Освещали дом множество свечей и факелов. А дым от расположенных в каждом углу курительниц придавал происходящему видимость некоего волшебного сна.
Держа в руках горящие факелы, участники церемонии торжественно пели на незнакомом Виктору и, скорее всего, древнем языке песню, наверняка гимн божеству, которому они тайно поклонялись здесь, в этом лесу.
По окончании песни Жозефина наклонилась к столу. Она что-то делала с тем, что там лежало, но Виктору не было видно, что. Затем она высоко вверх подняла на руках спящего младенца, который продолжал спокойно спать, не обращая никакого внимания на происходящее. Наверняка ему дали какое-нибудь снотворное питьё.
Один из прислуживающих людей забрал у отца Бенджамина факел, другой почтительно поднёс ему серебряный кувшин ёмкостью около полулитра.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! С твоего позволения и по твоему велению омываем это дитя, чтобы оно могло предстать пред твоими очами, – произнесла Жозефина. Она говорила торжественно, громко и нараспев, словно была на театральной сцене.
Сказав это, она опустила ребёнка и держала его чуть ниже уровня груди и как можно дальше от себя.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! С твоего позволения и по твоему велению омываем это дитя, чтобы оно могло предстать пред твоими очами, – так же торжественно, громко и нараспев повторил отец Бенджамин, медленно выливая на ребёнка содержимое серебряного кувшина. Скорее всего, там была вода.
– Как ты заповедовала нам, – произнесла Жозефина.
– Как ты заповедовала нам, – повторил отец Бенджамин.
– Как ты заповедовала нам, – повторили все остальные.
У отца Бенджамина забрали пустой кувшин, взамен которого почтительно вручили инкрустированный драгоценными камнями флакон.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! С твоего позволения и по твоему велению помазываем это дитя, чтобы оно могло предстать пред твоими очами, – произнеся это, Жозефина положила ребёнка на стол.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! С твоего позволения и по твоему велению помазываем это дитя, чтобы оно могло предстать пред твоими очами, – повторил отец Бенджамин, помазывая младенца маслом из флакона.
– Как ты заповедовала нам, – троекратно произнесли участники этого действа в том же порядке.
Точно так же каждую последующую реплику сначала произносила Жозефина, затем Отец Бенджамин, затем её повторяли хором все остальные.
Жозефина вновь подняла ребёнка вверх, и, обращаясь к нему, изрекла:
– О дитя, наречённое Лореной! Теперь ты можешь предстать пред Её очами, и да падут все преграды, закрывающие от тебя Её свет!
После троекратного повторения этой фразы, – Виктор еле успел отпрянуть от окна, – ставни раскрылись, и на ребёнка хлынул лунный свет. Виктор больше не мог смотреть на происходящее, так как на фоне луны был бы легко замечен из дома. Поэтому ему ничего не оставалось, как притаиться возле окна и слушать. Действие между тем продолжалось.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! Просим тебя: прими от нас в дар это дитя, которое мы преподносим тебе в знак нашей любви и по твоему повелению! – троекратно послышалось из дома.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! Просим тебя: очисти своим божественным светом это дитя, которое мы преподносим тебе в знак нашей любви и по твоему повелению!
Голос Жозефины прозвучал совсем рядом. Наверняка она подошла с младенцем к самому окну.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! Просим тебя: очисти своим божественным светом это дитя, которое мы преподносим тебе в знак нашей любви и по твоему повелению! – так же рядом прозвучал голос отца Бенджамина.
– О, прекраснейшая из женщин! О, богиня богинь! Просим тебя: очисти своим божественным светом это дитя, которое мы преподносим тебе в знак нашей любви и по твоему повелению! – повторил хор.
Виктор уже, было, решил, что это своеобразный языческий обряд крещения, но уже следующие слова заставили его, презрев опасность, заглянуть внутрь:
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для зла и страданий, чтобы ты смогла принять его из своей милости!
Ребёнок уже лежал на столе, а в руке у Жозефины был старинной работы ритуальный кинжал.
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для зла и страданий, чтобы ты смогла принять его в своей милости!
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для глупости и невежества, чтобы ты смогла принять его в своей милости!
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для лжи и лицемерия, чтобы ты смогла принять его в своей милости!
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для пелены, что ткут лживые боги для ослепления человеческих глаз, чтобы ты смогла принять его в своей милости!
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для самих этих лживых богов, чтобы ты смогла принять его в своей милости!
– И пусть это дитя умрёт! Умрёт для всего, что способно помешать ему быть принятым тобой в твоей милости.
– И да прими его сейчас! И да будет так!
После троекратного произнесения этих слов Жозефина…
Не в силах на это смотреть, Виктор бросился прочь. Он бежал, не обращая внимания на заросли, карабкался по крутым склонам оврагов… Его сапоги увязли в илистом дне ручья и так и остались там… Он бежал, не замечая ни боли, ни усталости. Бежал, пока силы окончательно не оставили его. Тогда он рухнул без сил на землю. Он лежал, и нож Жозефины пронзал его сердце, словно это его, а не того невинного младенца принесли в жертву кровавой богине зла. И это действительно было так. Виктор, тот Виктор, каким он был раньше, умирал в шотландском лесу, а вместе с ним умирал и привычный ему мир. Добро и Зло, Земля и Небо, Любовь и Ненависть… Все эти противоположности смешались в какой-то дикой пляске в его уме, словно они были исчадиями ада на своём шабаше… Разумеется, эта агония закончилась смертью. Но, как говорится: король умер – да здравствует король! И вот уже словно Феникс из пепла начал возрождаться другой, совершенно новый Виктор. И этот новый Виктор знал, что всё было не так, как он видел, что эти люди не способны на подобную мерзость, что это ОН НЕ ПОНЯЛ, что там в действительности произошло. И ещё он понял, что вернётся, что обязательно к ним вернётся, что он давно уже связан с ними силой, которая непреодолимо тянула его назад, в их общество… И эта сила была рождена из самой его сути, не доступной для страха, смерти и непонимания.
Вот только бы ещё найти дорогу!
– Поздравляю, – услышал он голос Джеймса.
– Ты?! Как ты меня нашёл?! – воскликнул Виктор, вскакивая на ноги.
И неизвестно, какое чувство в нём было сильнее: радость от встречи с Джеймсом или удивление от столь неожиданного и столь эффектного его появления.
– Я ждал тебя здесь, – спокойно ответил Джеймс.
– Что?! – не поверил своим ушам Виктор.
– Именно сюда должна была привести тебя Богиня.
Потеряв дар речи, Виктор уставился на него.
– А как ты думаешь, почему ты смог сам найти дорогу в наш храм, приблизиться к нему и стать свидетелем ритуала? Или ты думаешь, что мы столь просты и наивны, что ты смог бы это сделать без нашего согласия и пожелания Богини?
Это было настолько очевидно, что Виктора удивило, как он сам не дошёл до этого раньше.
– Сегодня у тебя был знаменательный день, – продолжал Джеймс. – На тебя указала Богиня. И то, что произошло сегодня, в полной мере можно считать твоей с ней помолвкой.
– Но я уже помолвлен с Жозефиной.
– Жозефина – верховная жрица, земное воплощение Богини. И тебе придётся это осознать, хочешь ты того, или нет.
– Но я люблю Жозефину.
– Ты сможешь приблизиться к ней только после того, как увидишь и полюбишь в её облике Богиню. А иначе помолвка будет расторгнута. А теперь пойдём в дом. Скоро закончатся чары богини, и на тебя обрушатся боль, усталость и меланхолия…
16
– Как ты уже знаешь, – рассказывал Джеймс, – главным отличием Богини от захвативших ныне власть на Небесах кровожадных богов заключается в том, что ей омерзительно то рабское самоунижение, которого требуют от людей эти боги. Она ищет себе не рабов, а возлюбленных, и только пылкий влюблённый способен в своих чувствах приблизиться к ней.
И только наиболее достойных, наиболее талантливых, наиболее искренних в своих чувствах ожидает ответная любовь Богини. Результатом этой любви становится богочеловеческое дитя, которое благодарный любовник преподносит Богине, как матери.
Таким младенцем может быть и рождённое во плоти дитя, если влюблённый сумел разглядеть в его матери воплощённую Богиню. Это может быть и поэма, и подвиг, и открытие, рождённые в особом состоянии близости с Богиней. Это может быть просто приготовленный обед или чай…
Всё, что рождается в результате близости с Богиней, есть её дитя.
Но так уж устроен наш Мир, что, стоит младенцу появиться на свет, как его тут же присваивает себе один из богов-рабовладельцев, ставя на нём свою печать. И если не удалить с ребёнка эту печать, она будет отравлять его, так как эти боги одним своим прикосновением отравляют младенца.
И для того, чтобы очистить ребёнка от этого яда, чтобы убрать с него узурпаторскую печать, освободить его от навязанного ему рабства, мы совершаем ритуал принесения ребёнка в жертву Богине. Убивая в нём всё, что позже способно превратить его в раба узурпатора, мы освобождаем и готовим его для будущей любви.
Разумеется, самим детям мы не делаем ничего плохого, да и как можно причинить зло ребёнку самой Богини! Как вообще можно додуматься дарить возлюбленной чью-то смерть, труп, не говоря уже об убийстве её ребёнка!
Поэтому мы по праву считаем принесение детей в подарок Богине поистине одним из возвышенных ритуалов, исполненных величия и любви.
Это уже потом, придя к власти, боги-рабовладельцы, боги-узурпаторы извратили этот ритуал, заставив своих рабов в угоду им действительно убивать своих детей, своих ближних, животных…
Даже Соломон убивал своих детей, чтобы угодить богу!
– И тот младенец, которого я видел?.. – спросил Виктор, умоляюще глядя на Джеймса.
– Лорена? Из неё получится хорошая жрица, которая со временем может занять место Жозефины.
– Так она жива?
– Она – дочь Богини. Или ты не слышал, что я тебе тут говорил?
Этот разговор происходил на следующий день в спальне Виктора, который, как и обещал Джеймс, был не в состоянии подняться на ноги. Мало того, что физическое, да и нервное напряжение лишили его сил, Виктор, потеряв обувь, сильно покалечил ступни во время бега босиком по дикой, пересечённой местности.
– Ничего, могло быть и хуже. До свадьбы заживёт, – вынес вердикт Джеймс, осмотрев Виктора, – через пару дней будешь как новенький.
После этих слов Джеймс позвонил слуге. Тот вошёл в комнату с подносом, на котором стояла баночка с буро-коричневой массой и чашка травяного отвара.
– Пей, не бойся. Это должно быть вкусно, – сказал Джеймс, когда слуга подал питьё Виктору.
Отвар действительно был вкусным, и Виктор выпил его с огромным наслаждением. После этого Джеймс, намазав буро-коричневой массой (ею оказалась приготовленная по древнему рецепту мазь), забинтовал его ступни и ноги до колен.
– Отдыхай, – казал он, выходя со слугой из комнаты.
Через несколько минут боль ушла, и Виктор провалился в своеобразное состояние между явью и сном. Ощущение тела исчезло, а вместе с ним исчезло и восприятие пространства и времени…
Перед Виктором предстала его судьба в виде работающего над каменной глыбой скульптора. Каждая мелочь, каждое событие в его жизни виделись ему результатами движений резца мастера. Виктор был одновременно и вдохновенно творящим скульптором, и каменной глыбой, и тем образом, который был заточён в толще камня и стремился вырваться на волю.
Виктор буквально терялся в нахлынувших на него противоречивых чувствах. Это была и радость творца; и боль каменной глыбы, чья плоть так грубо и жестоко была поругана мастером; и нетерпение и жажда свободы высвобождающегося творения, вынужденного долгие миллионы лет терпеть своё заточение внутри мёртвого камня…
Виктор был всем этим и одновременно никем, сторонним наблюдателем, пустотой, пространством, в котором совершалось всё это действо…
17
Наконец, пришёл тот долгожданный день, когда Виктор смог подняться на ноги. Был тёплый, солнечный день, столь редкий для шотландского климата. Виктору захотелось вырваться из духоты комнаты, и, превозмогая боль в ногах, он встал с постели, оделся и поспешил прочь из комнаты, ставшей за время вынужденного затворничества ненавистной.
На лестнице он столкнулся с отцом Бенджамином.
– Здравствуйте, сын мой! – обрадовался тот, – а я как раз иду к вам, чтобы рассказать о своём видении, которое ниспослал мне господь нынешней ночью. Рад, что вам уже лучше, – добавил он, немного смутившись.
Перед Виктором опять был тот самый деревенский простак-священник, за образом которого обычно прятал своё истинное лицо отец Бенджамин. Рассчитывая на совершенно иное обращение после того, как он был зачислен в разряд "своих", Виктор почувствовал себя уязвлённым.
– Послушайте, сударь… не знаю, как вас теперь называть, но зачем всё это лицемерие, после того, как?.. – резко ответил он на приветствие священника.
– Тише, сын мой, не стоит так горячиться. Вам вредно волноваться после перенесённой болезни. К тому же… Подумайте, сколько людей погибло лишь потому, что они позволяли себе некоторые слабости, думая, что их никто не видит в этот момент. Жизнь – очень сложная штука, и если что-то надо хранить в секрете, то это надо хранить даже наедине с собой, потому что даже у стен есть уши, а камыш может спеть про уши короля. Вы должны это помнить всегда и везде.
– Простите, святой отец, – смутился на этот раз Виктор, – ваша правота настолько очевидна, что я…
– Вот и хорошо, сын мой, а теперь, когда между нами вновь появилось взаимопонимание, позвольте пригласить вас на прогулку. Сегодня поистине чудесная погода.
– Я как раз шёл в сад.
– Вот и замечательно. Можете опираться на моё плечо.
– Благодарю вас, святой отец, но я уже вполне прилично себя чувствую.