Эпилог
- Здравствуй, - сказал я, входя в кабинет Генриха Поммела.
Он молча указал мне на стул.
- Создал ты нам проблем, Мордимер, - произнёс он, даже не силясь на приветственные любезности.
- Я отыскал правду.
- Да-ааа, отыскал правду. И что мы обрели благодаря этому?
- Что обрели? Правду! Иль этого мало? Ну и, кроме этого, небольшое вознаграждение. - Я положил на стол тугую мошну с золотом.
- Забери это, - сказал он усталым голосом. - Я решил предоставить тебе отпуск, Мордимер, бессрочный. Я также решил написать письмо Его Преосвященству, прося, чтобы он соблаговолил принять тебя в ряды лицензированных инквизиторов в Хез-хезроне.
- Выкидываешь меня за то, что я оказался слишком догадливым, да? Слишком честным?
- Я не выкидываю тебя. - Он взвесил в руке кошель и бросил его мне на колени. - Это почётное повышение, Мордимер. Кроме того, я считаю, что для нас обоих будет лучше, если ты уйдёшь.
- Почему? - спросил я обиженно и переложил кошель обратно на стол. Он действительно был тяжёлым.
- Поскольку то, что для тебя средство, ведущее к цели, для других людей уже цель.
Я с минуту молчал.
- Значит, я должен был договориться с Гриффо, разве не так? Освободить Захария, получить плату от его отца, после чего взять деньги от Фрагенштайна взамен сокрытия семейных тайн?
- Это ты сказал, Мордимер.
Итак, Поммел просто хотел спокойно влачить жалкое существование. Вот такой его образ жизни. Ваш покорный слуга вызвал в этой жизни маленькое землетрясение. Наверное, моему начальнику не понравился разговор с людьми в чёрном. Может быть, ему также не понравилась ходившая сплетня о том, что граф Фрагенштайн утонул, поскольку вызвал недовольство Инквизиции. А Поммел, видимо, не имел столько честолюбия, чтобы быть добросовестным инквизитором, он желал снискать милость местного дворянства. Кто знает, может сам мечтал когда-нибудь испросить дворянскую грамоту.
Я встал с места.
- Может ты забыл, Генрих, что Бог все видит, - промолвил я. - Видит и оценивает. Оценивает и готовит кару.
- Учить меня вздумал? - Он также встал. Я видел, как его лицо багровеет.
- Никогда бы не осмелился, - ответил я.
- Я любил тебя, - сказал он, выделяя каждое слово. - Но сейчас думаю, что ты можешь принести больше проблем, чем пользы. В связи с этим, я направлю письмо с требованием, чтобы с тебя сняли полномочия инквизитора.
Я помертвел, но немного погодя лишь склонил голову.
- "Ибо Он спрячет меня в своём шатре в день бедствия, укроет меня в глубине своего храма, поднимет меня на скалу", - прошептал я.
- Убирайся, наконец, - приказал он усталым голосом.
- Ещё нет, - отозвался кто-то.
Я резко обернулся. В углу покоев сидел, опершись на сучковатый посох, измождённый человечек в грязно-сером балахоне. Каким чудом ему удалось незаметно войти в здание Инквизиции? Ба, каким чудом удалось ему зайти в эти покои и подслушать наш разговор?
- Добрый брат, ничего из того, что тут происходит, тебя не касается. Иди, я прикажу подать тебе обед, а потом, перед продолжением странствия, наполним твой мешок мясом, сыром и хлебом.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
- Большое спасибо, Мордимер, но я не вкушаю ничего, кроме Света.
Когда я услышал эти слова, то захотел спросить, не открыть ли в таком случае для него ставни или не зажечь ли свечи, но, к счастью, я не успел этого сказать. Генрих Поммел упал на колени и треснулся головой о половицы так сильно, что я подумал, а не пробьет ли он дыру в подвал.
- Господин мой, - воззвал он, - чем я заслужил себе такую честь?!
- Ты себе не заслужил, - отверг человек в сером балахоне.
Потом он встал и приблизился к вашему покорному слуге, который смотрел на всё это, по меньшей мере, остолбеневшим взглядом. Он положил мне руку на плечо, и я согнулся под её тяжестью. Сейчас тот, кого я принял за нищего, не казался уже ни таким низким, ни таким немощным как перед этим. Даже жалкий балахон превратился в белоснежный плащ. Его волосы, казалось, мерцали чистым золотом.
- Мордимер, - сказал он, - мой дорогой Мордимер. Ты действительно не знаешь, кто я?
Я неосторожно посмотрел в его глаза и утонул в лабиринтах безумия, которые в них пульсировали. Я бы уже не смог сам отвести взгляд, но он ударил меня по щеке. Я вырвался из тенет и отлетел к стене.
- Не хочу тебя пугать, мой мальчик, - молвил он, и в его голосе я уловил нотку печали.
- Кто ты? - спросил я, удивляясь, насколько спокойный у меня голос. Я был поражен, так как, несмотря на то, что сейчас чувствовал исходящую от него необыкновенную мощь, я не распознавал никаких признаков, обычно сопровождающих явление могучих демонов.
- Помни, что смело могу вспомнить слова Господа: "Не бойся, ибо Я с тобой; не тревожься, ибо Я Бог твой; Я укрепляю тебя и помогаю тебе, поддержу тебя Моей десницею справедливой".
Если бы я мог, то выхватил бы меч из ножен, но у меня ничего не было, кроме кинжала, спрятанного за голенищем сапога. Что ж, я его вытащил, сознавая, как смешно выглядит этот жест. Но ведь не об оружии шла речь, а о силе веры, которая направит лезвие.
- "Не сломает тростника надломанного, не погасит фитиля тлеющего. Он непоколебимо принесёт Закон", - воскликнул я.
- Прекрасно сказано, Мордимер, - признал он с одобрением. - Тем прекраснее, что ты веришь в то, что я - демон.
- У тебя времени ровно на три удара сердца, чтобы объясниться. Потом тебя убью, - предупредил я спокойно и решительно.
Так спокойно и так решительно, дабы скрыть свой ужас. Ужас мышки, грозящей льву.
- Мое сердце никогда не билось, и ты не смог бы меня извести, даже если бы я это позволил…
- Это Ангел! - крикнул Поммел, не поднимая головы от пола. - Это Ангел! Сжалься надо мной, милосердный господин!
- С тобой мне не о чем говорить, - буркнул стоящий рядом со мной человек, и я вдруг увидел, что рот Поммела исчезает. Немного погодя на его лице между кончиком носа и подбородком ничего нельзя было увидеть, кроме гладкой кожи.
- Ты на самом деле Ангел? - спросил я, пятясь на шаг и краем глаза поглядывая на Поммела, который в отчаянии ощупывал себя пальцами в поисках собственного рта, а глаза у него были выпученными от ужаса.
- Я не обычный Ангел, Мордимер, - ответил он. - Я твой Ангел-хранитель. Я лампада, которой ты рассеешь тьму, я капля воды, которая падёт на твои жаждущие уста, я дуновение ветра среди жара пустыни, я предвестник надежды там, где забыто слово "надежда". - Вдруг его фигура выросла под самый бревенчатый потолок. Я закрыл глаза, ибо блеск ослепил мои зрачки. - И я Слуга Божий, Молот ведьм, а также Меч. Я проведу тебя среди Ловцов Душ и подарю жизнь среди Чёрной Смерти. Хочешь ли обнять меня, Мордимер?
- Нет, - отказался я, сознавая, что через миг его гнев падёт на мою голову.
Я знал, что предо мной демон, потому что человек столь дурного поведения как я, не заслужил себе Ангела-хранителя. Он пытался меня ввести в заблуждение, разжечь гордыню, прельстить…
- А ведь не ошиблись насчёт тебя, - бронзой прогремел его голос. - Ты именно тот, кого я искал. Подойди, дитя моё. Теперь обниму тебя с истинной любовью. Ты уже не сгоришь в моём пламени…
Он даже не ждал позволения. Его огромные, сияющие белизной крылья укутали меня, словно перина из горячего снега. Любезные мои, Мордимер Маддердин не дурак и знает, что снег не может быть горячим, поскольку под воздействием тепла человеческих рук превращается в воду. Но что из этого, если крылья Ангела казались сотворёнными именно из раскалённых снежинок. Они не обжигали меня, но наполняли жаром мое сердце, ум и душу.
Это было ужасное и пронзительное чувство, но, в то же время, несущее полную боли сладость. Я закрыл глаза и, наверное, долго пребывал в удивительном забытьи, пока не открыл их вновь. Рядом со мной никого не было. А ни человечка в сером балахоне, а ни Ангела с крыльями, сотканными из раскалённого пуха. Только на полу осталось белое перо, но и оно вскоре зашипело, а потом исчезло, оставляя лишь выжженный след на дереве.
Я обернулся в сторону Поммела, дабы проверить, что с ним происходит. Он уже обрёл рот, сидел в углу покоев с застывшим от ужаса лицом и водил пальцами по губам. Посмотрел на меня.
- Уезжай отсюда как можно скорее, Мордимер, - сказал он, и в его голосе я слышал и страх, и злость. А может и толику зависти? - Забирай все деньги и уезжай. Я дам тебе рекомендательное письмо к епископу, только оставь нас в покое.
- Сделаю, как пожелаешь, Генрих, - я кивнул. - Желаю тебе счастья и благодарю за всё.
Он посмотрел более осмысленным взглядом. Вздохнул и поднялся с пола. Тяжело упал на стул. Пальцами левой руки он снова провёл по губам, как бы проверяя, на своём ли они месте.
- Я тоже желаю тебе счастья, Мордимер. На самом деле. Несмотря ни на что. - Я почувствовал искренность в его голосе. - Хотя не изведаешь его ни ты, ни те, кто, к своему несчастью, окажутся на твоём пути…
- Отчего же? - воспротивился я.
Он не ответил, только перевёл взгляд на выжженный в дереве след ангельского пера. Потом посмотрел на меня.
- "Беда тем жалким существам, кто входит меж клинков бойцов могучих", - процитировал он фрагмент пьесы.
- Риттер, - бросил я машинально.
- Да, Гейнц Риттер, - ответил он. - Разве не гениальный поэт?
Я подошёл к столу и сгрёб пухлый кошель с гонораром, полученным от Клингбайла.
- Чудесный, - согласился я. - И жизнь моя тоже будет прекрасной. Когда-нибудь…
Он посмотрел на меня, и на этот раз в его взгляде я увидел сочувствие.
- К сожалению, нет, - сказал он. - Хоть бы ты и желал этого более всего на свете. Будешь как пожар, Мордимер. Сожжешь всё, к чему приблизишься…
Я кивнул, не для того, чтобы признать его правоту, но дабы он знал, что я понял его слова.
- До свидания, Генрих, - я открыл двери.
- Прощай, - ответил он.
Слуга Божий
Ибо есть он орудием Бога, дабы отмерять справедливый гнев тому, кто чинит зло.
Св. Павел
Ракшилелю не отказывают. И когда его слуга сообщил мне, что мастер ждёт, я сейчас же надел мантию и вышел на улицу. Было очень жарко, даже парко, и зловоние из сточных канав забивало нос. Ненавижу города. А особенно Хез-хезрон. Это наихудший из плохих городов. Но именно здесь лучше всего зарабатывается на жизнь и строже служится Богу. Ну и что поделаешь?
Дом у Ракшилеля был каменным, двухэтажным, со входом с улицы и дверью с бронзовым молоточком. Для мастера гильдии мясников не так уж богато, но Ракшилель был известен потрясающей скупостью. И этой скупости сравни была лишь жестокость. Мне никогда не нравился этот человек, но в городе его слово было слишком весомым, чтобы я не принял любезного приглашения. Да и пару раз он уже дал мне заработать. Не так чтобы много, но времена нелёгкие и считаешь каждый грош. А я ведь, любезные мои, был всего лишь инквизитором без должной лицензии, мало кому известным приезжим из провинции, или, проще говоря: никем.
Ракшилель сидел в саду, а, скорее, в чём-то, что он называл садом, и обжирался финиками из большой серебряной миски. Его брюхо разлеглось у него на коленях, распахнутая на груди рубаха была вся в пятнах от вина и жира, а пальцы - унизаны золотыми перстнями.
- Садитесь, господин Маддердин, - рявкнул он, даже не глядя на меня, и небрежным жестом прогнал слуг.
Они будто испарились. Хорошо их выучил, надо признать.
- У меня есть для вас одна работа, но есть ли у вас желание заработать?
- Церковь не слишком щедра к своим слугам, - ответил я с усмешкой, - и каждый лишний грош будет кстати.
- Эля Карране, это имя вам что-нибудь говорит?
Я пожал плечами. Кто в Хез-хезроне не знал о том, что Эля публично дала от ворот поворот Ракшилелю? Разве что, глухие и слепые. Эля была одинокой богатой барышней, якобы отданной под законную опеку старших братьев, но на самом деле они плясали под её дудку. И, кроме того, она была смелой и решительной. Думала, что с её деньгами и положением она может не бояться Ракшилеля. И это, к сожалению, говорило о том, что умом она не грешила. Пусть не хотела замужества, но, по крайней мере, не следовало унижать мастера мясников публично. Тем более, когда ты всего лишь мещанка, лишённая влиятельного мужа или любовника. А о первом и о втором при своей красоте и деньгах она могла позаботиться без труда. Что ж, она, видимо, любила свободу, а это бывает равно приятным, как и опасным.
- Покончи с ней, Мордимер, - сказал он, накрыв мою руку своей.
Она была горячей и липкой. Неудивительно, что Эля не хотела, дабы к ней прикасались такие пальцы. Я тоже не хотел, поэтому убрал руку.
- Я не наёмный убийца, - сказал я, пожимая плечами. - Обратись к кому-нибудь другому.
Я не был ни разозлён, ни обижен. Скорее, разочарован тем, что мастер мясников мог отнестись ко мне, как к лишь бы какому наёмнику, готовому на всё за пару крон. Я встал, но он схватил меня за руку. Я остановился и посмотрел на него. Он нехотя ослабил хватку.
- Покончи с ней официально, - сказал он, делая ударение на последнем слове.
- Я не имею права действовать на этой территории, - возразил я осторожно, удивлённый тем, что он этого не знает. - Моя лицензия не включает Хез-хезрон. Я всего лишь бедный парень из провинции, но если хочешь, могу тебе порекомендовать кого-нибудь из местных. Знаю одного-двух ещё со школы…
- Что нужно, улажу, - буркнул Ракшилель, а я подумал, что его щупальца, похоже, тянутся очень далеко. - Ведь я хочу её не убить, а лишь пригрозить приводом к Судебной Скамье. Когда она увидит заплечных дел мастера Северуса и его инструменты, её сердечко сразу смягчится.
Глядя на Ракшилеля, я подумал, что вовсе не был бы столь уверен, кого выберет Эля Карране: его или сеанс у мастера Северуса, который действительно славился набором в высшей степени уникальных инструментов. Ну, это был уже её выбор. Кроме того, я глубоко сомневался в том, что после привода Эли к Скамье Ракшилелю удастся вытащить любимую обратно. Дела, однажды пущенные в ход, нелегко удаётся остановить. Мясника либо ослепляла любовь, замешанная в крепкой пропорции с ненавистью, либо на самом деле он уже хотел не добиться Эли, а лишь погубить её. Однако меня он обманывал или себя? Но я не собирался ему этого объяснять. Это было исключительно его делом. Впрочем, возможно Эля смягчится, когда увидит, что Ракшилель настолько отчаялся, что послал за ней гончего пёсика в образе вашего покорного слуги.
- И послушайте меня внимательно, господин Маддердин. У меня есть основания полагать, что Эля не такая богобоязненная и добродетельная барышня, какой хотела бы казаться…
Теперь он меня заинтересовал. Разумеется, в его словах следовало отделить зёрна от плевел, но, в конце концов, кто может сделать это лучше, чем бедный Мордимер?
- Что имеешь в виду? - спросил я и подумал, а не отведать ли фиников, но Ракшилель так копался рукой в миске, что, должно быть, уже все до единого залапал.
- Каждую субботу, вечером, она тайком выходит из дома и возвращается лишь в воскресенье после полудня.
- У неё хахаль, - рассмеялся я.
- Не перебивай меня, Мордимер, - рявкнул он. - Где у неё хахаль? В подземельях под Саревальдом?
По-видимому, упоминание о хахале раздражило мясницкого мастера. Не скрою, меня это развеселило, но своего веселья я предпочёл не показывать. Не надо мне врагов больше, чем их есть. Не скажу, чтоб я слишком опасался недоброжелательных ко мне людей, но зачем же восстанавливать против себя очередных? Впрочем, смиренный ведь я и кроткого сердца, в точности, как требует Писание.