* * *
Дом Молли я нашла быстро – я хорошо запомнила, где он. В лесу всегда можно определить, где ты, по приметным деревьям и скалам, но среди домов и улиц дорогу искать было труднее.
Я залезла прямо в игровой домик и вытянулась на полу, чтобы проспать остаток ночи. Подушку и одеяло забрали, но я положила под голову старую игрушечную собачку. В рубашке Хая мне было тепло.
Но прежде всего я нашла свои шорты там, где их оставила – мамина книжка из кармана никуда не делась.
Мне хотелось дать Молли знать о себе, но не будить же ее среди ночи. А потом оказалось, что я проспала. Все, как всегда, ушли из дома по своим делам. Я задумалась, не искала ли Молли меня у Бака, и не пытался ли Бак… сделать то же самое с ней. Наверное, нет, решила я. Он ведь думает, что я в счет не иду. А по-моему, зверь я или нет, все равно нельзя заставлять меня против воли. Вот и Хай тоже так думает.
Стало быть, ничего другого мне делать не оставалось, кроме как дожидаться Молли. Я прокралась в дом, взяла немного еды и снова внимательно осмотрела все комнаты. Но без Молли пробовать залезть в компьютер я не осмелилась. Жаль – она ведь говорила, что там можно найти что угодно.
Я взяла несколько книг и вернулась в домик. Зачитавшись, я даже не заметила, как пришла Молли. Когда я поняла, что она уже дома, я заглянула к ней в окно: вот и она, лежит на постели с журналом. Я постучала по стеклу. Увидев меня, она вскрикнула. Хорошо, что дома больше никого нет. Она распахнула окно, обняла меня, а потом выскочила во двор, и мы вместе забрались в домик.
– Я так волновалась, – начала она, – я не знала, как забрать тебя оттуда, ведь папа теперь, когда я разбила его машину, никуда больше меня не отпускает. Мне придется сидеть здесь много месяцев, а еще делать всякую работу по дому, чтобы помочь расплатиться за новый автомобиль.
И она заплакала.
Я не знала, что делать. Мама бы меня обняла, но с Молли, наверное, другое дело… Я протянула руку и погладила ее по плечу. Это вроде бы помогло. Молли перестала плакать.
– Это ведь я виновата? – спросила я. – Ты же поехала меня покатать.
– Конечно нет. Виновата я сама. У меня ведь даже прав нет. Папа говорит, что я должна отвечать за свои поступки.
– Я могу тебе помочь?
– Не знаю. Может, побудешь со мной, раз я теперь сижу дома каждый вечер.
– Это я могу. Я, кстати, хочу кое-что разузнать в компьютере. Про мужчин. – И я рассказала ей про то, что пытался сделать Бак.
Она сильно рассердилась и сказала мне, что не все мальчики такие, а с ним она больше никогда в жизни не будет разговаривать, и всех своих подруг предупредит, чтобы они его остерегались.
– Да, но я ведь зверь.
– Ты просто девочка. Это любому видно, у кого есть хоть немного мозгов.
– Спасибо.
– И выглядишь ты очень мило.
Тут я тоже чуть не заплакала, но решила, что на сегодня хватит слез.
– Вообще-то, ты по-своему даже хорошенькая.
Значит, по-своему.
– Может быть, есть какое-нибудь лекарство, от которого у тебя выпадут волосы. Наверняка есть. В наше время лекарства есть от всего. Я поищу в Интернете.
Но я уже не так доверяла Молли. Она знала куда меньше, чем хотела показать. У меня не было желания глотать пилюли от волос.
И вообще, у меня вдруг пропала уверенность, что я хочу надолго задержаться у нее в гостях. Может быть, только поищу что-нибудь в компьютере, распечатаю картинки со снежными людьми, которые, возможно, похожи на моего отца. Я чувствовала, что это не мое место, да и Хай тоже так сказал. А еще я соскучилась по горам. Мама говорила, что я создана для гор. Мне там было тепло, даже ноги не мерзли. А у мамы всегда были холодные ноги. Вдруг она уже вернулась домой? – подумала я. Но в душе понимала, что особо надеяться не стоит.
* * *
На следующий день Молли сделала вид, что ушла в школу, а вместо этого вернулась домой. Потом она собиралась все-таки пойти к концу уроков, потому что из школы ее забирал отец. Наверное, теперь он все время следит за ней. Ах, если бы я могла ходить в школу, подумала я. Молли вот может, а все равно прогуливает.
Мы с ней распечатали картинки с йети и снежным человеком. Не очень-то они были красивые, но я все равно обрадовалась их портретам. Я сложила их, спрятала в карман рубашки Хая и застегнула его на пуговицу.
На следующий день Молли все-таки ушла в школу. Она сказала, что не может слишком много пропускать, потому что у нее не очень хорошо с математикой и французским. Надо же, французским! Интересно, услышу ли я когда-нибудь этот язык? Молли сказала, что папа уже и так на нее сердится, а уж если она завалит целых два предмета… И я снова осталась одна.
Я зашла в дом и принесла себе много-много книг, но потом подумала, что лучше почитать ту мамину книжку. Может быть, я выясню, почему она решила встречаться с таким странным… созданием. Я чуть не подумала "человеком", но все-таки я не уверена, что меня или моего отца можно считать людьми.
Я взломала замок на мамином дневнике. Прямо на первой странице большими буквами было написано:
ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ!!!
А потом:
"Только сначала я этого не знала.
Зря я отправилась на горную прогулку по такому опасному склону одна, но мне нравится лазать по утесам. Идти по той тропе было трудно, но увлекательно. Я помню, как сорвалась… А потом, очнувшись, увидела большие карие глаза. Я почувствовала, что это создание (ага, мама его тоже так называла) вытирает мне лоб мокрой тряпкой. Он грустно покряхтывал, будто ему было меня жаль. Он был весь покрыт шерстью, и я не ожидала, что он заговорит, но, увидев, что мои глаза открылись, он сказал: "Я думал, что ты умерла".
Я попыталась встать, но все тело у меня болело.
"Лежи", – сказал он. Он поднес к моему рту воду в бурдюке и, приподняв мне голову, напоил меня.
Я сломала руку и ногу, но тогда еще не знала этого.
Он просвистел какую-то сложную птичью песню, и сразу же появился точно такой же волосатый человек. Их язык похож на свист. Многие фразы звучат, как настоящие птичьи песни – необыкновенно красиво. Но мне так и не удалось его выучить. Они и на нашем языке тоже разговаривают.
На его сородиче был рыбацкий жилет с множеством карманов. Он вытащил мягкие, похожие на лозы, веревки. Они сделали лубки из палок и привязали к ним мои руку и ногу, чтобы не сдвинуть сломанные кости. Потом положили меня на носилки вроде гамака и отнесли в свою тайную деревню. Это было кочевое племя – они никогда не проводили больше двух ночей на одном месте".
Потом текст обрывался, а со следующей страницы начинался снова.
"Дорогая Сабина!
(Значит, дальше она пишет для меня, и правильно, что я это читаю.)
Первые строчки дневника я написала вскоре после несчастного случая, а потом произошло так много событий, что я перестала писать. Я не писала много лет – отчасти потому, что мне надо было заботиться о тебе. Но теперь я начала снова, для тебя. Я хочу, чтобы ты узнала о нашей с Грауном любви. Спасти меня Грауну помог его брат, Гринер. Все остальные в его племени были против. Они думали, что помогать мне опасно. Я чуть ли не весь день пролежала без сознания, прежде чем они все же изменили свое решение. Если бы не Граун, никто из них и пальцем бы не пошевелил. Наверное, Граун влюбился в меня уже тогда, но я не сразу ответила на его любовь.
Ты знаешь, Бинни, они прекрасны. Они не похожи на то, какими их изображают ученые. Не думай, что они такие! И ты должна знать, как прекрасна ты сама".
Что, правда?
"Сначала я не отличала Грауна от Гринера, да и остальных не различала тоже. Ну, разве что женщин от мужчин. Через некоторое время я заметила, что Граун смотрит на меня не так, как остальные. С надеждой. Я бы написала, с тоской, но это было не совсем так, потому что он всегда был уверен в себе. Как будто все его желания должны исполниться, а когда – лишь вопрос времени. Как будто он знал, что скоро я замечу, насколько он меня достоин.
Бинни, я надеюсь, что теперь, когда ты это читаешь, ты уже выросла и тоже узнала, что такое любовь – тогда ты меня поймешь".
Может быть, мне перестать читать и отложить это на потом, когда я стану старше? – подумала я. Я ведь еще никого не встречала, кого могла бы полюбить. Или все-таки прочесть это сейчас, а позднее перечитать еще раз?
"Конечно, я влюбилась в него не сразу. Всё было слишком непривычно и казалось слишком странным. Но когда тебе больно и с тобой обращаются по-доброму, важно только это. Граун так тревожился, так поддерживал меня и смотрел на меня с таким обожанием!
Кроме Грауна и Гринера, я не нравилась никому из их племени. Они построили нам хижину, чтобы мы с Грауном жили подальше от их утесов, пещер и гнезд.
Я не знаю, как бы они теперь поступили с тобой. Ты гораздо больше похожа на них, чем на меня. Надеюсь, что они найдут тебя, хотя, пока я рядом с тобой, они не захотят ни с кем из нас иметь дело. Знаться со мной для них опасно. Они видят опасность во всем, и, наверное, они правы. Они бы не могли сохранить свой народ в тайне на протяжении стольких лет, если бы не остерегались всех и вся.
Надеюсь, что я своим присутствием не привлекла к ним внимания. Представляешь, что будет, если всех их запрут в зоопарке? Или отовсюду понаедут туристы и станут щелкать фотоаппаратами, снимая их – или тебя! Будь осторожна! Никогда, никогда, никогда не спускайся с гор, ведь внизу так трудно спрятаться!!!!!"
О боже мой, что я наделала?
Я не знала, что мне так важно никому не показываться. Что, спустившись сюда, в город, я поставила под угрозу всех их… или, лучше сказать, всех нас. А теперь обо мне узнали Хай, Бак и Молли. Хай обещал, что он не покажет снимков, но Бак-то уж точно обо мне расскажет, думала я. Хоть и не сможет доказать. То есть я надеялась, что не сможет.
И вдруг мне до того захотелось найти свой народ, что я ни минуты не могла больше сидеть на месте. Мне нужно вернуться. Но ведь я уже излазала все горы и никто из них ко мне не подошел – я не видела ни малейшей приметы, что они существуют.
В книжке еще оставалось несколько страниц, но мама написала лишь отдельные строчки с большими промежутками, как будто хотела дописать позднее. Одна строка была: "Сегодня умер Граун". Может быть, она слишком горевала, чтобы написать что-то еще.
* * *
Я надела свои шорты и футболку, а поверх – зеленую рубашку Хая и его чудесную непромокаемую шляпу. Из дома Молли я не взяла ничего, даже печенья. Только надеюсь, что она не будет сердиться на меня за то, что я унесла с собой ее книжку про этнографию. Мне интересно читать про людей с разным цветом кожи и разными лицами, хотя ни у кого из них и нет шерсти. Впрочем, думаю, Молли не интересуется этнографией.
Эта книжка не поместилась в кармане рубашки, где уже лежала мамина тетрадь. Мне пришлось нести ее в руках. Я подумала, что подберу где-нибудь на улице пластиковый пакет.
Мне было неловко уходить, не попрощавшись. Ведь Молли из-за меня нажила себе столько неприятностей. Следовало бы остаться и помогать ей, но я должна была вернуться в горы.
Я уходила, твердо решив найти свое племя, даже если для этого придется свалиться со скалы и лежать на дне ущелья со сломанной ногой.
Но вдруг и они тоже не примут меня за свою? Вдруг я вообще для всех чужая?
* * *
Я шла по знакам, которые оставила маме, чтобы она могла меня найти, и без труда добралась до нашей хижины. В горах еще лежал снег. Там для обычных людей слишком холодно, и даже прятаться почти не от кого.
Чем ближе подходила я к дому, тем больше волновалась: вдруг мама меня давно ждет?
Дверь хижины была открыта. Наверное, она дома, подумала я.
Но вдруг забеспокоилась. Может быть, кто-нибудь вломился в наш дом? И может, этот кто-то похож на Бака, а не на Хая.
Я замедлила шаг и спряталась.
И тут из дома вышло создание, которое мне показалось очень красивым. Снежный человек вскинул голову и принюхался. Наверное, нюх у него был еще лучше, чем у меня. Он точно понял, где я прячусь.
Он весь был покрыт золотистой шерстью. Я отметила широкий лоб и смелое, открытое лицо. Неудивительно, что мама в такого влюбилась. Лицо у него было безволосое, как у меня. Он был невероятно хорош собой, и вдруг я поняла, что сама на него очень похожа.
На нем был рыбацкий жилет с набитыми карманами и пояс, с которого свисали всякие полезные вещицы.
– Сабина? Бинни?
"Он меня знает!" – ахнула я. Может быть, все-таки показаться?
Голос у него был низкий и тихий, больше похожий на шепот.
– Я твой дядя, Гринер. Выходи.
Но я не вышла.
– Твоя мать… Мне очень жаль. Она… Мы нашли ее недалеко от Скалистой расселины. Выйди, пожалуйста. Чтобы рассказать это, мне надо смотреть тебе в глаза.
Значит, это правда. Этого-то я и боялась. Но я не могу выйти.
Он сел и повернулся к моему убежищу спиной. Широкой, сильной, золотистой спиной.
– Я пришел, чтобы забрать тебя домой. Тебе там понравится. Там твоя тетя Сабби. Знаешь, тебя назвали в ее честь.
Я не могла выйти.
– У нас есть ручная лисица. Есть сойки, которые едят из рук.
Я не могла.
– Прости, что я не пришел к тебе раньше – пока ты еще не спустилась с гор. Надеюсь, там, внизу, тебя никто не обидел…
Я не выходила.
– Выходи же. Я научу тебя прятаться. Научу ускользать без единого звука. Я научу тебя нашему языку свиста. Выходи. Я отведу тебя домой.
Я была рада, что на мне широкополая черная шляпа Хая. Я надвинула ее пониже на глаза и решительно шагнула к нему.
Кэрол Эмшуиллер выросла в Мичигане и во Франции, а теперь живет то в Нью-Йорке, то в Калифорнии. Она двукратный лауреат премии "Небьюла" за рассказы "Тварь" и "Я живу с тобой". Также она награждена премией Всемирного конвента фэнтези за прижизненные достижения.
Она получила Национальный грант искусств и два гранта штата Нью-Йорк. Ее короткие рассказы опубликованы во многих литературных, в том числе научно-фантастических, журналах. Недавно она выпустила романы "Мистер Бутс" и "Тайный город" и сборник "Я живу с тобой". Ее сайт: www.sfwa.org/members/emshwiller.
Примечание автора
Мне всегда было интересно представлять, как бы себя чувствовал ребенок, выросший в лесу – полудикий или совсем дикий. Еще до того, как Эллен попросила меня сочинить рассказ для сборника "Невеста зверя", у меня было записано несколько первых абзацев этой истории. Вообще-то я не умею писать "по требованию", но история уже была начата, и я подумала, что она подойдет.
Тогда я еще не знала, что моя девочка будет пушистой, а отцом ее будет йети, или снежный человек. Это вошло в рассказ, потому что подходило к профилю антологии. Я думала о ребенке диком, но похожем на нас. И Сабина получилась именно такой. Я полюбила моих пушистых красавцев. Думаю, что благодаря предложению Эллен написать рассказ для сборника "Невеста зверя", эта история получилась гораздо интереснее.
Хироми Гото
Хикикомори
– Масако-тян! – По чуть приглушенному голосу матери чувствовалось, что она улыбалась. – К тебе пришла девушка из Общественного центра здравоохранения.
Через стену и закрытую дверь Масако различила в материнском голосе несколько слоев разных чувств. С беспристрастностью судебного следователя она могла выделить каждое из них: вина, стыд, гордыня, обида, удушающая любовь, жалость к ней, жалость к себе. Ненависть.
Масако не отвечала.
– Прошу тебя, – взмолилась мать, чуть повысив голос. – Она пришла помочь тебе. Помочь нам! Я больше не могу! Открой дверь! – Ее задрожавший голос звенел, как стекло.
Масако представила себе острые осколки в горле – они поднимались, наполняя ей рот.
Уходи! Я не могу вернуться в школу. Меня там ненавидят. Это невыносимо. Мне больно. Они увидят меня. Я не могу вынести их взглядов. Они перешептываются. Не тревожь меня. Не входи! Со мной что-то не так. Да, не так. Оставь меня. В покое.
– Масако-тян! – Голос, звонкий, чистый, незнакомый, прорезал душные, кишащие страхи Масако. – Меня зовут Мория. Я твоя патронажная сестра из Общественного центра здравоохранения. Отдел семьи и молодежи. Я буду посещать тебя каждое утро в девять, с понедельника по субботу. Со временем ты ко мне привыкнешь. И откроешь дверь. Ты снова сможешь влиться в общество. Ты не одна.
Масако неподвижно смотрела на синий экран ноутбука. Кто эта незнакомая женщина? Кем она себя возомнила? Почему она думает, что может вот так ворваться к ним в дом и начать предсказывать ей будущее. Распоряжаться ее жизнью, как будто уже знает Масако.
Неужели она взломает дверь? Посмеет ворваться в ее убежище?
– Я с удовольствием приду к тебе снова, – раздался звонкий женский голос. – Я приду завтра, – обещала она.
В коридоре послышались голоса. Масако почти чувствовала, как ее мать благодарно кланяется незнакомке. Ужасно. Голоса удалились вместе с поскрипыванием деревянной лестницы, когда обе направились на первый этаж.
Она услышала, как открылась, затем закрылась входная дверь. Эта Мория вышла из их дома на солнце.
Масако знала: если она сейчас выйдет на солнце, оно ее съест. Она выбиралась из дома совсем изредка, в самые тихие ночные часы, когда лишь далекие сирены пожарных машин и "скорой помощи" оплакивали чужие трагедии. Когда измученные стыдом родители утомленно засыпали. Когда те, кто работает ночью, еще не закончили свою смену, а те, кто работает днем, спали, не думая о жизни во тьме. Именно тогда такие люди, как она, выползали из своих убежищ на звездный свет, хоть ненадолго. Выходили подышать лунным светом, испить сладкого ночного воздуха.
Масако содрогнулась от тоски по этим минутам и от страха. Выходить из комнаты становилось все труднее и труднее. А теперь еще эта тварь Мория будет мучить ее, досаждать ей каждый день. Невыносимо!
Если бы только она могла сбежать, сбросить с себя все, как экзоскелет, и обновленной, нагой, вступить в новую жизнь. С какой радостью она бы сделала это!
Но застрявшие в пригороде Сибы пятнадцатилетние девушки такого не делают – особенно такие, как она.
Козел отпущения в школе, толстая в стране худых, названная в честь неуравновешенной невесты крон-принца, Масако приговорена к этому аду пожизненно.
"Принцесса-жирдяйка, – гоготали они. – Принцесса-пончик!" Они подбрасывали ей в сменную обувь собачье дерьмо. Они сфотографировали ее мобильным телефоном на унитазе и запустили снимки в Интернете. Они прижали ее лицо к прыщавой щеке задохлика Рё, вопя: "Любовь! Любовь!" А учителя просто отворачивались, будто боялись запятнать себя, обратив на такое внимание. Впрочем, никакого авторитета у них не было. Школой управляли наглые, всегда готовые к насмешкам заводилы.