- Думаете о жаркой молитве? - подсказал он с энтузиазмом.
Я посмотрел на него тяжелым взглядом.
- Думаю о личинках плотоядных мух, - пояснил я. - Помещённые в рану, они пожрут лишь больную ткань, оставляя здоровое тело невредимым. Как говорят, уже лекари римских легионов применяли этот метод.
- Римляне были врагами Господа нашего!
- А это тут причём? - я пожал плечами. - У врагов также можно поучиться. Иль вы не пользуетесь баней? Ведь они придуманы именно римлянами.
- Я не слышал о столь мерзкой процедуре, - надулся лекарь.
Осмелюсь предположить, он подумал о личинках мух, а не о банях, хотя состояние его одеяния, а также чистота рук и волос указывали на то, что он не слишком часто пользуется благами стирки, а также бани.
- Значит не только услышите, но и попробуете, - сказал я. - Ну-ка, принимайтесь за работу! Только живо, ибо этот человек не может ждать!
Он посмотрел на меня безумным взглядом, что-то забормотал под нос и выбежал из комнаты. Я присмотрелся к Захарию, который лежал на лежанке, казалось бы, без признаков жизни.
Я подошел, стараясь не дышать носом. У меня чувствительное обоняние, на которое никак не повлияли повседневные труды и тяжкие инквизиторские обязанности. Казалось бы, мой нос привыкнет к смраду нечистот, вони немытых тел, зловонию гниющих ран, запаху крови и блевотины. Ничего подобного: не привык.
Я приложил ладонь к груди Клингбайла и ощутил, как бьётся его сердце. Слабовато, но бьётся. Человеку, который меня нанял, повезло, что он не видит своего сына в эту минуту. Мало того, что у Захария одна щека почти сгнила, а вторая была изуродована старыми шрамами, так ещё и всё тело было таким исхудавшим, что, казалось, суставы проткнут пергаментную, размягшую от сырости и сморщенную кожу.
- Смертушка, - сказал я, пожалуй, скорее себе, чем ему. - Выглядишь как Смертушка, сынок.
И тогда, можете мне верить или нет, веки человека, который производил впечатление трупа, поднялись. По крайней мере, поднялось правое, незаплывшее опухолью.
- Смертух, - пробормотал он невнятно. - Раз так, то Смертух.
И сразу после этого его глаза вновь закрылись.
- Вот тебе и поговорили, Смертух, - пробормотал я, но меня поразило, что в том состоянии, в каком был, он пришёл в себя, пусть на столь краткий миг.
***
Купец принял меня в своём доме, но я пошел туда лишь в сумерках, чтобы не бросаться людям в глаза. Я не заметил, чтобы за мной следили, хотя, конечно, нельзя было исключить, что кто-то из людей Гриффо наблюдал за входящими в дом Клингбайла и выходящими из него. Однако и прятаться я не намеревался, поскольку разговор с отцом жертвы колдовства был совершенно естественной частью расследования.
- Признаюсь откровенно, господин Клингбайл, я не понимаю. Ба, я склонен сказать: ничего не понимаю.
- Чего же это?
- Гриффо ненавидит вашего сына. Однако он не противился осуждению его к тюремному заключению, вместо того, чтобы требовать приговорить его к смертной казни.
- Не знаю, что хуже, - прервал меня купец.
- Хорошо. Пусть горячая ненависть сменилась в его сердце холодной жаждой утончённой мести. Он желал видеть врага не на виселице, а гниющим в подземелье. Страдающего не два патера, а целые года. Но как вы объясните то, что он забил насмерть стражника, который ранил вашего сына? Что за свой счёт доставил известного лекаря из Равенсбурга?
- Хотел снискать ваше расположение, - пробормотал Клингбайл.
- Нет. - Я покрутил головой. - Когда узнал, что ваш сын был избит, он на самом деле был в бешенстве. Впрочем, формулировка "был в бешенстве" слишком мягкая. Он забил стражника. Абсолютно преднамеренно забил палкой, как бешеного пса.
- Если хотите надавить мне на жалость, не на того напали, - буркнул он.
- Не собираюсь давить вам на жалость. - Я пожал плечами. - Представляю вам факты.
- Продолжайте.
- Я узнал и о других вещах. Захарию давали больше еды, чем остальным узникам. Кроме того, ежемесячно в камеру приходил лекарь. Осмелюсь предположить, кто-то хотел, чтобы ваш сын страдал, но, в то же время, кто-то очень не хотел, чтобы ваш сын умер. И у меня ощущение, что это один и тот же "кто-то".
- Цель? - коротко спросил он.
- Именно, - сказал я. - Вот в чём вопрос! Что-то мне говорит, что тут нечто большее, чем лишь желание видеть врага униженным и страдающим. В конце концов, он должен был считаться с тем, что вам удастся выхлопотать помилование сыну. Вы ведь писали в имперскую канцелярию, а все мы знаем, что у Его Величества большое сердце.
Его Величество как раз имел мало общего с помилованиями, поскольку все зависело от его министров и секретарей, представляющих документы на подпись. Но, тем не менее, слышано о показных проявлениях милосердия императора. Пару лет назад он даже повелел выпустить всех узников, осужденных за мелкие преступления. Подобный акт милосердия не коснулся бы, правда, Захария, но означал одно: Гриффо Фрагенштайн не мог быть уверен, не попадёт ли вдруг в Регенвальд письмо с императорской печатью, приказывающее освободить узника. И тогда противление императорской воле было бы невозможным. Разве что у дерзкого бунтовщика появилось бы желание поменяться с Захарием местами и разместиться в камере нижней башни.
- Люди глупы, господин Маддердин. Не оценивайте всех по себе. Не думайте, что они руководствуются рассудком и заглядывают вперёд…
Эти слова поразительно напоминали предостережение, которое мне сделал перед отъездом Генрих Поммел. И, вероятно, в них было немало истины. Только вот, у меня была возможность узнать Гриффо Фрагенштайна. Он был богатым купцом, известным совершением удачных и надёжных сделок. Такие люди не зарабатывают состояние, не заглядывая в будущее и не анализируя операции конкурентов. Я сказал об этом Клингбайлу.
- Трудно с вами не согласиться, господин Маддердин. Однако я по-прежнему не понимаю, куда вы клоните.
- Гриффо нужен живой Захарий. Измученный, униженный, ба, даже не в своём уме, но, несмотря на всё это, живой. Зачем?
- Вы мне ответьте, - буркнул он раздражённо. - В конце концов, я за это плачу.
Я покачал головой.
- "И познаете истину, и истина вас освободит", - ответил я словами Писания, имея в виду то, что когда познаю истину, сын Клингбайла сможет насладиться свободой. Купец понял мои слова.
- Да поможет вам Бог, - произнёс он.
- Господин Клингбайл, до сих пор я занимался вашим сыном. К счастью, пока он в безопасности и ему ничего не грозит, кроме болезни, с которой, будем надеяться, справится. Сейчас я должен заняться кое-кем другим. Что вы знаете о сестре Гриффо?
- О Паулине? Здесь все всё знают, господин Маддердин. И, конечно, все сказали бы вам то же самое. Упрямая будто осёл, пустая как бочка из-под квашеной капусты. Презирала тех, кто не мог принести ей пользы. Никого не уважала, а ноги раздвигала перед каждым, кто ей приглянулся.
- Ну, это всё я знаю, - улыбнулся я. - Как долго ваш сын с ней встречался? Любил её?
- Любил, - ответил купец после длинной паузы. - Знал обо всём, но всё-таки любил.
- Потребовал сугубого, кто знает, может того же супружества, она не согласилась, и тогда он её зарезал. А?
- Вы должны защищать моего сына или обвинять его? - Он посмотрел на меня угрюмым взглядом.
- Я должен отыскать истину, - мягко напомнил я ему. - Кроме того, ведь именно в этом он признался. Разве нет?
- Признался! - фыркнул Клингбайл. - Хороший палач заставит допрашиваемого признаться даже в том, что он зелёный осёл в розовые крапинки!
- Это хорошо! - Я рассмеялся шутке и решил, что запомню её. Но тотчас посерьёзнел: - Вашего сына не пытали. Ведь знаете… Он по собственной воле всё рассказал и сознался в убийстве.
- Нет, - купец ответил чётко и решительно. - Я никогда в это не поверю.
- Подожду, пока придёт в себя, и поговорю с ним, - сказал я. - Только не знаю, изменит ли это хоть что-нибудь. У неё были друзья? - я вернулся к Паулине. - Или наперсница сердечных тайн?
- Она не любила людей, господин Маддердин, - он покачал головой. - Я не слышал ни о ком таком. Лишь Гриффо по-настоящему был близок с ней. Разные вещи люди болтали об этой парочке…
А-а, вот где собака… - пробурчал я немного погодя. Кровосмешение было грехом и преступлением может и не повсеместным, но слышали там и тут о братьях и сёстрах, живущих как мужья с жёнами, об отцах, блудливо шалящих с дочками. Не говоря уже о греховных отношениях, связывающих кузенов, а также шашнях отчимов с падчерицами или мачех с пасынками. В некоторых случаях такие отношения карались смертью, в других хватало порки, совмещённой с публичным покаянием. Однако Гриффо и Паулина, всё же имеющие общего отца, были бы заклеймены и повешены, если б только их греховные делишки раскрылись. При условии, что кровосмешение в их случае действительно имело место, а не было лишь выдумкой завистников и клеветников.
- У них был общий отец, правда? Он кивнул.
- А мать? Где её мать?
- Шлюха шлюху родила. - Он скривился. - Граф путешествовал с миссией Его Величества к персидскому шаху. Год его не было, и привёз младенца. Мать, как говорят, умерла при родах.
- Персиянка?
- Чёрт её знает! Может и так, - добавил он, минуту подумав. - Паулина была смуглой, черноволосой, и у неё были огромные, чёрные глаза. Она нравилась, поскольку у нас мало таких женщин…
- Так вы думаете, что Гриффо убил сестру из мести за то, что изменила ему с вашим сыном?
Он угрюмо кивнул.
- Нет, господин Клингбайл, - мне пришлось развеять его иллюзии. - Фрагенштайн был тогда на приёме, организованном купеческой гильдией из Мистатда. У него несколько десятков свидетелей. А учитывая то, что он там выступал, трудно подозревать, чтобы его плохо запомнили…
- Он нанял убийцу.
- Вверяя тайну кому-то, жизнь свою вверяете ему, - возразил я словами пословицы. - Не думаю, чтобы он был настолько опрометчивым.
- Идите уже, - раздражённый Клингбайл махнул рукой. - Я ошибался, думая, что вы добросовестно займётесь делом.
- Берегитесь, чтобы не произнести чего-нибудь, о чём бы потом пожалели. - Я посмотрел на него, и он смешался.
- Извините, - вздохнул он немного погодя и опёрся подбородком о кулаки. - Сам не знаю, что делать.
- Так я вам скажу, - ответствовал я. - Приставьте к сыну доверенного человека. Пусть бдит около ложа днём и ночью. И пусть это будет кто-то, кто не боится применять оружие.
- Думаете, что…
- Ничего я не думаю. Знаю только, что Бог помогает тем, кто может помочь себе сам.
***
Следующие три дня у меня почти не было работы. Я навещал Захария, чтобы присмотреть за ходом лечения, и познакомился с лекарем из Равенсбурга, костлявым, бодрым старичком, который похвалил предложенный мною метод.
- П'ек'асно, п'ек'асно, - он сердечно похлопал меня по плечу. - Такой молодой, а голова уже ва'ит…
Вообще-то, я не переношу прикосновений чужих людей, но на этот раз я улыбнулся, поскольку в этом фамильярном жесте, если по правде, совсем не было фамильярности, а лишь признание старшего, опытного человека, который не видел во мне инквизитора, а только чуть ли не коллегу по профессии.
- Думаете, он выживет?
- А-а, это уже совсем д'угое дело, - ответил он, - ибо по опыту мы хо'ошо знаем, что даже п'именение надлежащей п'оцеду'ы совсем не обязательно поможет пациенту. А здесь дела зашли и п'авда далеко…
Я посмотрел на жирных личинок, копошащихся в ране, и отвёл взгляд.
- Красивым то он уже никогда не будет, - пробормотал я.
- Моя задача сох'анить ему жизнь, а не беспокоиться о его к'асоте. - Он махнул рукой. - Но что п'авда, то п'авда.
Также за Захарием посменно приглядывали двое людей Клингбайла (производили впечатление крепких мужиков - тёртых калачей), а также девка-прислужница, видимо обученная присмотру за больными; я видел, как она ловко кормит находящегося без сознания жирным бульоном и как умело меняет жутко воняющие бинты.
Наконец, четвёртого дня сын купца пришёл в себя настолько, что я понял - смогу с ним обменяться парой слов. Я приказал всем покинуть комнату.
- Помогаю твоему отцу, Захарий, - произнёс я. - Меня зовут Мордимер Маддердин и я инквизитор из Равенсбурга.
- Значит, вы уже знаете? - прошептал он.
- Знаю, - ответил я, не имея понятия, о чём он. - Но ты должен мне всё сам рассказать.
Я видел, что он хотел покрутить головой, но сил у него было недостаточно. Он лишь закрыл глаза.
- Убьют… отца, если скажу…
Я услышал всего два предложения из его уст, но уже знал, что дело может оказаться действительно серьезным. Ибо, во-первых, Захарий счёл, что присутствие инквизитора не является чем-то необычным, во-вторых, он отчётливо дал понять, что до сих пор не говорил правды, поскольку за раскрытие этой самой правды ему пригрозили смертью отца. Главным образом, меня интересовала первая проблема. Почему молодой Клингбайл счёл участие инквизитора в следствии обоснованным?
- Никто ему не причинит вреда, - пообещал я, выделяя каждое слово. - А Паулина, - добавил я, - оказалась не такой, как ты думал, правда? - Я спрашивал вслепую и, похоже, угадал, поскольку его глаза сузились. Он тяжко засопел, потом охнул, видимо, разболелась рана.
- Я должен был её убить. - Он смотрел мёртвым взглядом куда-то в закопченный потолок.
- Нельзя тебя за это винить, учитывая… - я ждал, что он ответит.
- Именно. А Гриффо ведь знал… - Его голос стал таким слабым, что мне пришлось склониться к ложу и почти приложить ухо к его губам.
- Он знал ее тайну?
- Угрожал мне… что убьёт отца…
- Убьёт его, если ты расскажешь обо всём, что узнал? Разве не так?
Он лишь прикрыл глаза, немо соглашаясь с моими словами. Я был уже близок. Очень близок, и я не мог выпустить из рук этого кончика нити, благодаря которой у меня появилась надежда пройти через лабиринт.
- Ты лишь уничтожил зло, Захарий, - заключил я. - Ибо ты видел зло, правда?
Он вновь опустил веки.
Этот разговор длился еще долго, прежде чем я узнал всё, что случилось в тот вечер. И признаюсь честно: я не ожидал, что с виду невинное расследование заведёт меня настолько далеко. Я пробовал себе представить, что чувствовал молодой Клингбайл, обнимая, целуя и прижимая эту девку. Что чувствовал, переживая с ней блаженство, слыша её стоны, чувствуя её ладони на своём теле и ноги, которые обвивали его бёдра? И что почувствовал, когда из пальцев её рук выросли когти, а лицо превратилось в ужасную морду? О чём он думал, видя, как зрачки любимой становятся ядовито жёлтыми и вертикальными? Когда почувствовал на ключице укус острых, как бритва, клыков? Он не поддался ужасу, не позволил, чтобы она его растерзала. Схватился за кинжал. Бил, колол, резал. Так долго, пока не замерла в его объятиях. А мёртвой она была уже снова лишь красивой нагой девушкой с ангельским личиком. Наверное, он бы решил, что обезумел или был околдован. Если бы не то, что Гриффо поговорил с ним один на один и пригрозил, что если Захарий кому-нибудь откроет тайну Паулины, то юноша никогда не увидит своего отца среди живых. Итак, молодой Клингбайл признался во всём и молчал. Я мог лишь искренне восхищаться твёрдостью его духа, которая дала ему силы вынести все страдания.
Я оставил его изнурённым разговором и знал, что должен найти ответы на несколько вопросов. Наиважнейший из них звучал: почему Фрагенштайн не приказал прикончить убийцу своей сестры? Почему так усердно старался сохранить ему жизнь?
***
Я не намеревался рассказывать старому Клингбайлу о том, что услышал. Когда придёт время, узнает обо всём. Поэтому я поделился только тем, что Фрагенштайн будет официально обвинён Святой Службой.
- Мне нужны люди, - сказал я. - Могу послать за моими собратьями в Равенсбург, но предпочитаю уладить дело по-быстрому. Уже сегодня.
- Но ведь вы инквизитор, - сказал он.
- О да, - я кивнул. - Но если соблаговолите меня просветить, как нам ворваться в дом Гриффо и одолеть его стражу, то я воспользуюсь вашим мудрым советом. Мне нужны несколько мужчин с кувалдами и ломами. Я видел дверь в резиденцию Фрагенштайнов и не хотел бы провести под нею ночь, умоляя, чтобы мне открыли. А Гриффо готов на всё. Он, не колеблясь, воспользуется шансом сбежать, думаю даже, не поколеблется меня убить, если только предоставлю ему такую возможность. А я ради ваших двух тысяч крон могу жить, но не намерен ради них умирать. Клингбайл покачал головой.
- Вижу, вы подняли цену, - произнёс он. - Но я честный человек и люблю своего сына. Значит, дам вам столько, сколько потребуете. Хотя… - он сделал паузу, - я мог бы уже ничего не давать, не так ли?
Я задумался над его словами. В данный момент на мне лежал инквизиторский долг раскрытия дела. Я не мог уехать из города без допроса брата Паулины и доведения всего дела до конца.
- Могли бы, - согласился я.
- Вы получите свои деньги, - пообещал он. - А эти дополнительные пятьсот крон - моя плата за голову Гриффо.
- Вы её не получите.
- Я - нет. Мне будет достаточно самой мысли, что вы занимаетесь им с присущим Святой Службе старанием. - Он улыбнулся мечтательно. - Ба, я дам вам кое-что подороже денег, господин Маддердин. Я дам вам рекомендательные письма к моим деловым партнёрам, дабы с этих пор они знали, что вы являетесь другом друзей.
- Это очень щедрое предложение, - сказал я. Должен признать, с вами было приятно работать, господин Клингбайл.
- Помните, однако, об одном, господин Маддердин. Не меняйте правила игры по ходу её. Вы еще молодой человек, и я прощу вам азарт при торгах. Но, поверьте мне, величайшее сокровище, которым можно обладать на свете, это доверие. Если разойдётся слух, что вы им злоупотребляете, потеряете всё.
Я обдумал его слова.
- Надеюсь, вы будете довольны вложением, - произнёс я. - В конце концов, полторы тысячи крон на дороге не валяются.
- Пятьсот добавлю вам как премию, - закончил он. - От чистого сердца.
В течение двух часов купец привёл ко мне шестерых здоровяков, как я и хотел, вооруженных кувалдами, топорами и ломами. Согласно закону и обычаю, я привёл их к присяге как временных сотрудников Святой Службы. Я был уверен, что им будет, о чём рассказывать до глубокой старости. Однако я решил, что будет неплохо, если к их рассказам добавится нотка драматизма.
- С этого момента вы, как временные сотрудники Святой Службы, подпадаете под юрисдикцию Инквизиции, - объявил я.