- С превеликим удовольствием, - ответил я. Я рассматривал его, пока он инструктировал слуг насчёт трапезы. Он был высоким, плечистым мужчиной, и на его широких плечах размещалась голова поразительной, продолговатой формы, словно её некогда сдавили тисками. Даже длинные и пышные волосы, которые спадали ему за плечи, не могли скрыть этого изъяна. Однако Гриффо Фрагенштайн не производил впечатления диковины, способной вызывать смех (позднее я узнал, что горожане называли его господин Лайко, но делали так лишь тогда, когда знали, что разговор никто чужой не слушает). Его лицо выражало решительность, взгляд был быстрым и проницательным. Да и когда он улыбался, его глаза оставались по-прежнему оценивающими, внимательными и ничего не выражающими.
- С удовольствием помогу вам, чем только смогу, магистр Маддердин, - сказал он, когда ознакомился с выписанными Поммелом полномочиями. - Но всё-таки…
Поскольку он не продолжал, я позволил себе сказать: - Да?
- Полагаю, что если Захария Клингбайла преследовала месть ведьмы, он получил то, что заслужил!
- Нет, господин Фрагенштайн, - твердо возразил я. - Даже самый большой преступник не заслужил страданий от руки колдуньи. Не потому, что они были бы так ужасны, а потому, что страдание можно причинять только именем закона и согласно с его требованиями.
- Божий гнев его настиг! - крикнул он.
- Намекаете, наш Господь мог использовать ведьму, чтобы покарать этого человека?
- Ничего не намекаю, магистр Маддердин, - отступил он, понимая, что вступление на зыбкую почву теологических рассуждений может закончиться для него плачевно. - Я его просто ненавижу и чаю, вы понимаете причины этой ненависти?
- Ненависть - как взбесившаяся сука, господин Фрагенштайн. Если не удержите её на цепи, покусает и вас самих…
- Значит, не понимаете, - вздохнул он.
- Инквизиторы были призваны, чтобы делиться с людьми любовью, а не ненавистью, - возразил я. - Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то - да, понимаю. Однако задам вам вопрос, господин Фрагенштайн. Свято ли вы верите, что именно Захарий Клингбайл убил вашу сестру?
- Как истиной есть, что Иисус Христос сошел со своего мученического креста, дабы покарать грешников, так истиной есть, что Захарий Клингбайл убил Паулину, - торжественно произнёс Гриффо, положив руку на сердце.
Я поразился, поскольку в его словах не почувствовал ни капли лжи. Разумеется, он мог просто уверовать в то, чего не было на самом деле. Конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться, давая оценку заявлению изворотливого купца, тем не менее, в его словах также не звучало ничего иного, кроме страстной веры в истину высказанных обвинений.
Мы приступили к богатой трапезе и щедро оросили её вином. Еда оказалась исключительно вкусной, а красные и белые вина были урожаев годов, может не знаменитых, но и так слишком хороших для жалкого нёба божьего слуги. Зато к сдобе, пряникам и марципанам подали альхамру - сладкую, густую словно мёд, благоухающую пряностями. Я вздохнул. Хорошо живётся дворянским ублюдкам, - подумал я. Меня лишь могли утешать слова нашего Господа, который ведь пообещал богачам, что скорее верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый войдёт в Царствие Небесное. Ибо такой человек, как я, причисляющий себя к убогим, верил, что ключевое значение имеет то, что его сердце находится в любви "у Бога".
Во время еды мы болтали обо всем и ни о чём, а Гриффо рассказывал, помимо прочего, о проблемах с разведением породистых лошадей, а также о том, как подарил буланую кобылку одной известной певице, Рите Златовласке.
- Жаль только, что взамен посвятила мне всего лишь одну из своих баллад, хотя я рассчитывал на большее, - добавил он, подмигивая мне.
- Хоть красивая?
- О, красивая… - погрузился он в мечты.
- У кого из нас не бьётся сердце при виде прелестной жонки? - я поднял кубок. - За их здоровье, господин Фрагенштайн!
- Они как бедствие для мира, но ведь без этого бедствия не хотелось бы жить, - он стукнул своим кубком о мой, очень легко, чтобы это не угрожало жизни хрусталя.
Мы выпили, и я перевёл дух и погладил себя по животу.
- Благодарю вас за занимательный разговор, а также отменное угощение, - сказал я. - Позвольте, однако, с вашего разрешения сейчас удалиться, чтобы допросить Клингбайла.
- Сытный завтрак, изобилие напитков, а вы хотите идти в подземелье? - поразился он. - Лучше признайтесь, что бы вы сказали о визите к неким прекрасным дамам?
- Может позже. - Я встал со стула. - Хотя вы сами понимаете, этот выбор я делаю вопреки своему сердцу. - Я улыбнулся. - Соблаговолите выписать мне бумаги?
- Раз так, воля ваша, - произнёс он. - Впрочем, я сам отведу вас и присмотрю, чтобы приняли вас, как подобает.
Я не имел ничего против общества Гриффо, тем более зная, что когда дойдёт до допроса, то просто попрошу его из камеры. Он мог быть важной шишкой в этом городе, но никто не будет присутствовать при следствии без приглашения инквизитора.
***
Формулировка "нижняя башня" наводила на мысль, что тюрьма находится в здании, состоящем из надлежащего помещения, расположенного на первом этаже, верхней башни и собственно нижней башни. Кто-то мог бы даже вообразить себе стрельчатое строение, где в поднебесных камерах отчаявшиеся узники высматривают орлов, что унесут их из неволи. Ничего более ошибочного, любезные мои! Сооружение добротной башни требовало найма опытных архитекторов, хороших каменщиков, заготовки качественных камней или кирпичей и подготовки раствора настолько крепкого, чтобы гарантировал, что вся конструкция не развалится через несколько лет. А это дорого обходилось. Так зачем же городскому совету было тратить уйму денег на тюрьму? Это здание прилегало к ратуше и было обычным одноэтажным строением. Наказание "верхней башней" означало, что узники будут пребывать в сухих камерах с окнами, позволяющими им видеть мир божий и пользоваться солнечным светом. Наказание "нижней башней" означало, что будут они прозябать в подвалах, лишенные свежего воздуха, а также погруженные в вечную тьму.
Однако я не думал, что регенвальдские подземелья имеют целых два уровня. Потом я узнал, что ещё сто с гаком лет назад на этом месте стояла крепость. Но во время войны город сожгли, а твердыню сравняли с землей. Зато подземелья остались почти в первозданном состоянии.
Сначала мы спустились в подвал, потом извилистая, длинная лестница привела нас в караульную. Караульная - это громко сказано, поскольку в маленькой каморке сидело двое пьяных стражников, которые, увидев Фрагенштайна, попытались как можно быстрее спрятать под стол бутылку. В результате её разбили. Гриффо великодушно притворился, что ничего не заметил.
- Как там Клингбайл? - заговорил он.
- Чтоб его, батюшки светы! - отозвался младший из стражников. - Как же я ему влепил, господин, твою ж!
- Что такое? - Я увидел, что глаза Гриффо сузились в щёлки. На месте стражника я бы задумался над этим фактом.
- Орал, господин, тудыть. - Мужчина замахал руками. - Дык, пошел и ему, блядь, того, вмазал и, того, ему сказал, чтоб морду в парашу и не булькал! - Он рассмеялся довольным, пьяным смехом. - Хорошо, твою ж, сказал, нет?
Фрагенштайн посмотрел на старшего из караульных.
- Кто это?! Не знаю его.
В его голосе я чуял тон, который, - если бы я был младшим стражником, - приказал бы мне взять ноги в руки. Конечно, при условии, что означенный младший стражник имел бы хоть каплю мозгов в башке, залитой выпивкой.
- Я ему пинок, а потом прутом по рылу и, того, снова пинок…
- Господин советник, я уезжал. - Старший стражник несомненно знал, чем это светит. - Я первый день. Неделю меня не было и его не знаю, Богом клянусь. Это новенький…
Гриффо был бледным от бешенства. Челюсти у него ходили, как у мышкующего кота. Он протянул руку.
Старший стражник понял жест и подал обитую железом палку, которая до сих пор стояла, опёртая о стену.
- С первой пиздюлины, того, я ему нос свернул, вторым, того, въебал в глаз, а третьим… - хвастался юнец, разгибая пальцы.
Когда-то я имел честь наблюдать, как епископ Хез-хезрона забавляется игрой в лапту. Его Преосвященство удивил меня точным и мощным ударом битой прямо по мячику. Но это было ничто по сравнению с ударом, нанесённым Гриффо. Одним ловким движением палки он сломал стражнику все три вытянутых пальца. Потом двинул с левой и попал точно в колено. Лишь тогда мужчина начал душераздирающе выть.
- Идём, - приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Он послушно пошёл за мной, и когда мы уходили, не слышали ни сопенья, ни стука палки, бьющей по телу, лишь полный боли рёв истязаемого человека. Мне было интересно, когда Гриффо утомится и решит присоединиться к нам. И также же мне было интересно, что останется от стражника. Хотя трудно было не согласиться с тезисом, что он получает лишь то, что усердно сам заслужил.
* * *
В камеру Клингбайла вели дверцы, по покрытому ржавчиной замку которых я понял, что ими давно не пользовались. Узнику подавали воду и еду через маленькое окошко в кладке. Никто не задал себе труда, чтобы его обрешетить, поскольку даже ребенок был бы не в состоянии влезть в этот проём. Я заглянул и увидел человека, лежащего на каменном помосте у противоположной стены камеры. Помост был шириной едва ли в локоть, поэтому узник, чтобы удержаться на нём, выцарапал дыры между кирпичами, и я видел, что сейчас, во сне, он цепляется ногтями за эти отверстия. Почему он так отчаянно старался удержаться на каменной полке? А всё потому, что в камере не было пола. Или, скорее, конечно был, но невидимый, покрытый слоем бурого месива. Настолько зловонного, что в какой-то момент мне захотелось отпрянуть от окошка. Месиво состояло из никогда не убиравшихся испражнений приговорённого и сочащейся со стен воды. Благодаря царящей вокруг меня тишине я слышал мерное "кап-кап" капель, стекающих по стенам.
Сын купца Клингбайла лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому я видел лишь его спину с выпирающими мослами лопаток и тощие ягодицы, покрытые глубоко въевшейся под кожу грязью. Вдруг он охнул и повернулся. Это порывистое движение привело к тому, что он с плеском упал в отвратительную массу. Вскочил почти мгновенно. Нечистоты доходили ему до колен, но я обратил внимание на нечто другое. Так вот, лицо Захария было не просто обезображенным и помеченным сеткой старых шрамов. Через левую щеку, от угла глаза до подбородка, тянулась отвратительная, воспалённая рана, а нос казался размозжённым. Очевидно, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые как раз получал сообразную награду от Гриффо).
Молодой Клингбайл качнулся в сторону двери, расплёскивая вокруг вонючую грязь, потом поскользнулся и упал. Скрылся под поверхностью.
- Вот так искупался! - Стоящий рядом со мной мужчина рассмеялся искренним смехом кретина.
- Пошёл! - я оторвался от окошка и подтолкнул стражника. - Вытягивай его!
- Что вы, господин?! - он посмотрел на меня взглядом таким возмущённым, будто я предложил ему, чтобы он поразвлёкся содомией со своим отцом.
Потерявший сознание человек не выдержит без дыхания дольше, чем хватает времени на то, чтобы прочитать три-четыре раза "Отче наш". А я не хотел, чтобы Захарий умер. Он был моей надеждой на полторы тысячи крон. Поэтому Мордимер Маддердин решил позаботиться о своём и так не очень надежном вложении. Одним движением я вывернул караульному руку, так что тот согнулся до самой земли. Он крикнул, и что-то хрустнуло у него в плече. Я выхватил нож и кольнул его в шею.
- Я начну читать "Отче наш". Если после третьего "аминь" здесь не будет узника, ты умрёшь… - предупредил я.
Я отпустил его. Он отшатнулся к стене.
- Но сапоги, штаны, господин… Провоняют…
- Отче наш, сущий на Небесах..! - начал я.
- Уже, уже! - Он подскочил к дверям и на кольце с ключами начал искать нужный.
Наконец, железо заскрежетало в замке.
- Осторожно, не сломай, - посоветовал я.
Он проскулил что-то невнятное, повозился ещё немного, а потом вырвал ключ.
- Не тот! - простонал он, глядя на меня с ужасом. Его топорное, тупое лицо было преисполнено отчаяния.
- Первый "аминь" минул, - хмыкнул я. - Серебряная крона, если тебе удастся, - добавил я, поскольку старое, доброе правило гласило: "Позволь людям выбирать между кнутом и пряником". Правда, некоторые считали, что достаточно предложить кнут либо больше кнута, но в данном случае я счёл, что стражник достаточно напуган.
Очередной ключ заскрежетал в замке и на этот раз с натугой, но всё-таки повернулся. Раз, и второй. Двери, дёрнутые сильной рукой, пронзительно завизжали. Мужчина спрыгнул в камеру, разбрызгивая вонючую жижу (я предусмотрительно отступил на шаг), поскользнулся, опрокинулся и окунулся с головой. Вскочил, наверное, ещё быстрее, чем упал, после чего грязно, длинно и замысловато выругался, одновременно фыркая и отплёвываясь. Он нащупал лежащее на полу тело и вытянул его. Крепко обхватил и перебросил себе через плечо. Донёс до дверей и уронил к моим ногам. В последний момент я подвинул ступню, чтобы череп молодого Клингбайла не ударился о камни, а задержался на моем сапоге.
- Получилось, господин. - Стражник с чувством сплюнул чем-то густым и коричневым, а затем обильно высморкался на камни.
Сначала я хотел ему приказать, чтобы он привёл узника в чувство, но решил, что сам сделаю это намного лучше. Я присел над телом и приложил пальцы к шее Захария. Артерия пульсировала. Слабовато, но, всё-таки, пульсировала. Я поразводил его руки, нажал на грудную клетку, а когда его стошнило, и я услышал судорожное дыхание, понял, что все в порядке. Конечно, в порядке, если речь шла только об утоплении. С остальным же всё было хуже. Особенно меня беспокоила грязная, огромная рана на лице. Узник искупался в нечистотах и кошмарно вонял, поэтому пока я не мог определить, начало ли уже гнить тело. Если да - дни Захария были сочтены. А из этого следовало, что у меня никогда не будет случая пересчитать обещанные полторы тысячи крон. Кроме того, сына купца в камере заморили голодом почти насмерть. Несмотря на то, что он был намного выше меня (и поверьте мне, ваш покорный слуга не относится к карликам), я был почти уверен, что поднял бы его одной рукой.
- Берись, - велел я стражнику, указывая на лежащее на камнях тело.
И тут появился Гриффо. На его обычно бледном лице был кирпичный румянец, а на лбу выступил пот.
- Что с ним? - бросил он.
- Если умрёт, то умрёт, а если выживёт, то жить будет, - я припомнил шуточку, когда-то услышанную от студиозов лекарской школы. Хотя, Бог не даст соврать, мне было не до смеха, потому что мои полторы тысячи крон как раз валялись и подыхали.
- Я вызову лекаря с Равенсбурга, - пообещал побледневший Фрагенштайн. - Сейчас велю послать за ним.
- А что там, милостивый государь, с молодым? - стражник перепуганным, тихим голосом спросил об участи дружка.
- Упал с лестницы, - холодно сообщил Гриффо. - Так неудачно, что размозжил себе череп.
Мужчина громко сглотнул слюну, а я подумал, что быть подчинённым Фрагенштайна, это действительно нелёгкий кусок хлеба. Не то, чтобы я не осуждал неоправданно жестокого поведения стражника, но несдержанность действий Гриффо меня однако, мягко говоря, поразила. Кроме того, было видно, насколько сильные позиции у него были в городе, если мог себе позволить безнаказанно убить человека. И это не первого встречного нищего или бродягу, а городского стражника при исполнении.
***
В тюрьме не было лазарета. Я подумал, что мы, инквизиторы, обычно лучше заботимся о задержанных. Ибо часто дело именно в том, чтобы их заботливо выходить - с мыслью об очередных допросах. Смерть обвиняемого в результате пыток или плохого обращения была признаком некомпетентности. Во-первых, тогда закрывался доступ к сведениям, которые он бы мог нам сообщить, а, во-вторых, инквизиторам надо было ведь не замучить допрашиваемого, а предоставить ему шанс на спасение и очищение разума от скверны ереси. Верьте мне, я сам видел многих приговорённых, которые со слезами на глазах благодарили инквизиторов за то, что позволили им сохранить надежду на вечную жизнь у небесного алтаря Господа. А цена в виде острой боли пыток и огненной купели в жаре костра казалась им более чем правильной.
В случае же с Клингбайлом речь о пытках не шла. Этот человек был истощённым, ослабевшим, больным и полыхающим от лихорадки. Для него нашли маленькую каморку с лежанкой, и я велел стражникам принести ведро тёплой воды, бинты и позвать лекаря (поскольку не хотел терять время, ожидая вызванного Гриффо врача, который мог добраться не ранее, чем через два дня). Пока доктор не успел появиться, я обмыл лицо Захария. И то, что я увидел под коркой грязи, мне крайне не понравилось.
Лекарь, как каждый лекарь, был самонадеянным и убежденным в собственной непогрешимости. Кроме того, стражники вытащили его с какой-то попойки, поскольку от него явственно попахивало вином.
- Этому человеку ничего не поможет, - заявил он авторитетным тоном, едва взглянув на лицо Клингбайла.
- Не думаю, - произнёс я.
- И кем же вы являетесь, чтобы не думать? - он иронически выделил произнесённые мною слова.
- Я являюсь всего лишь простым инквизитором, - ответил я. - Но меня учили основам анатомии человеческого тела, хотя, наверное, я здесь не ровня просвещённым докторам.
Лекарь побледнел. И сдалось мне, столь же мгновенно протрезвел.
- Простите, магистр, - вымолвил он уже не только вежливо, но прямо-таки смиренно. - Но учтите ужасное воспаление раны. Учтите нагноение. Понюхайте!
Мне не надо было приближаться к Захарию, чтобы ощутить тошнотворное зловоние разлагающегося тела. Может ли быть что-то ужаснее, чем гнить заживо в смраде гноя, сочащегося из ран?
- Я могу вырезать больную ткань, но, Бог мне свидетель, поврежу при этом нервы! Не получится иначе! А если получится, это будет чудом божьим, а не искусством лекаря! Хотя, наверное, даже это не поможет…
- Не поминайте всуе имя Господа Бога нашего, - посоветовал я, и лекарь побледнел еще больше.
Действительно, он был прав. Левая щека Клингбайла была одной воспалённой, загноившейся, вонючей раной. Его можно было оперировать. Однако следствием каждого неосторожного движения ланцетом стал бы лицевой паралич. Впрочем, никогда не узнаешь, удалена ли гниющая ткань полностью, а если нет, тогда пациент, так или иначе, считай, умер. А ведь этот самый пациент стоил полторы тысячи крон!
- Я слышал об одном методе, - начал я, - как говорят, применяемом в случаях, когда человеческая рука уже не в состоянии чем-либо помочь.