В первый том запланированного собрания сочинений Элджернона Блэквуда вошли лучшие рассказы и повести разных лет (преимущественно раннего периода творчества), а также полный состав авторского сборника 1908 года из пяти повестей об оккультном детективе Джоне Сайленсе.
Содержание:
Юрий Николаевич Стефанов: Скважины между мирами
Ивы (Перевод: Мария Макарова)
Возмездие (Перевод: А. Ибрагимов)
Безумие Джона Джонса (Перевод: И. Попова)
Он ждет (Перевод: И. Шевченко)
Женщина и привидение (Перевод: Инна Бернштейн)
Превращение (Перевод: Валентина Кулагина-Ярцева)
Безумие (Перевод: В. Владимирский)
Человек, который был Миллиганом (Перевод: В. Владимирский)
Переход (Перевод: Наталья Кротовская)
Обещание (Перевод: Наталья Кротовская)
Дальние покои (Перевод: Наталья Кротовская)
Лес мертвых (Перевод: Наталья Кротовская)
Крылья Гора (Перевод: Наталья Кротовская)
Вендиго (Перевод: Елена Пучкова)
Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса (Перевод: Елена Любимова, Елена Пучкова, И. Попова, А. Ибрагимов)
Содержание:
Юрий Стефанов - Скважины между мирами 1
Ивы 5
Возмездие 17
Безумие Джона Джонса 18
Он ждет 24
Женщина и привидение 30
Превращение 32
Безумие 35
Человек, который был Миллиганом 37
Переход 40
Элджернон Блэквуд - Обещание 41
Дальние покои 44
Лес мертвых 47
Крылья Гора 50
Вендиго 54
Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса 68
Элджернон Блэквуд
Вендиго
Юрий Стефанов
Скважины между мирами
Есть в фольклористике такое понятие - "быличка", то есть рассказ о чем-то невыдуманном, "быль"; этот жанр не спутаешь ни со сказкой, ни с легендой. В отличие от сложного сюжета волшебной сказки сюжет былички в ее исходном, фольклорном виде обычно весьма прост: он сводится либо к неожиданному вторжению потусторонних сил в так называемую "реальность", либо к случайному или преднамеренному нарушению человеком неписаных законов или границ "иного мира", результатом чего в обоих случаях бывают более или менее плачевные, а то и трагические последствия.
Покойник после смерти приходит домой, садится за стол, ложится с женой, помогает по хозяйству… Хозяйка поутру хочет растопить печь и с ужасом видит, как в ней сам вспыхивает огонь… В глухом лесу по ночам собираются проклятые, расставляют столы с угощением, пируют, пляшут, поют… Припозднившийся рыбак возвращается в деревню. Ему чудятся детский плач, мычание коров, автомобильные гудки: всем этим звукам подражает леший, в конце концов завлекающий парня в "гиблое место"…
Таковы распространенные темы русских быличек, записанных всего каких-нибудь два десятилетия назад в Восточной Сибири.[1]
А вот - для сравнения - несколько сюжетов, заимствованных из книги китайского писателя XVIII в. Цзи Юня "Заметки из хижины Великое в малом". Содержащиеся в ней тексты принадлежат к жанру "бицзи" ("рассказы о необычайном"), который зародился на Дальнем Востоке еще в глубокой древности и обрел особую популярность в эпоху династии Цинь (XVII–XX вв.).
Умерший живет, его душа возвращается на белой лошади, которую сожгли во время погребального обряда… Лиса-оборотень не трогает семью, которая мирится с ее присутствием в доме, но, когда новые хозяева начинают преследовать лису, дом сгорает… Во время охоты человек попадает на границу иного мира, где царствуют змеи…
Исследователи бицзи подчеркивают, что, подобно русским быличкам, "эти древние рассказы отличало сочетание фантастики и реальности, некое подобие исторической достоверности - имена, фамилии, прозвища персонажей, указание на место рождения и место жительства героев, упоминание времени действия…". Для авторов этого жанра "чудесное являлось мировоззрением, а не элементом художественного вымысла".[2]
Столь же близки быличкам "Exempla" ("Примеры") европейского Средневековья, предельно короткие рассказы, где "на пространстве в несколько (или несколько десятков) строк появляются два мира. Перед нами обыкновенный земной мир, точнее, незначительный, казалось бы, его фрагмент - монастырь, монашеская келья, церковь, рыцарский замок, дом горожанина, деревня, а то и просто дорога или лес". И вот в этом мире "происходит необыкновенное, чудесное событие. Это событие представляет собой результат соприкосновения, встречи двух миров - земного, где фигурирует персонаж "примера" - монах, крестьянин, рыцарь, бюргер, кто угодно, - с миром потусторонним, не подчиняющимся законам протекания земного времени. Вторжение сил мира иного - добрых или злых - в мир людей нарушает ход человеческого времени и вырывает их из рутины повседневности".[3]
Не будет преувеличением сказать, что жанры, родственные русским быличкам, искони существовали у всех народов, во всех культурах. Другое дело, что жанры эти не везде и не всегда считались достойными самостоятельного существования. Сообщения о встречах с потусторонним, о необычных или, как принято теперь говорить, "аномальных" явлениях, о благих или зловещих знамениях просто вкрапливались в более "серьезный" контекст в качестве хотя и любопытных, но само собой разумеющихся подробностей, о которых можно упомянуть чуть ли не скороговоркой. Чем, как не типичной быличкой, только сакрального, духовидческого характера, является библейский рассказ (Быт. 28: 19–22) о "страшном месте", где Иаков, "положивший себе изголовьем" древний священный камень, увидел во сне лестницу от земли до небес, по которой восходили и нисходили ангелы? А взять древнеегипетскую "Повесть о потерпевшем кораблекрушение", герой которой оказывается на "острове Змея", "острове Ка", - этот клочок суши можно с разным основанием считать как обломком Атлантиды, так и частицей "запредельного", потустороннего мира. Чем, наконец, как не быличками "шиворот-навыворот", хочется назвать сообщения Геродота и Элиана о поимке царем Мидасом полубога Силена или апокрифические сказания о том, как царь Соломон пленил Китовраса?
В европейской литературе быличка явилась тем зерном, из которого выросли более изощренные и более ценимые жанры "чудесных путешествий" и "видений" - вспомним хотя бы ирландскую сагу о плавании св. Брандана или "Книгу откровений о кознях и хитростях демонов" франконского аббата Рихалма (1279). "Позже прямое использование видений можно указать в творчестве Кальдерона - это драма "Видение святого Патрика". На рубеже XIX в. визионерское начало использовано Колриджем в поэме "Кубла-Хан"; затем мы обнаруживаем визионерские моменты в известной книге Т. Де Квинси "Видения англичанина, любителя опиума"".[4] Развивая эту мысль, можно сказать, что мотивы быличек, "видений" и "чудесных путешествий" легли в основу английского "готического романа" конца XVIII - начала XIX в., оказали несомненное влияние на немецких романистов и могут быть без труда прослежены в творчестве так называемых "черных" фантастов XX в., таких, как Г. Майринк, X. Ф. Лавкрафт и Э. Блэквуд, - к последнему мы скоро и обратимся.
Но перед этим стоит остановиться еще на одном вопросе - это вопрос о степени правдоподобности "рассказов о необычайном". Еще совсем недавно собиратели быличек и тому подобных фольклорных жанров объясняли их происхождение крайне просто. С одной стороны, это "продукт суеверного сознания", с другой - тут замешаны "болезнь, недомогание, вызвавшие состояние бреда или галлюцинации".[5] Читаешь такие "объяснения" и только диву даешься. Десятки страниц посвящает иной фольклорист природной сметке, наблюдательности и здравомыслию своих информантов, "незаурядных исполнителей", "мастеров устной речи", а когда дело доходит до самого главного, оказывается, что все они либо поголовные лжецы, либо душевнобольные. В этой связи хочется привести свидетельство крупнейшего отечественного ученого-скандинависта М. И. Стеблина-Каменского, который во время своего пребывания в Исландии, где весьма развит жанр быличек, познакомился с писателем-коммунистом Тоубергом Тоурдарсоном, "сочетающим в себе ребяческую наивность и суеверие с обличительным пафосом передового политического деятеля". "Меня спрашивают, - говорит он, - как я, будучи коммунистом, могу верить в привидения. Но как я могу не верить в них, если я несколько раз видел их так же ясно, как я сейчас вижу вас?"[6]
Сходным образом выражаются "исполнители" сибирских быличек: "Я человек неверующий, а вот приходится верить…"; "Я вот не верю ничему этому, а в жизни вот приходится"; "…это действительно правда, даже и я верю". Но разве понятие "веры" приложимо к проблеме привидений, оборотней, стихийных духов, "гиблых мест"? Можно верить или не верить в Непорочное Зачатие, Троичность Божества или Таинство Пресуществления, тогда как существование иного мира не является вопросом веры: неисчислимые свидетельства говорят о том, что сегодня, как и тысячи лет назад, он постоянно соприкасается с миром повседневности в пространстве и во времени, во сне и наяву, в сознании и в реальности. Разница лишь в том, что теперь его называют не иным, а параллельным. Все осталось по-прежнему, изменилась лишь терминология: "гиблое место" именуется ныне "геопатогенной зоной", привидение - "микролептонным полем", обыкновеннейший бес - "минус-фемтообъектом" (словечко-то какое!), а всевозможные бесовские наваждения - "контактом", "хронотопом", "полтергейстом". Причем все эти хитроумно переименованные существа и явления обрели в наше время подчеркнуто материальный, устрашающе конкретный характер. Если раньше бесы по большей части только морочили, "блазнили" людей, "отводили им глаза", то теперь их появление связано с выжженными на земле кругами ("ведьмины кольца"), разбитыми оконными стеклами, испорченной электронной аппаратурой, облучением, временным или необратимым помешательством тех, кто стал "объектом внимания" нечистой силы. Размышляя о причинах этой все возрастающей "солидификации", материализации феноменов "тонкого" мира, невольно вспоминаешь великого французского эзотерика Рене Генона и его теорию "трещин в мировой стене". Эта символическая "стена", духовная твердыня традиционных знаний и мистического опыта, испокон веков отгораживала человечество от "тьмы кромешной", не давала силам зла вовсю разгуляться в нашем земном, срединном мире. Теперь от этой ограды, подточенной совместными усилиями материализма, с одной стороны, и псевдоспиритуализма - с другой, остались лишь обломки. Мало того: материализм как бы воздвиг над нашей вселенной некий непроницаемый колпак, не дающий нам возможности общаться с высшими мирами, а всякого рода спиритические, теософские и антропософские секты и течения мало-помалу размыли "изнанку" человеческого космоса, продырявили ее тысячами незримых скважин и щелей, сквозь которые к нам просачиваются инфернальные испарения, сгущающиеся и уплотняющиеся при соприкосновении с нашим донельзя плотским, обезбоженным миром. Создается впечатление, что мы сами, по собственной воле, занимаемся магическим "донорством", выманивая из преисподней ее недовоплощенных обитателей и давая им возможность обрести известную степень телесности за счет нашей собственной плоти и крови. "Я люблю НЛО!" - восклицает некий С. Юсов, с восторгом отмечающий, что "у многих парапсихические способности просыпаются именно после контактов с неопознанными летающими объектами".[7]
Может, оно и так, да уж больно дорогую цену приходится платить за эти пресловутые "способности"! Мы расплачиваемся, прежде всего, неспособностью к различению белого и черного, верха и низа, добра и зла, утратой подлинно духовных ориентиров и, наконец, массовым расчеловечиванием, бесовской одержимостью: свято место, как известно, не бывает пусто, а бесы любят селиться в опустевших, заброшенных, оскверненных святилищах. Человеческая природа, в точном соответствии с природой, ее окружающей, незаметно для глаза трансформируется, превращаясь в зловещий инкубатор, где плодятся выводки демонов.
Все это говорится отнюдь не ради красного словца. Наши предки, задолго до появления НЛО и сообщений о проделках всяческих "барабашек", с поразительной отчетливостью предвидели ход и последствия этого колдовского процесса, этой трансмутации наизнанку, вызванной вторжением "пришельцев" в земной мир и человеческое естество. Чего стоит хотя бы деталь одной из картин Босха, где Космос представлен в виде "выеденного яйца" с приставленной к нему человеческой головой - яйца, в котором пляшут и блудят демоны. Еще более потрясающее описание "инкубации", размножения нечисти в человеческом теле содержит древнерусская "Повесть о бесноватой жене Соломонии", которую, кстати говоря, можно считать своего рода быличкой, но разросшейся, уснащенной массой жутких в своей реальности подробностей, превратившейся в некий лубочный "готический роман". Злосчастная героиня "ощутила у себя в утробе демона лютого, резавшего утробу ее, и была она все время в исступлении ума от жившего в ней демона". "И родила Соломония шесть демонов, а с виду они были синие… В другой раз родила одного демона и потом снова родила двоих демонов. И, рожая, хлеба не ела, но приносили ей невидимые темные те синьцы птичью кровь, и траву, и коренья и тем ее кормили".[8] В конце концов только вмешательство святых Прокопия и Иоанна исцеляет бесноватую от "исступления ума" и "прогрызения диавольского".
Любопытно отметить, что в повести о Соломонии упомянут "некий волхв, человек лукавый и недобрый, окаянник и угодник сатанинский", который и натравил на нее бесов. Здесь налицо зловещая, но закономерная связь между всплеском слепых стихийных сил и вмешательством "волхва", то есть представителя почти угасшей, агонизирующей "языческой" традиции, давно утратившей все свои положительные аспекты и превратившейся в отстойник магической энергии низшего порядка, в "конденсатор" тех инфернальных испарений, о которых только что говорилось. Кудесник, некогда бывший "любимцем богов", обернулся колдуном русских быличек, расстраивающим свадьбы, отнимающим молоко у коров, напускающим змей на покосы - словом, всячески вредящим человеку, беззащитному перед его темными чарами. Остается лишь обратиться к "ведуну", "белому магу", способному обуздать своего зарвавшегося "черного" соперника. Почему именно к нему, а не к священнику, в чьи обязанности испокон веков входило противоборство с нечистой силой, заклятие бесов, короче, все то, что на Западе именуется экзорцизмом? Потому, во-первых, что "исчезновение упомянутых обрядов связано с экономическими и культурными преобразованиями в жизни людей. Например, в Читинском районе нет ни одной действующей церкви".[9] Если Соломония "с трудом в ум приходила, но неотступна от церкви была всегда", то современным творцам и героям быличек, за отсутствием церквей, волей-неволей приходится взывать к чудом уцелевшим шаманам и бурятским ламам, то есть либо к представителям первозданной Традиции, либо к адептам махаяны, северной ветви буддизма, сохранившим не только всю чистоту своего вероучения, но и способным при случае применить на практике отдельные его положения, касающиеся заклятия злых духов. Во-вторых, потому, что как на Западе, так и на Востоке христианская церковь, сохраняя изначальную внешнюю форму своих догматов и обрядов, превратилась в чисто экзотерическую организацию, неспособную осознать всю ценность вверенных ей духовных сокровищ и, следовательно, воспользоваться ими для защиты своей паствы от ангелов тьмы.
В цикле новелл английского писателя Элджернона Блэквуда (1869–1951), озаглавленном "Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса",[10] в роли такого "белого мага", готового прийти на помощь людям, пострадавшим от нечистой силы, выступает "оккультный детектив" Джон Сайленс, чье имя намекает на традиции исихазма, православного мистического учения, проповедовавшего самоуглубление, созерцание и священное молчальничество: на Афоне, среди последователей св. Григория Паламы, его звали бы "Иоанном Молчальником". Автор обрисовывает его таким образом, что невозможно догадаться, к какому же именно вероисповеданию он принадлежит. Порой он появляется в обличье католического священника, чем-то похожего на патера Брауна из рассказов Честертона, порой представляется знатоком тайных обрядов древнеегипетской магии ("Огненная Немезида"), а иной раз - просто "божьим человеком" с "повелительным, исполненным просторы и благости лицом, какие некогда можно было встретить на берегах Галилеи". Это "спокойный, самоуглубленный человек", "истинный чтец в душах", обладающий необычайными ясновидческими способностями. "Он неустанно наблюдал, выжидал, обдумывал каждый свой поступок. Невероятным, если не сказать - магическим напряжением ума он умел войти в контакт с самой сущностью тайны". От него исходит чудовищная жизненная энергия, его маленькая фигурка дышит такой мощью и таким величием, что кажется, будто видишь перед собой "исполина, крушителя миров". Короче говоря, Сайленс - это собирательный образ посвященного, достигшего высших степеней духовной реализации: существо, внешне ничем не отличающееся от простых смертных, но таящее в себе немыслимый заряд теургических сил и запас эзотерических знаний. Для таких, как он, принадлежность к определенной конфессии уже не имеет никакого значения. Джон Сайленс, "Иоанн Молчальник", проникся чувством "трансцендентного единства" религий, позволяющим ему постигать каждую из них изнутри, памятуя о том, что все они - лишь ответвления изначальной Традиции.