Когда-то был безумно популярен фильм про разведчика Штирлица. Конечно, его и сейчас любят. Но в глухие застойные времена, улицы становились пустынными, едва только появлялись на экране черно-белые титры…
Стоило видеть лицо завуча, когда обрела огласку невинная детская игра. Казалось бы, что здесь такого? Штирлиц – разве он не образец для подражания? Но в том-то все и фокус, что никому не было дела до героического разведчика Штирлица. Сопливым пятиклассникам безумно понравилась эсесовская форма, все эти брутальные ритуалы с охранниками вдоль коридоров, с приветственным вскидыванием руки – "хайль!". И вот школьные умельцы принялись рисовать на листочках из тетрадок цветастые удостоверения штандартенфюреров, оберштурмбанфюреров, рейхсфюреров – все, как полагается, с орлами, крестами и дубовыми листьями. А вскоре на рукавах школьных курточек, под которыми алели пионерские галстуки, появились и бумажные повязки со свастиками. Ведь здорово, заходя в класс, видеть, как приятели бодро щелкают каблуками и высокими голосами весело кричат "хайль!" И здорово избивать в углу пойманного советского шпиона.
Не удивительно: школьному начальству это показалось настолько диким, что дело замяли, не обсуждая даже на специальном собрании. Кому нужен скандал районного масштаба и разнос по партийной линии?!
Только мрачные отцы тихо дубасили по квартирам своих провинившихся пионеров.
Да, было и такое. Может, эти туманные воспоминания детства требовали компенсации в виде более приближенных к реальности игр? Вряд ли. Дело ведь не в символике. Дело в жестокости как таковой.
Забавно бывает: на встрече выпускников ты пьешь водку и со смехом вспоминаешь былое с тем самым гадом, который вполне достоин смерти за свои давешние издевательства над тобой. Почему весь этот ужас детства не считается преступлением против человечности? Почему нет такого детского Нюрнбергского трибунала, перед которым должны предстать все эти Борманы и Геббельсы с набитыми в драках кулаками? Эти садисты, которым по малолетству прощается все? Где справедливость?! Где она?!
– Что? – спросил Рустам.
Павел понял, что последнюю фразу выкрикнул вслух. Усмехнулся и бросил:
– Как доставите их сюда – найдите меня. Я буду в той комнате…
Комната Созерцания появилась спонтанно – как и весь этот безумный проект. Пожалуй, это самое интересное место в лагере. Именно отсюда можно наблюдать за каждым уголком, каждым бараком, каждым узником и служителем лагеря. Можно и послушать – о чем говорят в массовке.
Говорят, кстати, на удивление мало. Просто поразительно, как быстро люди смирились со своей участью. Или же им просто туманили глаза ежедневные выплаты?
А старосты бараков стараются, молодцы. И, что забавно, не только они. Это показалось неприятным самому Павлу: не прошло и пары дней шутовского заключения, как посыпались анонимки.
Доносы. Наивные, даже дурацкие. Жуткие в своей бессмысленной подлости.
"Многоуважаемый господин начальник лагеря! Совесть не позволяет оставить без внимания тот факт, что ряд так называемых актеров массовых сцен (мужской барак №1) вопреки общей договоренности с Вами, готовят побег. Побег планируется совершить через пару дней, ночью после полуночи в районе автостоянки (там заранее повреждено проволочное ограждение). Я не уверен, но, кажется, главный у них Николай Антонович (не знаю фамилии, такой седой с бородкой).
Надеюсь, что мое сообщение поможет безболезненно предотвратить побег.
P.S. Еще надеюсь, что вовремя предотвращенный побег не повлечет за собой применения к беглецам серьезных мер и сокращения наших общих гонораров.
Ратуя за успешное завершение проекта.
Искренне Ваш,
Актер массовых сцен"
Надо же, какой услужливый кретин! Переживает он за проект! Боже мой, да он всерьез думает, что к беглецам будет применено наказание, и переживает только за свои деньги!
Павел застыл с кривой усмешкой на губах.
А что же, почему не подыграть этим настроениям? Лагерь Правды должен оставаться лагерем – пусть в нем будет больше той самой правды!
Страх и правда всегда идут рука об руку – не так ли?
…Этим людям Павел приготовил сюрприз. Ему действительно было интересно понаблюдать за ними. Для того, собственно, и существовал лагерь – чтобы наблюдать, изучать и понимать.
Когда вспыхнул свет, люди невольно прищурились, прячась за вскинутыми руками. Но когда вновь обрели способность видеть, по помещению разнеслись изумленные возгласы.
Представьте, что вы наслаждаетесь заслуженным отдыхом после года тоскливого труда на ненавистной работе. И вот, развалившись в пляжном шезлонге, блаженно закрываете глаза, чтобы вздремнуть под теплый морской бриз… А когда открываете вновь – оказываетесь "на ковре" перед разъяренным начальником.
Наверное, что-то сходное ощутили эти постаревшие и погрузневшие школьники, обнаружив себя на собственных местах за партами в знакомой до холодных ладошек классной комнате!
Иллюзия была полной: декораторы постарались на славу. Те же неровные стены, пахнущие никогда не высыхающей краской, унылые портреты и таблицы на стенах, чахлые растения на подоконниках, обшарпанная доска с крошками мела и жуткими драными тряпками в длинном лотке. Будто сошло это с фотографий древнего школьного альбома.
Возвращение во времени – в чудесные школьные годы.
…Сидя на своем собственном месте, на задней парте, рядом с более, чем повзрослевшей девчонкой по имени Катя, Павел наслаждался зрелищем.
Потому что всесильный хозяин решил провести собственное расследование по делу этих людей. Такое, какое не придет в голову ни одному суду в мире. Потому что сейчас, двигаясь по последнему отрезку своей жизни, повиснув над пропастью безумия, он завладел безраздельным правом решать судьбы людей. И вряд ли кто в состоянии лишить его этого права.
– Блин… – ошарашено сказал грузный и полысевший Миша. – Что за чертовщина? Что происходит?
Красавчик Миша, остряк и насмешник, всеобщий любимчик, легко и весело шагавший по жизни. Думающий, что так должно продолжаться бесконечно.
Наивный дурачок Миша.
– Это же наш кабинет истории, – медленно сказала Мила – Ой… Ребята, откуда вы здесь?! Боже мой…
Мила. Первая красавица в классе. Давно это было. Очень давно.
Как потрудилось над ней время, это же надо…
А ведь тогда, тысячу лет назад, была она для Дохляка главным предметом постыдных тайный вожделений, чем-то недостижимым, как вершина Эвереста. И уж точно, никогда эта девчонка не остановила бы на нем взгляда больше, чем на пару секунд. Виновна ли она в этом?
Да.
Виновна.
Потому что и она вложила свой маленький кирпичик в мрачное здание ненависти. Того самого чувства, что стало определяющим в жизни Дохляка. И если бы это была ненависть ко всему остальному миру – было бы полбеды.
Самое гнусное – это разрушительная, невыносимо болезненная ненависть к самому себе.
– Это что же, розыгрыш? – произнес худощавый, длинный, как жердь, Антон. – Если так – то совершенно дурацкий! А как… А как мы здесь очутились? И голова болит…
А Антон, странным образом, почти не изменился. Впрочем, он всегда оставался каким-то бледным персонажем. Что не мешало ему быть на порядок заметнее и значительнее Дохляка. Не он главный обвиняемый.
Он всего лишь соучастник.
– Нас обкололи чем-то, – зло сказал Саша, оглядывая "одноклассников". – И устроили эту идиотскую "встречу выпускников"…
Вот он, маленький паршивец, малолетняя гнида, безраздельно пользующаяся своей безнаказанностью.
Надо было бы говорить про него в прошедшем времени. Но для Дохляка нет прошедшего времени.
Там, в далеком прошлом, он по-прежнему замирает от ужаса, едва только попадает в поле внимание этого маленького подлеца с тухлым взглядом.
Интересно, почему единственным, кто обращал тогда на него внимание, был этот начинающий садист? В чем тут закономерность? В чем та самая истина, которую хочет найти всесильный хозяин положения?
По большому счету, истина отступает перед возможностью мести – невероятно отсроченной, но неизбежной.
– Что за глупости? Кто обколол? – всплеснула руками Маша. – И, главное, зачем?
Маша… Кто она, эта Маша? Просто статистка, как и многие, кому выпало несчастье быть его одноклассником. Просто соучастница. К ней нет особых претензий. Ее беда в том, что она в свое время пришла учиться не в тот класс. Иногда человек сам не знает собственной вины. Но всегда есть силы, способные увидеть вину каждого в чем бы то ни было. В конце-концов, коровы тоже отчасти виноваты в изобретении тушенки.
…В классе поднялся галдеж – почти такой же, как когда-то, лет тридцать назад. Только в голосах этих повзрослевших и подурневших не ощущалось былой беззаботности.
Кто-то вскочил и бросился к двери. Потряс ручку.
– Закрыто! – крикнул он и направился к окну. Ого… Так это не наша школа! Где это мы?!
Все повскакивали, принялись метаться по классу, дергать за дерную ручку, пялиться в окно – словно это могло как-то изменить ситуацию. Лишь Павел продолжал сидеть неподвижно.
Он вдруг понял, что не стал исключением из этого всеобщего дежа вю, и на него нежданно нашло странное оцепенение. Словно и не был он вовсе хозяином положения, а вернулся в то далекое и, казалось, забытое, ненавистное время.
Он ничего не забыл. И тело все еще помнит ту болезненную дрожь, эту гаденькую нервную потливость, это непроходящее чувство никчемности вперемешку с ожиданием расправы.
И на него по-прежнему не обращали внимания.
Он снова стал лишним.
Павел закрыл глаза, глубоко вздохнул. Надо прогнать наваждение. Не для того он собрал эту неказистую машину времени, чтобы самому стать ее жертвой. Ведь он был уверен, что давно вырвался из цепких лап детства!
Но детство оказалось подлее и коварнее. Что ж, с этим придется считаться.
– Не нравится мне все это, – сказал Антон. – Может, розыгрыш?
– Ищите камеры, – сказала Маша. – Похоже на какое-то придурошное реалити-шоу! Сейчас их везде устраивают – где надо и где не надо! Вот это, смотрите, что это такое?
А она не такая дура, эта Маша, какой казалась когда-то! Вообще, жизни свойственно вносить свои коррективы в образы людей. Вот и тихая Маша первая заметила камеру, спрятанную в кашпо с растениями.
– Ха, – воскликнул кто-то. – Тогда все в порядке! Куда там рукой помахать. Эй, где вы там? Я хочу передать привет!
Бывшие одноклассники расслабились, заулыбались. Некоторые принялись неуклюже шутить и обмениваться насмешливыми репликами.
Только маленький мерзавец Сашка оставался бледным и настороженным. Наверное, так животные чувствуют неявную опасность, которая кружит в отдалении, не спеша приближаться.
– Рано вы что-то радуетесь, – бросил он. – Что это за розыгрыш с похищениями и усыпляющими препаратами. Это незаконно! И они ответят за это!
Надо же, мерзавец заговорил о законе! Оно и понятно: все законы придуманы мерзавцами и исключительно в интересах себе подобных.
Кому об это ни знать, как Павлу?
Он продолжал сидеть неподвижно, следя за одноклассниками лишь движениями глаз. Ждал, когда кто-нибудь обратится к нему.
Черт возьми, они же должны смотреть телевизор!
Тут его соседка по парте, Катя, легко вспорхнула со стула и направилась в сторону компании.
На него она так и не взглянула!
Павла посетило тихое бешенство. В глазах потемнело, закружилась голова. Следовало принять таблетки, но было не до них.
Все вернулось, вернулось на проклятые круги своя! Никому и в голову не пришло связать бывшего Дохляка с тем, кем он стал в новой жизни!
А в классе происходили удивительные события. Все разбились на группки – точно так же, как давным-давно, в прошлой жизни.
Вон группировка Милы: первая красавица в окружении свиты девочек попроще. У них общие интересы, недоступные ровесникам и лежащие вне пределов понимания глупеньких одноклассников. Это мерзкое "шу-шу-шу" по углам и насмешливо-презрительные взгляды. Один из таких взглядов чиркнул по Павлу и пролетел дальше, в пустоту.
В другом углу грубоватая компания Светки и Катьки. Никого не стесняясь, они закурили, громко обсуждая что-то и сипло хохоча. Да, раньше они предпочитали курить тайком в туалете. Там же происходили и безжалостные кровавые драки за пацанов. Павел видел как-то такую драку. Даже бандитские разборки начала девяностых уступают им по зрелищности и жестокости.
Компания парней сгруппировалась вокруг Миши. Вроде бы, он стал довольно известным человеком. По крайней мере, сейчас, в окружении одноклассников, ему было чем похвастаться. Актер? Или писатель? Не важно. Вон он, негромко вещает что-то со снисходительной улыбочкой.
А почему же наш маленький негодяй стоит в одиночестве? Где же его неизменная компания? Неужели пропала былая популярность?
Саша выглядел потерянным. Ему больше прочих не нравилась ситуация, в которой он очутился. Может, он чувствовал вину? Почему он так старательно НЕ СМОТРИТ на Дохляка. Ведь он специально не смотрит, избегает взгляда на него.
А на что он надеялся? Что этот солидный человек мимоходом отвесит ему подзатыльник? Поставит подножку? Швырнет в него цветочный горшок? Нет, так ничего не получится.
Павел чувствовал, что начинает уставать от ожидания. Надо было брать инициативу в свои руки.
Он медленно поднялся. Кто-то равнодушно глянул на него, словно пытаясь вспомнить – кто это? И отвел взгляд.
Павел не спеша подошел к компании, собравшейся вокруг Миши. Кто-то посмотрел на него и неуверенно улыбнулся. Павел ответил холодным взглядом.
Поздно улыбаться.
Прошел сквозь людей, небрежно их расталкивая. Последним он с силой оттолкнул Мишу – так, что тот отлетел к доске.
– Э, ты чего это? – вяло возмутился Миша.
– Что вы себе позволяете? – крикнула Мила. – Кто это вообще такой?
Павел тяжеловато запрыгнул на учительский стол.
В его руке был пистолет.
И все внимание теперь было привлечено только к Павлу. Теперь он улыбался.
Это было давней мечтой – ворваться вот так в класс и заставить ползать на коленях всех, кто имел наглость считать его пустым местом. Для пущего эффекта следовало с самого начала пристрелить училку. Лучше всего – по литературе. Было за что. Ну, а потом вершить суд по праву сильного…
Конечно, исполнение этого желания несколько запоздало. Но надо бережно относиться к собственным желаниям.
По классу разнесся женский визг. Кричала Мила. Какой, оказывается, у нее отвратительный голос.
– А ну, заткнись, – с отвращением сказал Павел и выстрелил поверх голов.
Брызнула штукатурка. Одноклассники испуганно шарахнулись в стороны. Но визг только усилился. И тут красавчик Миша подбежал к Миле и наотмашь ударил ее ладонью по лицу. Визг оборвался удивленным вскриком.
Ай, да Миша!
Павел оскалился, водя стволом перед испуганными лицами.
– Давайте знакомиться, – сказал он. – Хотя, о чем я? Мы же с вами столько лет учились в одном классе. Итак, кто я? Кто ответит? Подсказываю: за правильный ответ приз – освобождение. За неправильный – пуля.
– Что вы творите… – ахнула Катя.
– Ну! – сказал Павел Кате. – Мы с тобой за одной партой сидели. Кто я?
– Не помню, – пробормотала Катя, пятясь назад.
– Неужели никто не помнит? Ни один из вас? Никто не помнит меня?! – заорал Павел, и пистолет в его руке задрожал.
Оцепеневшие одноклассники молчали.
Павел почувствовал, что его задумка оборачивается совсем другой стороной. Его, безусловно боятся. Но он хотел, чтобы боялись не этого дядьку с пушкой в уках, а того, забытого всеми Дохляка.
Но его просто вычеркнули из памяти.
Он по-прежнему лишний.
– Я помню тебя, – сказал вдруг сиплый голос. – Ты – Дохляк.
Павел резко обернулся.
Говорил Саша.
Павел поднял пистолет, и его ствол запрыгал на уровне переносицы маленького негодяя.
– Неправильный ответ, – проговорил Павел. – Меня Паша зовут. А дохляк – это ты.
Саша был бледнее смерти. Убить его? Это было бы слишком просто. Даже если пристрелить его сейчас – там, в прошлом, он будет продолжать мучить несчастного Дохляка.
– Забирай заслуженную пулю, – сказал Павел и направил ствол ниже.
Снова выстрел, снова визг, к которому прибавились вопли боли.
Прострелянное колено – тоже хорошая память.
10
Войдя в подъезд, Артемий почувствовал себя неуютно. Совершенно необъяснимый рефлекс на невидимую опасность. Неуверенно, будто на ощупь, двинулся вперед и так, небольшими шажками, добрался до лифта.
Вроде обошлось.
Грохочущий лифт с кряхтением вывалил его перед Аниной дверью. Но едва рука дотянулась до кнопки звонка, неведомая сила ухватила за шиворот, отдернула назад, развернула. Артемий не успел даже испугаться, как перед глазами возникло лицо… разъяренного джинна из арабской сказки – лысого, с могучей шеей, крупными чертами, сросшимися бровями и пронзительной синевой щетины.
– Это ты?! Ты! – прохрипел "джинн".
Огромный рост, масса и пальцы, подобные плоскогубцам – вполне убедительный довод, чтобы не лезть с таким в драку. Но что-то смешное и жалкое есть в такой животной мощи.
– Вот, значит, какие персонажи дарят девушкам спорткары, – пробормотал Артемий.
– Чего?! – взревел "джинн". – Что ты там бормочешь, козявка?
– У меня есть три желания? – не удержался Артемий.
И тут же потерялся на некоторое время: его от души приложили крепким кулаком по скуле. Одно из следствий длительного стресса – словесное недержание и неуместное веселье.
Вновь ощутив себя на полу под электрическим щитком, попытался встать. С первой попытки не получилось. Оставалось любоваться видом снизу: вот семенит от греха подальше испуганная бабулька с сумками, слегка приоткрывается и тут же захлопывается соседская дверь, а надо всем горою возвышается джинноподобный и досадливо потирает разбитый кулак.
– Ну, как тебе – за чужими телками бегать? – поинтересовался джинн.
– Тяжело, – признался Артемий. Говорилось с трудом, оставалось надеяться – челюсть не сломана.
– Вот, – ласково сказал джинн. – А будет еще хуже.
– Зря ты меня так, – сказал Артемий.
– А что? – поинтересовался джинн. – Ты мне голову оторвешь?
– Прокляну, – пообещал Артемий.
"Джин" недоуменно посмотрел на Артемия и вдруг расхохотался – как и следовало полагать, совершенно демонически.
Артемий был знаком с такой интересной теорией: не все человеческие существа – люди. Вот и этот, Анин бывший, судя по всему – совершенно нечеловеческая сущность. Может, и впрямь, джинн.
На счастье дверь, под которой лежало поверженное тело, распахнулась, выпустив на площадку разъяренную Аню. Она бросилась на незнакомца с криками, заставив того, к удивлению Артемия, довольно быстро убраться прочь.
– Аня, повелительница джиннов, – подымаясь и переступая порог, проговорил Артемий.
– О чем это ты? – тщательно запирая дверь, поинтересовалась Аня. И замерла, припав к дверному глазку.
– И где ты только нашла такого? – потирая челюсть, спросил Артемий. Глянул в зеркало: на пол-лица распространился зловещий фиолетовый подтек.